Прозаик, поэт, переводчик и редактор, в последнее время занимается проектами, посвященными блокаде: в прошлом году изданы дневники Ольги Берггольц, сейчас выходит книга «Сохрани мою печальную историю».
Сейчас вы подготовили к публикации блокадный дневник школьницы Лены Мухиной, который выходит под названием «Сохрани мою печальную историю», до этого — книгу «Ольга. Запретный дневник». Эта тема связана и с историей вашей семьи? С историей моей семьи это связано так же, как и с историей любой другой петербургской в нескольких поколениях семьи. Мой дед умер в Ленинграде в «смертное время», 13 февраля 1942 года. Бабушка с двумя дочками уехала в эвакуацию, а три мои двоюродные бабушки пережили блокаду в городе. Когда я была маленькая, они что-то мне рассказывали, хотя понятно, что не говорили и сотой доли того, что пережили. Потом я выросла, и мне стало некогда их расспрашивать. И внутренний долг перед ними остался. Я их безумно любила, мне их очень не хватает. У меня всегда было ощущение насчет старших поколений, что несмотря на то, что мы моложе и сильнее физически, но это мы за них держались и держимся, а не они за нас.
Как от осознания важности этой темы вы пришли к ее воплощению? Толчком послужила работа над собранием сочинений Даниила Гранина, фрагмент его книги «Изменчивые тени», посвященный похоронам Берггольц. Это стало знаком, что нужно вернуться к этой теме.
Я прочла много блокадных дневников и поняла, на что это похоже — на дневники узников концлагерей и гетто. И еще: так невыносимо заранее знать, что будет дальше. Вот человек пишет, на что-то надеется, ожидает, что вот-вот станет легче, а ты знаешь, что нет, не станет, что будет только хуже. В сентябре человек пишет про свою собаку, и вот ждешь, что пройдет пара месяцев, и ты прочитаешь про то, что собаку съели. Семья Лены Мухиной продержалась лишние десять дней благодаря кошке. Дневник Лены обрывается в мае 1942 года. Он был обнаружен в архиве, мы не знали, что стало с автором. Но там упоминается Вера Милютина, а мне как раз подарили книжку о ней, она была художницей, работала в Эрмитаже. Мы с коллегами из Института истории РАН (это наш совместный проект) нашли родственников Лены в Москве. Дальнейшее пусть пока останется тайной. Скажу только, что жизнь автора дневника оказалась сломана, а ведь она была очень талантливой девочкой, в дневнике виден литературный дар.
Вы долго жили в Грузии. Что вас туда привело? Все, кто имеет дело с русской литературой, рано или поздно упираются в Грузию. Грибоедов, Пушкин, Лермонтов, Заболоцкий, Пастернак, Ахмадулина — все так или иначе имели отношение к этой стране. Подчеркну — единоверной стране. И то, что Россия сейчас потеряла ее, — безумно грустно, и это большой грех. А со мной получилось просто: я поступила в Литературный институт, потом пошла на семинар переводчиков с грузинского. Мы изучали язык, нас возили в Грузию. Так я однажды попала в дом Ниты Табидзе, дочери Тициана Табидзе, грузинского поэта, большого друга Пастернака. Я осталась в этом доме на несколько лет. Работала в издательстве «Мерани» — том самом, которое печатало в Грузии русских поэтов тогда, когда их не печатали в России. Потом я вышла замуж. Когда я была на седьмом месяце беременности, случилась та история 9 апреля 1989 года (разгон митинга в Тбилиси, повлекший человеческие жертвы. — Прим. ред.). Через два месяца родился сын, а в следующем году умер мой муж. Все начало стремительно разваливаться, а закончилось гражданской войной в центре Тбилиси. Сын в два года различал ружейные, автоматные и пулеметные выстрелы. Тогда я поняла, что разницы между миром и войной нет: ты идешь по городу по своим делам, а рядом перестрелка.
Чем вы занимались после возвращения в Россию? Я вернулась в 1992 году. Пришлось начинать все заново, а у меня в наличии — два никчемных ваучера и горстка стреляных гильз с проспекта Руставели. И маленький ребенок. Начала работать в издательствах, но ясно, что на редакторскую зарплату не проживешь. Тогда и случился период, который я описала в своей книге «Литературная рабыня: будни и праздники». О той «рабской истории» я не жалею, потому что в какой-то момент она довела меня до состояния плененного Пьера Безухова, который возопил: «Меня? Меня — мою бессмертную душу арестовали?!» На этой мысли я закрыла очередной файл с перепиской, открыла новый и начала писать собственный текст. Так я вернулась в профессию и стала писать прозу.
В «Любовном каноне» вы описываете жизнь обитателей одного подъезда. Есть в этой истории что-то автобиографическое? Есть, в том смысле, что все персонажи оттуда в какой-то степени — я. И старик, который строил памятник летающей тарелке на поле около садоводства, — у нас на даче тоже есть такое поле, и дворничиха — «сука в ботах», и посудомойка Тамара — так же, как она, я очень люблю держать руки в проточной воде и когда засыпаю, смотрю на свои руки и думаю: неужели это я и неужели я умру?
а еще важно знать, что До 1992 года десять лет жила в Грузии, опубликовала три книги стихов и переводов с грузинского. Первый роман, «Литературная рабыня: будни и праздники», написанный под псевдонимом Наталья Сорбатская, был удостоен премии имени Н. Гоголя в 2008 году. Книга «Любовный канон» (2011) вошла в длинный список национальной литературной премии «Большая книга».
ИНТЕРВЬЮ: НАТАЛИЯ КУРЧАТОВА. ФОТО: АЛИНА ШАМАЛОВА
Комментарии (0)