Брайан Ино

Визионер современного искусства Брайан Питер Сент-Джон ле Батист де ла Салль Ино возвращается в Петербург с лекцией и видеоинсталляцией. С городом он связан гораздо сильнее, чем другие заезжие артисты: в 1997-м и вовсе прожил здесь полгода. Журнал «Собака.ru» расспросил Брайана Ино о российских впечатлениях и пообщался с теми, кому удалось увидеть в нем не только звезду, но и человека. Правда, укрыться от сияния никому не удалось.

Отъезд в Петербург в 1997-м стал для вас поиском тихой гавани или попыткой набраться новых впечатлений? Я приехал сюда, чтобы отвлечься от моей обычной жизни. Еще студентом арт-колледжа я полюбил русское изобразительное искусство начала прошлого столетия. Дополнительным фактором стало и давнее увлечение русской культурой моей жены Антеи, ей идея пожить в России пришлась очень по нраву. В итоге мы решили, что и нашим маленьким дочерям будет интересно провести некоторое время в среде, с которой они еще не сталкивались.
При том, что в России вы были человеком гораздо менее известным, чем на Западе, здесь в вас видели чуть ли не бога, сошедшего с небес. Да, по правде говоря, меня это удивляло. Я надеялся, что попытка сбежать от самого себя мне удастся лучше. Сюрпризом стало то, что Россия не была настолько отличной от Запада, как это принято считать и как ожидал я сам. А может быть, за то время, что я провел здесь, эти отличия сгладились для меня самого.
Помните свои первые впечатления?Впервые я приехал в конце 1980-х, и меня буквально передавали от человека к человеку, как редкую книгу. Для меня проводили постоянные экскурсии: одна студия, другая студия, за три-четыре дня я встретился с сотнями людей – было очень захватывающе. Но возникла одна проблема: никто не предлагал мне пообедать. Я решил, что каждый из встречавшихся со мной считал, что меня уже покормили. Постепенно, правда, я выяснил, что никто особенно и не ел. Культура встреч в кафе и ресторанах до России еще не добралась, и совместное времяпрепровождение в подобных местах не входило в обычные планы людей. На третий день, после очередного куска сала на завтрак, я сказал своим «опекунам»: «Мне надо что-нибудь съесть!» В этот момент мы были в маленькой и не очень опрятной галерее в одном из петербургских пригородов. Ее хозяин сказал: «У меня есть еда!» – и извлек из буфетного шкафа одинокую жестянку консервированных овощей. Консервного ножа не нашлось, так что пришлось открывать обычным. Банка была пущена по кругу из восьми человек, тут же горячо обсуждавших вопросы искусства.
После Англии специфика русской арт-тусовки должна была оказаться для вас сильным впечатлением.В первую очередь я был потрясен тем, как много для людей значила культура. Я помню поездку в такси, когда водитель с очень грязными волосами смолил одну сигарету за другой и всю дорогу растолковывал мне разницу между произведениями Достоевского и Диккенса. Помню выставку во Дворце молодежи – кажется, это было в Москве, – где картин было столько, что они не умещались на стенах и их просто ставили на мольберты. Творческий дух так и кипел, чувствовалось, что для собравшихся людей это единственная форма жизни. Запомнился еще один случай, который в Англии был бы просто невозможен. Художники устраивали дискуссии в помещениях вокруг основного зала, куда можно было зайти, присоединиться к обсуждению, задать вопросы. Естественно, мне захотелось посмотреть, как все это происходит, и я отправился в одну из таких комнатушек. В ней художник выставлял работу с обнаженной фигурой, и в прения с ним втянулась babushka – одна из уборщиц. Она объясняла художнику, что конечности фигуры выполнены непропорционально. Меня поразило, что, во-первых, она чувствовала свое право выразить мнение самому автору и не чувствовала при этом никакого стеснения, во-вторых, художник воспринимал ее совершенно серьезно и с большим уважением, в-третьих, здесь все так и относились друг к другу. Это открыло мне русскую культуру с новой стороны: здесь существует возможность – или, по крайней мере, ее идея – для каждого быть как-то связанным с искусством.
