Молодой писатель с успешной ТВ-карьерой за плечами в своем третьем романе «Травля» о виолончелисте и global russians вырос до уровня нового Саши Соколова.
Предыдущий роман, «Замыслы», сатира о телевидении, был автобиографическим. Как возникла идея написать «Травлю», в которой несколько сюжетных линий и десяток главных персонажей?
Оба предыдущих романа— и «Бывший сын», и «Замыслы»— в той или иной степени основаны на событиях моей собственной жизни. Ведь писатель — это помойная яма, в которую сваливаются происшествия. А замысел «Травли» возник очень просто: я понял, что не могу не написать этот роман. Все три моих больших текста имеют сложную композицию. Мне нравится работать с такими формами, выдерживать их. Литература, безусловно, должна быть формально интересной, уж во всяком случае интереснее поста в Facebook: раз уж я претендую на время читателя, уверен, я обязан его чем-то увлечь. «Травля» построена как музыкальное произведение, в форме сонаты: один из героев, парень, который рассказывает историю своего брата,— виолончелист, проваливший концерт.
В «Замыслах» было больше юмора, чем в новой книге. Вы стали меланхоличнее?
Для меня и «Замыслы», безусловно, грустная книга. Она не о юморе вовсе, но о грустных клоунах, о парадоксальности юмора, о людях, которые шутят вопреки. А мы все и шутим, и дышим, и живем вообще вопреки. Смеяться можно всем. Вопрос в том, где и когда. Хороший юмор неотделим от такта.
Ваши герои — космополиты, свободно перемещающиеся по миру. Как бы вы их определили, кто они в социальном смысле?
Язык — структура подвижная, слово подобно хамелеону. Меняются обстоятельства — подстраивается язык. Не так давно появилось журналистское выражение global russians, то есть воспитанные русской культурой люди, для которых не проблема жить и творить где угодно. Наверное, так можно назвать и героев «Травли».
Ваш роман подозрительно точно описывает офшорный скандал — знали про виолончель и Панаму?
Я ничего не знал! Писал роман, делал фотографию с длинной выдержкой. Поверьте, я даже помыслить не мог, что совпадений с офшорным скандалом будет так много, особенно в мелочах.
Хорошо, поверим. С каким бэкграундом вы пришли в литературу, кто из писателей на вас повлиял?
Я изучал историю литературы в Петербургском университете и параллельно писал короткие рассказы. Новеллы эти как-то получили премию ПЕН-центра, и я понял, что останавливаться, вероятно, не стоит. Впрочем, даже если бы премии этой и не было — все равно бы писал. Я ведь для этого родился. Насчет чужой литературы: однажды меня потряс Марсель Пруст, но я ему полная противоположность. Думаю, сильное влияние оказал Луи-Фердинанд Селин. Для меня важно работать с живым языком, с языком улиц, что сложно с учетом постоянных запретов. В «Травле» есть сцена игры в футбол, когда главный герой взбешен, он матерится, и мы понимаем, что он доведен до отчаяния. Так вот в связи с новыми законами эту сцену пришлось переписывать. И я зол. Человека почти довели до самоубийства, а он на футболе говорит, как в институте благородных девиц.
С какими чувствами вспоминаете работу на телевидении — при этом на противоположных полюсах спектра: на официозном Первом и оппозиционном «Дожде»?
Нужно понимать, что на Первом канале я работал в относительно вегетарианские времена, в 2010 году, писал шутки в «Прожекторперисхилтон». Иногда их даже из сценария не вырезали. На «Дожде» была полная свобода — и в этом, быть может, даже был минус. Все-таки есть некоторое удовольствие обводить вокруг пальца тупорылых цензоров.
Дебютный для Филипенко «Бывший сын» — классический «роман воспитания» с автобиографическим подтекстом, о юном жителе Минска, который взрослеет на фоне драматических событий конца 1990-х в бывшей союзной республике. Второй роман автора, «Замыслы» — также основанная на личном опыте сатирическая буффонада про работников московского телевидения, которые мечутся между отчаянием и цинизмом. |
Роман «Травля», издательство «Время»
Комментарии (0)