Чтение: «Союз слона и голубки» — отрывок из книги «Viva la Фрида»

Красная брошь

Сняв наконец гипс и выбравшись из кокона, в котором пребывала долгие месяцы без движения, Фрида ощутила необыкновенную жажду жизни. Ей пришлось отказаться от мысли об изучении медицины, так как при ее заболевании это было невозможно, и она решила посвятить себя живописи. Однако сначала предстояло найти работу, ведь отцу становилось все сложнее справляться с обязанностями главы большого семейства, а месяцы, проведенные Фридой в больнице, серьезно подорвали бюджет домочадцев. Она отыскала товарищей из Препаратории. Они продолжали учебу в колледже и по-прежнему занимались политикой. Верный друг, лидер движения Герман де Кампо, взял Фриду под свое крыло. Ей двадцать лет, она только вернулась к жизни и поняла, чем хочет заниматься.  Девушка с головой погрузилась в творчество, вступила в коммунистическую борьбу и взяла за образец молодую пару — воплощение союза искусства и политики — фоторепортера Тину Модотти (ассистентку американского фотографа Эдварда Уэстона) и ее возлюбленного, молодого кубинского революционера Хулио Антонио Мелью, противника диктатуры Мачадо и первого генерального секретаря коммунистической партии Кубы (спустя несколько месяцев он погиб на глазах Тины от рук агента Мачадо). 

Восхищение этой парой помогло художнице сформулировать свои революционные принципы: отдавать жизнь за дело, за справедливость, — а также по-новому осознать собственную женственность. Красавица Тина, итальянка по происхождению и бунтарь по призванию, сталадля Фриды идеалом женщины: она свободна в своих взглядах и выборе партнеров, честна с собой и окружающими, посвящает свое искусство народу. Фрида вступила в ряды мексиканской коммунистической партии (МКП), и Тина подарила ей эмалевую брошь с изображением серпа и молота, которую тут же прикрепила к костюму девушки: Фрида, осознавшая всю силу своей красоты, сменила бесполые наряды на блузки и длинные юбки.  Именно дома у Тины, позировавшей Ривере в образе богини плодородия для фрески «Песнь о земле и тех, кто ее возделывает и освобождает» в часовне Чапинго, Фрида познакомилась с муралистом Диего. Ему слегка за сорок,в нем больше ста восьмидесяти сантиметров роста и около ста пятидесяти килограммов веса — он один из «трех великих». На него, Хосе Клементе Ороско и Давида Альфаро Сикейроса министр образования Хосе Васконселос возложил особую миссию по просвещению народа (80% граждан Мексики были неграмотны) и возрождению национальной истории с помощью муралей на фасадах общественных зданий. 

Как-то молодая Фрида Кало пришла в амфитеатр имени Симона Боливара, расположенный в Национальной подготовительной школе. Там Диего Ривера, стоя на строительных лесах, работал над фреской «Сотворение мира». Окрепшая после аварии, уверенная в собственных силах, она шла в Министерство образования, чтобы показать свои работы. Диего был высоко, на уровне третьего этажа, но она крикнула ему: «Диего, спуститесь, пожалуйста!» Заинтригованный, он спустился и взглянул на ее картины. Они поразили его «фундаментальной пластической честностью» и творческой индивидуальностью. Ничуть не смутившись, девушка заявила: «Я пришла сюда не за комплиментами. Мне нужна серьезная критика человека, который в этом разбирается. Я не поклонница искусства и не художник-любитель. Я просто вынуждена искать средства к существованию». Она пригласила его в родительский дом в Койоакане в следующее воскресенье, чтобы он посмотрел остальные работы, — так начался их диалог длиноюв двадцать семь лет. В жизни Диего было много женщин: Мария Бланшар из Испании, русская художница Ангелина Белова (с ней он познакомился в Париже), Мария Воробьева-Стебельская (Маревна), чувственная и пылкая Гуадалупе Марин (модель, позировавшая ему для фрески «Сотворение мира», и вторая жена, мать его двоих детей). Но чувство удивления, восхищения и уважения, которое вызвала эта худенькая девушка, было ни с чем не сравнимо. Диего пронес его через годы. 

