Вино и грех Яна ван Эйка: как художник Северного Возрождения связан с гаме и пино-нуар

Художник не только трудился на званых обедах. Он часто пировал со своим сюзереном. Ел его яства. Пил его вина. А вина у Филиппа были особенные. В те времена властители земель и христианских душ предпочитали напитки из белого винограда, считая их благороднее красных. Папы римские и венецианские дожи лакомились янтарной кипрской мальвазией, «словно звезда сияющей». Короли из династии Валуа превозносили бледно-соломенное сен-пурсен с берегов Луары. Тюдоры не знали ничего лучше монастырского теологикума. Медичи, правившие Флоренцией и владевшие умами Европы, восхваляли золотистую верначчу из Сан-Джиминьяно. Но Филипп Добрый пил красное бургундское. И придворные делали то же. Этот напиток был гордостью герцога, его политикой и тайным оружием обольщения. Он рождался из «пино-нуара», росшего в Бургундии с древних времен. Эти земли всегда славились винами. Их делали еще кельты и вин привозных не пили — римские амфоры в Бургундии не обнаружены. Григорий Турский в конце VI века даже сравнивал местные напитки с фалернским, драгоценным римским вином. Потом Бургундией завладели франкские короли и стали беспечно раздавать наделы монастырям. Аббатство Клюни получило территорию вокруг Жерве, аббатство Сен-Виван — земли Романе-Конти и Поммара, Сито — земли Кот-Д’Ора. На их склонах прекрасно вызревал виноград..

Бенедиктинцы и цистерцианцы по-христиански трудолюбиво культивировали лозу, наблюдали за тем, где она растет лучше, а где чаще болеет, как солнечные лучи освещают склоны, где по ночам лежит туман, как ветры, град и дожди влияют на виноградники. Говорят, они даже пробовали почву на вкус — чтобы лучше понять натуру и найти те золотые участки, что дадут лучшие вина. Так, не спеша, год за годом, урожай за урожаем, монахи шли к открытию терруара — понятию, в котором соединились типы почв, рельеф, температуры, количество солнечных и дождливых дней, то есть все, что формировало лозу и придавало напиткам бургундский характер. С тех времен понятие «терруар» не изменилось. Исчез лишь один фактор — молитва. Средневековые монахи считали его главным секретом, ключом к разгадке сложного аромата напитков. Помогал им, впрочем, не только Бог, но и папа римский.

В 1309 году боязливый и прозорливый понтифик Климент V перенес свою резиденцию из кроволюбивого Рима в тихий Авиньон — папа был французом, в миру звался Бертраном де Го и свято верил, что в родной Франции ему будет спокойнее и никто не подсыплет яда в бокал. Так началось Авиньонское пленение пап. И так началась слава французских вин. Понтифику напитки везли отовсюду — из Бордо, Гаскони, Луары. Но лучшим считалось «бонское» — так тогда называли бургундское красное.

Климент V и его преемники употребляли его, не ведая меры, — дубовыми бочками-пьесами. Сюзерены Бургундии готовы были служить понтифику верой и правдой и всеми своими виноградниками. По первому требованию они наполняли быстро пустевшие подвалы лучшим красным, укрепляя его положение на рынке и свое при папском дворе. Вслед за Климентом V к бонскому пристрастились французские короли. В 1321 году его подавали за торжественным ужином в честь коронации Карла IV. В 1371 году, как сообщают нам счета герцога, Филипп Смелый отправил дражайшему понтифику и его кардиналам 72 бочки вина — 16 416 литров.

Властители мира не прощали ошибок — дурного привкуса, скромного аромата, хилого тела, бледного цвета. За это они могли отлучить вино от стола. И бургундские герцоги без устали анноблировали напитки — облагораживали их. Все средства годились, вплоть до жестокой казни лоз. Их казнили, словно людей, — резали, рубили, выкорчевывали, жгли. И так сохраняли благородную чистоту виноградной породы.