В Петербурге вы планируете читать лекцию не о музыке или о своих мультимедийных проектах, но именно о культуре в целом. Не слишком широкая тема? Я стараюсь не разделять культуру на элементы, пусть мне и приходится иметь дело сразу с несколькими ее сферами. Говорить просто о музыке мне не очень интересно. Точно так же я буду чувствовать, что ограничиваю себя, сосредотачиваясь, скажем, на изобразительном искусстве. Культура дает нам крайне необходимый опыт и навыки, и когда мы ее обсуждаем, конкретная форма оказывается не слишком важна. Мне удобнее рассматривать культуру как единое целое.
В то время когда вы жили в городе, обстановка влияла на ваши идеи и творческую активность? Если влияние и было, то скорее косвенное. Я находился под впечатлением картин из коллекции Русского музея, где провел довольно много времени. Если говорить о современном искусстве, то мне всегда очень нравились работы Сергея Шутова. Не знаю, что он делал последние пять лет, но его прошлые работы многое для меня значат.
Альбом Shutov Assembly стал своего рода признанием? Да! Это набор композиций, которые были созданы специально для него: Сергей как-то обмолвился, что любит слушать музыку, когда пишет картины. Так что, получается, кроме музыки для аэропортов я выпустил еще и альбом музыки для рисования.
Инсталляция 77 Million Paintings, которую вы представляете в Петербурге на этот раз, продолжает идею объединения визуальных образов и музыки? В 1997-м моя похожая инсталляция Lightness была показана в Мраморном дворце. Сейчас идеи и техника получили развитие: тогда это были проекторы, сейчас вместо них будут плазменные экраны. Система, которая оперирует образами и звуками, серьезно усовершенствовалась: новое программное оборудование дает больше возможностей. Технологии и искусство тесно переплетены, и этот процесс идет со времен наскальной живописи.
Вы не задумывались, как можно описать роль людей, подобных вам, в этом процессе? Если брать общую картину, то можно обнаружить два типа художников. Одни, как ковбои, предпочитают углубляться в дикие места и исследовать их в поисках новых пространств. Другие – фермеры – оседают на вновь открытых землях и занимаются их культивацией. Я думаю, что принадлежу скорее к ковбоям.
А кто из деятелей местного искусства 1990-х запомнился вам больше всего? Главным впечатлением стал «Театр ЛЭМ» Светы Петровой. Я никогда ничего подобного не видел. Это была какая-то невероятная смесь высокого искусства и совершенно обыденных вещей.
По вашим наблюдениям, какие направления в музыке были специфичны только для России? Проекты, возрождавшие направления революционной эпохи, – в них были ирония и искренность одновременно. В Англии подобный подход назвали бы arch – «озорство». В музыке такой стиль представлен, например, группой «АВИА». Для меня это было новинкой и нравилось по двум причинам. Во-первых, я знал оригинал и понимал эстетику, на которую опирались подобные группы. Во-вторых, мне нравилась форма, в которой происходило усовершенствование старого искусства. Еще меня впечатлили «Звуки Му». Было ощущение, что эта группа объединена глубинной связью с русской литературой, например c Гоголем: государство и общество пытаются подогнать персонаж под собственный шаблон, но он в этот шаблон не умещается, и все идет наперекосяк. Петр Мамонов поразил меня. Он гений, причем того типа, который возможен только в России.
Если придет в голову послушать во время прогулки по Петербургу какой-нибудь из ваших альбомов, что вы могли бы посоветовать? Трудный вопрос… Их много. Попробуйте мой последний альбом (A Small Craft on a Milk Sea. – Прим. ред.). В нем как раз есть и медитативные моменты, и всплески активности – думаю, для атмосферы Петербурга это подходящий вариант.
Что, по вашему мнению, является главным русским сокровищем – после Эрмитажа и нефти? Моя жена Антея всегда говорит, что, в то время как американцы принесли миру развлечения, главным вкладом России стало постоянное напоминание о страданиях и о стойкости, которая позволяет их перенести. Я не очень хорошо цитирую Антею, ей бы удалось лучше выразить мою мысль.

Текст: Макс Хаген. Фото: Александр Ботков