Белкин: Сейчас без десяти одиннадцать. Мы находимся в том месте, где Нева практически вытекает из Ладоги. Пять минут назад из абсолютно черной воды в черном блестящем костюме, светя прожектором, вышел человек – он оказался Андреем Макаревичем. Сейчас мы будем об этом говорить.
Видел что-нибудь под водой?
Макаревич: В настоящее время между сообществами, которые призваны погружать дилетантов под воду – обучать их, идет спор. Более консервативная школа утверждает, что ни в коем случае нельзя плавать под водой одному, обязательно нужен напарник, или так называемый бадди...
Белкин: Северная школа.
Макаревич: ...который в случае чего тебе поможет, спасет. Недавно появилась новая школа, которая говорит: когда человек знает, что он один, он более трезво рассчитывает свои силы, не надеется на своего партнера, который, может, и не готов его спасать.
Белкин: Филиппинское влияние.
Макаревич: И лично я сторонник этой второй истории. Потому что сознание того, что ты сейчас находишься один и на многие километры только подводная пустыня, наполненная рыбами, вызывает у тебя совершенно другие ощущения и другой уровень слияния с природой.
Белкин: Место#то ты сейчас выбрал опасное: сзади океан под названием Ладога, впереди – самая полноводная река Европы – Нева, и ты в центре.
Макаревич: Ты знаешь, это сказочное чувство. Я сегодня просто купался в этом дивном одиночестве.
Белкин: А мы страшно замерзли: мы определяли твой путь по звездам, но сбились.
Макаревич: А я совершенно забыл вам посоветовать взять с собой бутылочку на берег. Это, кстати, непреложный атрибут ожидания.
Белкин: Ну что, по рюмочке?
Макаревич: Отнюдь не прочь.…
Белкин: Это чудо северное на Кижах никакой не Нестор построил, это все построили дядя Боря Елопов и дядя Петя Есипов. И дядя Боря Елопов говорил: «Лист падает, хариус идет».Что я и повторил, когда ты вышел из воды. Будьте здоровы.
Макаревич (мечтательно): А красиво звучит, правда. Лист падает, хариус идет.
Белкин: Вот это хариус, да?
Макаревич: Это вкуснейшая рыба судак.
Белкин: А хариус?
Макаревич: Вот он лежит, это благороднейшая рыба хариус. Хариус чем хорош – его можно посыпать солью, натереть, и через пятнадцать минут им можно закусывать.
Белкин: В смысле – сырым?
Макаревич: Малосольным.
Белкин: Меня сейчас дико интересует вопрос сравнительного коэффициента умственного развития животных и людей. Вот если сравнить хариуса и судака, судак, мне кажется, более известный, но туповатый. Или это только когда он уже на плите, а когдав воде, все наоборот?
Макаревич: Я думаю, что здесь без территориальной и исторической привязки мы до истины не докопаемся. Поскольку хариус в наших водах гость, в общем, нечастый.
Белкин: Как?
Макаревич: Ну не столь частый, как скажем, судак, считается рыбой более благородной, изысканной во всех отношениях. А, скажем, в реках сибирских, где судака практически не встретишь, а хариус – основная добыча, он у них вроде плотвы. Все на свете относительно.
Белкин: И нельзя сказать, что по коэффициенту умственного развития хариус явно превосходит судака.
Макаревич: Да, я бы не взялся так утверждать.
Белкин: Мне нравится, коллега, что, несмотря на уверенные заявления в защиту всего живого, когда заходит речь о материях не совсем изученных, вы, как настоящий ученый, не делаете резких заявлений.
Макаревич: Да. Я против поспешных выводов. Они так часто вредили науке.
Белкин: Да уж, хлебнули горюшка. А что сейчас будем делать?
Макаревич: Я почищу лучок. Потому что ну какая же жареная рыбка без лучка. Согласитесь, голубчик.
Белкин: А скажите, пожалуйста, вы в Ладогу не выходили?
Макаревич: В Ладоге мы с нашим другом художником Андреем Белле неоднократно охотились и однажды даже чуть не погибли, потому что попали в шторм, а участок был сплошь заставлен совхозными сетями. Как мы их ночью не намотали на винт баркаса, остается только удивляться. Ангелы нам благоволили.
Белкин: Ладога дико опасна, потому что это единственное озеро, где волна при постоянном ветре и постоянной температуре меняет свою геометрию.
Макаревич: Да, там удивительная волна, она короткая и высокая. Кусачая такая.
Белкин: А бывает иллюзорно длинная, но вместе с тем она всегда остается короткой и острой.
Макаревич: Я хочу сказать, что в молодые годы я не видел различий между охотой подводной и охотой надводной. В последнее время…
Белкин: Как, вы убивали животных, которые ходят по земле?
Макаревич: Вы не поверите, в животных я не стрелял, но, скажем, в водоплавающую птицу стрелял неоднократно. Однако в последнее время люди, охотящиеся с помощью автоматического оружия на суше,вызывают у меня все больше и больше отвращения.
Белкин: Ужасно!
Макаревич: А в подводной охоте есть нечто от древнего обряда инициации, когда для перехода на новую ступень жизни ты должен победить противника, который тебя превосходит по всем параметрам.
Белкин: В смысле – судак нас превосходит?
Макаревич: Безусловно, потому что он находится в родной среде и у себя дома.Мало того, он водой дышит, и, в принципе, все правила игры за него.
Белкин: Ну это да.
Макаревич: Вдобавок в руках у меня находится оружие значительно более примитивное, чем лук.
Белкин: Уж если я с удовольствием смотрю на убитую вами рыбу, греха здесь нет. Потому что я камертон в этом смысле.
Макаревич: Верю.
