Белкин: Здравствуйте, редакция «Собаки» поручила мне поговорить с вами о жизни. Что же вы летом собрались, заперлись в номере, никому не налито, стаканы пустые и лица у вас дико серьезные?
Кортнев: Ну, я здесь, например, живу, поэтому у меня такое серьезное лицо.
Леонидов: Да, поскольку он здесь живет, поэтому и не налито. Он где живет, там не пьет.
Белкин: А где же вы пьете?
Кортнев: Рядом, в буфете, вы же видели этот процесс только что.
Белкин: Да, я видел: Ургант пьет бифидоэлениумбактерин. Ест горсточку риса, совершенно скромную…
Кортнев: Ну, у него сейчас клинч, у меня он был на прошлой неделе, у Макса – на позапрошлой.
Белкин: Макс, и ты тоже так же?
Леонидов: Видишь, какой я стройный, прелестный человек?
Белкин: А ты всегда был прелестным.
Леонидов: Да, но я не всегда был стройным.
Белкин: А что, так лучше или хуже?
Леонидов: Стройным?
Белкин: Да.
Леонидов: Стройным быть лучше, у вас же модный журнал, поэтому там должны быть стройные прелестные люди.
Белкин: Я же о жизни говорю, не о журнале! А чем стройным быть лучше, чем толстым? Я знаю много толстых людей, которые жутко довольны, что они толстые.
Леонидов: Да, я тоже знаю. Но я не таков.
Белкин: Ну а что вы собрались здесь? Что вы задумали?
Кортнев: На самом деле, я думаю, на этот вопрос лучше всего ответит Максим, потому что это его была идея. Я тоже вот хотел у него спросить, особенно первого и девятого мая, когда мы репетировали здесь…
Леонидов: Истосковался по запаху кулис, опилок…
Белкин: …крови…
Леонидов: …крови зверей и так далее. Поэтому возникла такая шальная мысль. Андрей Тупиков, режиссер из Москвы, сделал инсценировку по повести Аверченко, которая называется “Подходцев и двое других”. Посему в моем безумном мозгу родилась мысль: не сделать ли из всего этого спектакль? Поэтому я позвонил Лешке и Андрюшке, и мы собрались и стали как-то думать, что из этого можно сделать. В итоге додумались до того, что двадцать второго числа у нас премьера. И никуда уже от этого не деться.
Белкин: У Аверченко есть замечательный сборник рассказов: «Двенадцать ножей в спину революции», который лично Ленин разрешил печатать. Когда ему сказали, что это печатать нельзя, он сказал: «Иногда даже такая сволочь, как Аверченко, может быть полезна пролетариату!»… А животные будут участвовать? Какие?
Ургант: А кто перед тобой сидит, елки-палки?!
Белкин: Ну, это звери!
Леонидов: Звери и животные – это разные вещи!
Белкин: Ну вот, например, доктор Менгле – зверь, а землеройка – это животное.
Леонидов: Землеройка – это единственное животное, которое не поддается дрессировке, у нас есть в труппе такая.
Белкин: Да, вот об этом я хотел бы поговорить, расскажите, пожалуйста, о духовном, потому что мне этого явно не хватает, я для этого к вам и пришел.
Леонидов: В общем, ты пришел по адресу.
Кортнев: Да?
Леонидов: Да.
Кортнев: Но мне жалко делиться своим духовным.
Белкин: Духовным не должно быть жалко делиться. Практически, чем больше делишься, я читал в одной книжке, тем меньше остается.
Кортнев: Вот именно, тем меньше остается.
Белкин: Зачем вам столько? А у тебя есть немножко духовного, Андрюша?
Ургант: У меня есть одна клетка!
Леонидов: У меня духовного полно, как и святого!
Белкин: Это видно! А у кого еще из современников, как ты думаешь, вот так много духовного?
Леонидов: У Шнура! Пожалуй, только у меня и у Шнура, больше нет ни у кого!