Главным врагом бургундские герцоги объявили «гамэ» — опасный сильный крестьянский сорт-здоровяк, не боявшийся ни гнили, ни засухи, ни самого черта. Селяне его любили — они были с ним одной крепкой крови. Как только отступила чума, крестьяне засадили им земли. «Гамэ» быстро рос, пышнел, набирал силу и соки. Но вина давал скверные. И потому Филипп Смелый объявил «гамэ» войну. «Это неверный сорт, отвратительный, чрезвычайно вредный натуре человеческой», — так герцог говорил приближенным, и так было записано в его ордонансе. Опубликованный в августе 1395 года, этот документ стал первой попыткой династии Валуа поставить местное виноделие под контроль. Качество было важнее количества. «Гамэ», «неверный», грубый, плохо воспитанный, лишь портил репутацию бургундских вин, которую герцоги ревностно завоевывали. Его лозы было приказано уничтожить к Пасхе 1396 года. Но никто не спешил приводить приговор в исполнение.

«Гамэ» слишком разросся повсюду. В него вкладывали немалые деньги, и на него возлагали большие надежды. И он не исчез, хотя Филипп Добрый, внук Филиппа Смелого, выпускал против «неверного» сорта один за другим ордонансы. «Всем подданным нашим прекрасно известно, что со времен незапамятных ввозить “гамэ” в город Бон строжайше запрещено, — объяснялось в одном из эдиктов. — Герцоги Бургундские известны как властелины лучших вин в христианском мире. Да сохранит наша держава доброе имя и да останутся ее вина лучшими».

Пино-нуар подавали на званые ужины. Его пил «комнатный паж» ван Эйк и, сидя неподалеку своего герцога, любовался тем, как тот величественно и медленно смакует вино из фужера. Художник, впрочем, был не единственным наблюдателем. С дражайшего сюзерена глаз не сводили тихие ловкие слуги. Любой его жест отзывался их грациозным движением. Покончив с блюдом, герцог откладывал нож, и его быстро подхватывал паж, valet-servant, целовал рукоять и исчезал. А другой уже передавал в поклоне салфетку для вытирания пальцев. Когда герцог ее брезгливо отбрасывал, паж легко поднимал ее, целовал и с ней удалялся. А сомелье водружал на стол искрящийся кубок — лучшее украшение торжества, не считая дражайшего герцога.

Кубок был совершенством. Создан вдохновенной рукой искусного мастера — пожалуй, француза, но с итальянской выучкой. Ажурная, из золотых перевитых нитей подставка, вся в бриллиантах, рубинах, лилиях и гербах. Прозрачная ножка, будто из льда, в позолоченных цветах и коронах. И на ней — диво дивное, высокая тяжелая чаша из чистейшего горного хрусталя, сквозящая незакатным, нездешним солнцем. Искусный мастер украсил ее узором, похожим на застывшие слезы, — будто само небо плакало от невыразимой горней красоты, перед которой меркли все победы, бледнели все краски мира, и ее хозяин, высокородный герцог, казался рядом с ней простым смертным, случайным и временным владельцем этого совершенства.

По сигналу главного сомелье паж-невидимка наполнял чашу вином. И оно в хрустале оживало — красота ведь способна на такие трюки. Вино дрожало, медленно танцевало, искрилось и меняло оттенки — то рубиновым становилось, то пурпурным, то бархатисто-бордовым с фиолетовым отсветом. И прозрачные слезы влюбленного в красоту неба наполнялись карминной искупительной кровью Христа.

Филипп Добрый медленно поднимал хрустальную чашу, тяжелую, словно все грехи мира. Но правителю не дóлжно показывать свою слабость — и герцог ее поднимал одной лишь рукой. Неспешно подносил к устам, отпивал и ставил на место. А юный паж уже спешил подать суверену салфетку для промокания губ.

Ван Эйк, преданный «комнатный паж» и любимый художник, пировал неподалеку от Филиппа Доброго, за почетным вторым столом. Места за первым всегда принадлежали только важным гостям и верным псам, бургундским вельможам. По правую руку от герцога часто сиживал канцлер Ролен, пес из псов, главный богач.

Отрывок для публикации предоставлен автором Ольгой Хорошиловой и издательством «Кучково Поле Музеон»