Слон и голубка 

После развода с Лупе сорокадвухлетний Диего посватался к Фриде. Ему, великому Ривере, пришлось закрыть глаза на скромный достаток семьи Кало и даже взять на себя оплату их долгов. «Не забывайте, что моя дочь больна и останется такой на всю жизнь, она умна, но не слишком красива. Подумайте об этом, и, если все же захотите взять ее в жены, я дам свое согласие», — предупреждает его отец Фриды.  Диего запечатлел свою возлюбленную c красной звездой на груди на фреске «Раздача оружия» (см. с. 33), украшающей Министерство образования в Мехико. Они с Фридой поженились 21 августа 1929 года. «Союз слона и голубки», — с горечью прокомментировали рождение новой семьи близкие Фриды. Ее отец единственный из них присутствовал на свадьбе. Жених был одет на американский манер и носил гигантскую ковбойскую шляпу, а Фрида выбрала стиль коренных индейцев: длинную юбку и традиционный шарф ребозо, накинутый на плечи. Позже Диего вспоминал, как в середине церемонии, которая проходила в ратуше Койоакана, «дон Гильермо Кало встал и сказал: “Господа, да это же просто какая-то комедия!”» Была ли это попытка оборвать ниточку, связывающую его с любимой дочерью, или предчувствие супружеской жизни, полной слез и смеха, противоречий и испытаний? «Посмотрим, что выйдет», — написала Тина Модотти Эдварду Уэстону. 

Ее жизнь становится искусством

Они поселились в Куэрнаваке, где в тот момент работал Диего. Он расписывал стены дворца Кортеса, создавая огромную фреску «Завоевание и революция». Его исключили из партии, и Фрида в знак солидарности тоже вышла из нее. Она замужем за кумиром эпохи, который олицетворял собой часть истории Мексики. Он старше ее на двадцать лет, выше на двадцать сантиметров и тяжелее на сто килограммов. Она работает рядом с ним, создавая собственную славу. Ради Диего, который был ее богом, сыном, «второй аварией», как она любила говорить, Фрида носила национальный теуанский костюм. Диего побывал на перешейке Теуантепек и не только запомнил, но и запечатлел красоту местных девушек, одетых в своеобразные костюмы и головные уборы. Гордые и независимые теуанки установили на своей земле матриархат. До конца жизни, словно соблюдая некий ритуал, Фрида украшала себя, будто идола, создавая уникальный образ, нащупывая свой стиль, в котором все очевиднее становились отсылки к миру искусства. В ее подходе было что-то от романтизма (близкого немцам не меньше, чем мексиканцам). Она приписывала это желанию «вернуться к корням», открыть для себя подлинно мексиканскую идентичность в стране, которая вновь стала возносить ценности коренного населения над традициями европейцев и североамериканцев.

Фрида начала новый диалог с зеркалом, вглядываясь в себя в поисках недостающего подтверждения своего немецкого происхождения. Ее жизнь стала искусством, произошло ее становление и как женщины, и как художника. Жена «именитого художника», она прихорашивалась для Диего, вкусно готовила, организовывала досуг и служила источником вдохновения. В свою очередь, женщина черпала силы в его удивительной энергии, социальном признании — и все отчетливее понимала, что однажды станет профессиональной художницей и будет зарабатывать этим на жизнь. Имея пример Диего перед глазами, она пестовала в себе это внутреннее убеждение, вдохновлялась его силой и безграничными творческими возможностями: за четыре года он создал 124 панно, покрыл фресками 500 м2 — во славу мексиканской народной культуры, во имя любви к жизни и красоте. Единственное, что омрачило ее существование, — это вынужденный первый аборт. Позже Диего приобрел для своей коллекции доколумбовых статуэток (выставлена в Анауакалли — музее Диего Риверы) фигурку богини плодородия, которая у ацтеков ассоциировалась с жизнью и смертью. После аварии врачи настаивали, чтобы Фрида отказалась от мечты о материнстве. Она трижды нарушала этот запрет, но ее тело трижды выносило собственный вердикт. 

Диего, мой новорожденный
Это любовное письмо, адресованное Диего Ривере, — первое в длинной череде посланий, записанных художницей в дневнике. В нем отчетливо ощущается та нежная привязанность, которую Диего и Фрида испытывали друг к другу.
Диего. Истина, самая настоящая истина, заключается в том, что я не хочу ни говорить, ни спать, ни слышать, ни любить. Хочу чувствовать себя запертой — вне времени и магии, не боясь крови, — внутри твоего собственного страха и твоей сильной тревоги, в самом звуке твоего сердца. Безумие, если бы я у тебя его попросила, я знаю, только посеет тревогу в твоей тишине. Я прошу у тебя жестокости, дикости, а от тебя получаю сочувствие, свет и тепло. Я хотела бы написать тебя, но мне не хватает цветов, потому что все они заполняют собой мое смятение, конкретную форму моей великой любви. Ф. Он ежесекундно для меня ребенок, мой новорожденный, ежедневно, часть меня самой.

Отрывок и иллюстрации предоставлены издательством «Манн, Иванов и Фарбер».