Белкин: Я вот так думаю, что все-таки по прочности, конечно из искусств, на первом месте стоит скульптура. Вот Медный всадник до сих пор стоит. Потом архитектура. Потом, может быть, живопись, при надлежащем хранении и правильной технологии она крепче бетона. Потом музыка, она все-таки записывается. А ваше дело, за которое вы взялись, мне кажется, дико эфемерное.
Леонидов: Конечно! Эфемерное. Но оно этим и интересно, тем, что оно возникает каждый раз сиюминутно и каждый раз заново.
Белкин: Смешно будет?
Ургант: Будет и смешно. Будет всяко. Я думаю, будут даже такие места в спектакле, где будет смешно, но, может быть, совсем не там, где мы решили, что будет смешно.
Леонидов: Но нам бы хотелось, чтобы это было не только смешно. Замечательно, если возникнут какие-то лирические места.
Кортнев: Да, и чтобы скучно иногда тоже было…
Леонидов: Даже в основном.
Белкин: Да, скучный спектакль, в нем всегда мощная подкладка. Когда скучно. Вот, например, у Кейджа всем было скучно. Ни один человек его концерты от начала до конца дослушать не мог, все уходили. А тем не менее великий композитор. А вы сами-то будете на сцене? Или на сцене вообще ничего не будет?
Леонидов: Нет, в тех местах, где скучно, нас не будет. Или наоборот!
Кортнев: Ничего, распределимся!
Белкин: Я человек такой, от театра-то далекий, но чувствительный очень, и в театр стараюсь ходить реже, но иногда не могу уклониться. А поскольку я человек чувствительный, во-первых, я боюсь, что мне не очень понравится, вернее, я не очень пойму, а режиссер знакомый. Дико неловко. Во-вторых, я могу заорать, заплакать где-нибудь, в каком-нибудь месте – и это тоже будет неловко.
Ургант: Очень хорошо! Мы ждем таких зрителей.
Белкин: То есть я идеальный зритель?
Ургант: Абсолютно!
Белкин: А режиссера где вы взяли? Как вы его взяли? И почему вы его взяли? Кто решал?
Леонидов: Это произошло на самом деле, в общем, довольно случайно, потому что Андрей Тупиков привозил в Петербург спектакль петрозаводского театра по этой инсценировке, и поскольку инсценировка его, то и спектакль был неплохой.
Белкин: Скоро белые ночи… Я катаюсь на корабликах. А вы?
Леонидов: Во-первых, у нас намечено: если состоится премьера…
Белкин: А когда премьера?
Леонидов: Двадцать второго числа... то сразу после нее садимся на кораблик и там будем отмечать.
Кортнев: Кораблик уже зафрахтован. Что будет с премьерой – неизвестно, но с корабликом все хорошо!
Белкин: Ну, сам Бог велел! А ты что молчишь?
Ургант: У меня какая-то перевалила грань усталости, и сейчас я думаю только о том, чтобы сосредоточиться максимально на своей роли.
Белкин: Не выпиваешь сейчас вообще?
Ургант: Сейчас нет времени для этого. Вот двадцать второго числа сыграем и...
Кортнев: И попрыгаем с корабликов!
Белкин: Не прыгайте, дико холодно! Я вчера прошел Ладогу практически. Вошел в Неву, всюду холодно, выпивал, но уже не как раньше, осторожно…
Ургант: Об этом очень много литературы написано.
Белкин: Если накануне крепко выпить, то уже день следующий нерабочий.
Ургант: Если выпить по-настоящему…
Белкин: По-молодежному!
Ургант: …то, безусловно, уже нерабочий.
Белкин: Что ж такое? А раньше вот был отлично рабочий!
Ургант: Как ты сам-то думаешь, что ж такое?
Белкин: Я думаю, может быть, какой-то орган устал? Я даже предполагаю какой, не хочу всуе упоминать.
Ургант: Мозг!
Белкин: Ну, мозг ни капельки не устал! Мозг как вяло раньше работал, он так и продолжает!
