Он – главный детский поэт города и один из самых крупных переводчиков французских поэтов: Гийома Аполлинера, Жана Кокто, Поля Верлена, Поля Валери и других. В прошлом году у Яснова вышло восемь книг стихов для детей, несколько аудиокниг и новых переводов французской прозы и поэзии, на подходе еще один – стихи классика XX века Жака Превера.
Вы помните, как у вас впервые возникло желание рифмовать слова?
Вижу будто сейчас, как сижу, маленький, за столом, к моему рту подносится ложка с отвратительной кашей и раздается мамин голос: «Ехали медведи на…» – ложка отправляется в рот – «…велосипеде! А за ними кот задом на…» – и опять ложка – «…перед!». В меня с этой кашей входило то, что по-взрослому называется рифменным ожиданием. Я понимал, что, если проглочу ее, услышу что-то красивое.
А занятия в литературном клубе «Дерзание» при Дворце пионеров вам помогли?
Конечно. Я пришел туда, когда мне было двенадцать лет, и вместе со мной там оказалось много моих сверстников, которые впоследствии на долгие годы составили плоть ленинградской и петербургской литературы. Нам повезло со временем: 1960-е годы, эпоха «оттепели». Мы испытали поразительную радость открытия еще совсем недавно запрещенных имен: Цветаевой, Ахматовой, Мандельштама. К нам приезжали молодой Булат Окуджава и Наум Коржавин. Все это душу воспитывало невероятно. Помню, как в 1961 году вышла «Книга юных», в которой оказались напечатаны наши собственные стихи! А однажды, в начале мая, мы, человек тридцать, вышли из Дворца пионеров и отправились на Дворцовую площадь, где был устроен деревянный помост, – там проходил праздник песни. Мы переглянулись, залезли туда и стали читать свои стихи. Вы не поверите, но ведь вокруг собралась толпа! Я очень рад, что сегодня поэтическим кружком в нынешнем Дворце творчества юных руководит мой хороший товарищ – Алексей Шевченко. У него нашлась удивительная педагогическая жилка, долготерпение, чуткость. Ведь дети – народ неблагодарный: переходя в отрочество, они почти все перестают писать стихи. А еще они все поголовно гении, а с гениями очень трудно общаться. Так что я снимаю перед Лешей шляпу: я бы так не смог, всех бы растерзал.
Почему же вы стали именно детским поэтом?
Детские стихи появились у меня в начале 1970-х годов по той же причине, что и у многих советских поэтов: взрослые стихи не печатали. Меня же тогда из-за общения с опальным литературоведом Ефимом Григорьевичем Эткиндом вообще не публиковали. Надо было выживать, и я стал переводить молдавских поэтов, а потом началась моя детская поэзия. Правда, и она не всегда была безопасной. Прекрасно помню, как написал стихотворение, которое принесло мне кучу неприятностей. Был 1979 год. Я вышел на кухню и увидел, как моя жена крутит мясорубку, а маленький сын засовывает туда мясо. И я написал: «Ну-ка, мясо, в мясорубку шагом марш! / Стой, кто идет? Фарш!» Это стихотворение было напечатано в начале 1980 года – сразу после того, как наши войска вошли в Афганистан. И оказалось, что я написал про пушечное мясо. Вот такой сюжет подсказал мне сын.
А вообще дети часто подсказывают вам сюжеты стихов?
Конечно, иногда все идет просто от словечка. Как-то раз я был в гостях, а там маленький мальчик высунулся из кроватки и спросил: «Мама, а где моя туфляндия?» Ага! Классное словечко, поехали стихи: «Проснувшись, крикнул маме я: / “Прощай, моя Пижамия! / Да здравствует Туфляндия!” / А мама мне в ответ: / “По курсу Свитерляндия, / Шляпляндии привет! / Ура большой Пальтонии, / Шарфанции виват!” / А если вы не поняли, / То я не виноват!»
Вы упомянули литературоведа Эткинда. Это фигура легендарная, вы же одно время работали его секретарем.
Только номинально. Во время учебы на вечернем отделении филфака ЛГУ я несколько лет был сотрудником издательства «Судостроение». Но потом передо мной встал выбор: либо превратиться в издательского работника, чиновника, либо заниматься творчеством. И я совершил самый главный поступок в жизни: в тот день, когда получил диплом, написал заявление об уходе. И все. С осени 1971 года я ни дня нигде не служил, и все мои работы были номинальные, в том числе у Ефима Григорьевича, – он просто понимал, что меня, как и Бродского, которого он защищал, могли осудить за тунеядство.
Вы подружились с Эткиндом?
Да. Это был удивительный человек, в доме которого бывали многие выдающиеся литераторы. К нему приезжали немецкий писатель Генрих Белль и Александр Солженицын – два нобелевских лауреата, тогдашний и будущий. Когда в 1974 году Ефима Григорьевича за инакомыслие изгнали из Герценовского института, из Союза писателей и заставили эмигрировать, я вослед ему досылал окольными путями кое-что из его архивов. А он такими же окольными путями передавал мне кое-какие книги, выходившие на Западе. Так, однажды он прислал мне из Парижа томик Мандельштама: книга пропутешествовала через несколько стран, ее передавали по цепочке, из рук в руки.
После смерти Ефима Григорьевича, так же, как это уже случилось после ухода моих учителей в переводе – Эльги Львовны Линецкой и Юрия Борисовича Корнеева, ко мне перешла часть французских книг из его собрания. Теперь я могу позволить себе иногда не ходить в Публичную библиотеку: даже там нет некоторых изданий, которые есть у меня!
В прошлом году у вас вышло множество книг. Какие из них вам особенно дороги?
Переводы французской поэзии из серии «Билингва» издательства «Текст», перевод романа Робера Бобера «Залежалый товар» об оживших жакетах и куртках – обитателях французского ателье. Из детской литературы – «Мамонт, папонт и остальные», а еще составленный мною сборник стихов десяти детских поэтов «Я иду в школу». На обложке – наши взрослые, а внутри – детские фотографии, истории о каждом из нас. Сейчас я очень жду издания моих переводов Жака Превера, известнейшего французского поэта и сценариста, и новых томов очень дорогого мне проекта – серии «Библиотека зарубежного поэта» в издательстве «Наука». Конечно, жду и собственных книг. Но главное – чтобы писалось.
Комментарии (0)