Белкин: Я вообще не могу слушать, когда человек с ружьем рассказывает о том, как он вышел на леопарда. Леопардов осталось пятьсот двадцать штук на весь мир, а таких мудаков, как он, полтора миллиона. Этого леопарда бедного тридцать человек загнали на единственное дерево в округе, он там сидит, его слепят прожекторами. Это дико опасная охота! А здесь я понимаю, – дело в том, что я сын рыбака.
Макаревич: Я с самого начала, еще до того как увидел ваши работы, разглядел в вас что-то хорошее. И теперь я понимаю, что это было.
Белкин: Мой папа, профессор, всю жизнь изображал из себя профессора, а на самом деле был профессиональным рыбаком. Я ставил переметы на живца, я ставил жерлицы, я ставил донки на налима.
Макаревич: Скажите, а почему вы оставили это занятие?
Белкин (гордо): Я стал профессиональным раколовом. Если я могу ошибиться с рыбой, то с раками я не ошибусь никогда.
Макаревич: Я, кстати, заметил, что раколовы не совмещают эту высокую профессию с чем-то смежным.
Белкин: Я хочу вам сказать, что теперь для меня вся рыба стала на одно лицо. Притом что я рака различаю по характеру, по поведению: озерных раков, подкоряжных раков и подкаменных.
Макаревич: А знаменитый голубой севанский?
Белкин: Он сейчас считается исчезнувшим.
Макаревич: Нет, вы знаете, Москва, московские рынки ими завалены. Я подозреваю, что озеро Севан не в состоянии дать такое количество голубого рака.
Белкин: Совершенно верно, это огромная пиар-кампания, проведенная дистрибьюторами.
Макаревчи: Так-так.
Белкин: Тончайшая голландская краска, придающая хтитну этот знаменитый голубоватый оттенок, практически безвредная, если не есть сразу больше пяти раков. И Москва завалена, как вы говорите, этими раками! Но я, профессиональный раколов, с восхищением смотрю на людей как будто той же профессии и в то же время совершенно другой. Вот вы сегодня из темноты вышли, в общем, и раков ловят ночью, но оборудование у нас совсем другое, гораздо дешевле, легче: три раколовки, два круга, сеточка, мяско.
Макаревич: А вы видели, каким уставшим от жизни, унылым я уходил под воду и каким заряженным новой энергией, позитивным вернулся?
Белкин: Да, я помню, вы полтора года назад действительно уходили под воду уставший, а сейчас совершенно другой.
Макаревич: Я просто молодею, каждый час, проведенный под водой, добавляет мне столько же жизни.
Белкин: Правда? Дело в том, что я ни разу под водой не был. Хотя хотите, я вам расскажу, как однажды был под водой? Мне пришла по почте книга Джойса «Дублинцы» на очень тонкой бумаге, и я взял ее почитать в ванную, памятуя о словах Ахматовой, что Джойс – это один из китов современной литературы. В ванне я уснул на четвертой странице – книга упала, пропиталась водой, разбухла и закрыла мне рот и нос. И из-за Джойса я чуть не утонул.
Макаревич: Дайте, пожалуйста, муку, голубчик, муку и специи.
Белкин: Скажите, а вы не можете читать под водой, когда плывете?
Макаревич: Под водой можно делать все что угодно, вплоть до соития, просто зачем?
Белкин: Вы имеете в виду соитие с природой?
Макаревич: Отчего же, человеческое. Только я не вижу в этом особого смысла.
Белкин: Я уже пару лет не вижу особого смысла ни в каких соитиях.
Макаревич: Я видел налима, но не стал брать.
Белкин: Лучше подождать, через пять лет мы достанем его печень.
Макаревич: Мы достанем его вместе с печенью.
Белкин: Андрюш, а я вот такую вещь хочу спросить, в Саргассовом море вы не были? Говорят, это единственное место, где угорь размножается.
Макаревич: Это часть Бермудского треугольника.
Белкин: Опасно?
Макаревич: Оно, кстати, далеко расположено от берега, там большие глубины – эти саргассовы водоросли растут практически на поверхности. Я пока как-то не готов.
Белкин: Но вы же опытнейший…
Макаревич: Вокруг столько интересного, я буквально разрываюсь на части. Только сейчас появились первые аппараты, способные ходить на глубину более двух тысяч метров. Батискафы, скажем, маленькие управляемые батискафы.
Белкин: Колоссально.
Макаревич: Сразу же найдено такое количество…
Белкин: Новых видов?
Макаревич: Видов ладно – затонувших кораблей, сокровищ. Найдены греческие, римские корабли. Абсолютно целые.
Белкин: Такие маленькие батискафики?
Макаревич: Ну те, какими Кэмерон снимал, наши, которые называются «Мир», их у нас два. Они чешут по всему миру за бешеные бабки.
Белкин: Но у других-то таких нет.
Макаревич: Уже начали строить, но это очень дорогие истории. Каждое погружение на глубину более шестисот метров с обыкновенным сачком – это минимум один неизвестный науке вид животного. На глубине от шестисот до двух тысяч метров кипит самая насыщенная жизнь животных, которых мы не знаем вообще. Так что все эти истории про морских змеев и гигантских коньков – не такие уж сказки.
Белкин: А почему ты ночью полез под воду?
Макаревич: Тогда судака легче встретить, чем днем.
Белкин: А почему ты в горы не ходишь? Ведь существуют восьмитысячники.
Макаревич: Самая высокая точка над уровнем моря – это сколько?
Белкин: 8 242 метра, а Марианская впадина –11 137 метров 14 сантиметров.
Макаревич: Ну вот видишь, внизу-то все больше.
Белкин: Выпьем за восьмитысячники ниже уровня моря.
Макаревич: Хороший тост.
Хором: За Марианскую впадину!
Комментарии (0)