Ургант: А после двухсот пятидесяти он как-то…
Белкин: Оживает!
Ургант: …оживает, появляется остроумие, желание шутить!
Белкин: Ну это нам кажется, что появляется остроумие.
Ургант: Да ну и Бог с ним! Главное – чтоб нам казалось, понимаешь?
Белкин: Люди в театры стали ходить, я заметил. В театрах появляется очень много таких симпатичных одиноких девушек, которых никто не пригласил в ресторан. Они хорошие: с университетским образованием, зубные врачи, милые, скромно, но хорошо одетые.
Кортнев: Поэтому в спектакле у нас есть зона, где мы просто знакомимся с публикой.
Белкин: Это лучший способ просмотреть максимальное количество лиц.
Ургант: Это лучший способ выбрать скромно одетую девушку…
Белкин: Сделать ей предложение и стать наконец-то серьезным.
Кортнев: Ну да. Я еще подумал, что на одном из апельсинов, которые мы будем раздавать, или на нескольких надо писать какой-нибудь контактный номер телефона.
Белкин: Апельсин – это имеется в виду апельсин? Это не слепок никакой?
Ургант: Да. Фрукт такой, цитрусовый, рыжий. Не мандарин и не грейпфрут.
Белкин: Так, и что на них?
Ургант: Что-либо. Можем на нескольких апельсинах написать твой номер телефона.
Белкин: Ну пиши, только разный. Пиши: 095 и дальше любой телефон.
Ургант: То есть ты не хочешь знакомиться сам с прелестными девушками?
Белкин: Я очень застенчивый и стеснительный человек!
Ургант: Ты обещал кричать и смеяться...
Белкин: Я не обещал, я могу, потому что я не отвечаю за свои эмоции, никогда. А у вас такое аскетичное действие, только вы или там еще кто-то?..
Ургант: Нет, еще двое артистов, которые абсолютно неаскетичны.
Белкин: Это большая банда получается!
Ургант: Да, и будут всякие штуки-дрюки. Будут инструменты, гитары будут на сцене, африканские барабаны…
Белкин: Я хочу спросить еще вот о чем. Когда спектакль будет сделан и на пароходике вы отдохнете, как лето вообще?
Леонидов: В плане отдыха у меня есть два плана. Во-первых, двадцать второго премьера, двадцать третьего я надеюсь, что рано утром мы улетим в Грецию. Потом я хочу в конце июля, если будет время, уехать на неделю куда-нибудь в Финляндию. У меня там есть уже на примете такой хутор – без электричества, с керосиновыми лампами, с холодильником на газу, с морем черники, грибов…
Белкин: Так, отлично! А вы?
Кортнев: Я в августе традиционно поеду в Одессу играть в волейбол пляжный. Там проходят соревнования…
Белкин: Андрюш, ну а ты?
Ургант: А я не знаю. Я сейчас вот тут отыграю спектакль и посплю пойду. Пока мне только о спектакле снятся сны. В частности, позавчера мне приснилось, что нас троих расстреляли немцы. Это эпизод из спектакля. Расстреливали, вернее, но мы убежали. Потом мы попали в какую-то русскую диаспору в каком то швейцарско-немецком городке, и нас там угощали едой. Сказали, что нас будут спасать, и долго меня пытали, какая музыка играет в фильме «Окно в Париж», где я снимался.
Белкин: Ты не выдал?
Ургант: Я не вспомнил.
Белкин: Уважаемые господа артисты! Я правда вам желаю успеха, а если позовете, я с удовольствием приду!
Ургант: А мы уже зовем!
Белкин: Жду апельсина очень. Будущее за апельсинами с телефонами.
Ургант: Мы тебя найдем в зале.
Белкин: Спасибо! Я буду так же выглядеть, примерно.
Ургант: Мы узнаем тебя по пальто, как будто тридцать лет не виделись.
Белкин: Спасибо!
Комментарии (0)