Молодая мама Юлия Либуркина побывала в настоящей мастерской, в гостях у мамы самарского художника Евгения Казнина, трагически погибшего в 2007 году. Недавно Эльвира Владимировна передала в дар Самарскому областному художественному музею значительную часть творческого наследия сына. В рамках открывшейся в январе выставки, где представили живопись и графику, состоялась и презентация его стихотворного сборника «Как странно быть...».
Юлия Либуркина: Многие занимаются живописью, но не все становятся большими авторами. Когда вы поняли, что ваш сын — из таких?
Эльвира Казнина: В детстве Женя увлекался техникой, и мы с ним посещали специальные свалки в поисках приемников, транзисторов. Это у него от меня: я хоть и окончила гуманитарный вуз, но во времена освоения нашей страной космоса работала конструктором. Приносила с завода различные детали, и он из них что-то мастерил. Женя и природой интересовался, а вот способности к рисованию появились значительно позже. В двенадцать лет он пошел в художественную школу в Клайпеде, где мы жили. Его руководитель тогда правильно настраивал учеников: предоставлял им свободное пространство, обучал технике и давал возможность проявляться творчеству вне академизма. В пятнадцать Женя поступил в худучилище, которое дало ему технические навыки, так что он уже мог выражать на холсте все, что выдавало воображение. Помимо всего прочего, сын с десяти лет вел дневник, а к двадцати годам любовь к письму вылилась в целую книгу, написанную в соавторстве с друзьями и увидевшую свет в 1997 году.
Либуркина: Стиль Евгения в живописи сравнивают с манерой Ван Гога.
Казнина: Женя схож с ним в состоянии психики, болезненной обостренности, в способности пропускать через себя. Он так же, как Ван Гог, чувствовал свое предназначение. Женя, кстати, погиб, не дожив три месяца до тридцати трех лет. За год до того он обмолвился, что немало сделал и имеет право уйти, так как след свой уже оставил. Причина же раннего ухода — та же, что и у нидерландского гения: резкий разлад между материальным и духовным миром. Он не думал, что его картины поймут. Он хотел выставок. Хоть художник и творит в одиночестве, ему они нужны, чтобы то, что выражено в творчестве, нашло зрителя. Пусть не все поймут, но наверняка найдутся те, кто войдет в контакт с его душой. Женя был чистым художником, стопроцентным, отрешенным от материального и от мира коммерции. Он не мог работать на заказ.
Либуркина: Вы видите закономерность в том, что люди, наделенные таким талантом, покидают этот мир рано?
Казнина: Да. В том и кроется несовместимость жизни тела и жизни души. У меня, кстати, есть претензии к нашим создателям, которые привязалидуши к телам. Душа рвется и натыкается на оковы. Особенно сильно это переживают люди с обостренной психикой — люди искусства. Те, кто покрепче духом, выдерживают дольше. И я вам скажу, что, если бы не этот внутренний конфликт, Женя еще очень много интересного сказал бы в искусстве.
Либуркина: У вашего сына была любовь?
Казнина: Конечно. Это не обходит никого. У него не было отверженной любви, как у упомянутого Ван Гога. Женя любил, и его любили. С первой женой, сокурсницей из училища, они поженились, когда ему было девятнадцать лет. Я никогда не влезала в отношения сына. Он сам со мной делился, и я знаю о его жизни все. Женя по жизни шел как чистый художник, а у жены были потребности житейского толка, и они разошлись. После у сына были еще две гражданские супруги. Я как-то спросила, что для него значат отношения. Он ответил: просто разрядка после нервного накала в творчестве и необходимость физического контакта. Так что женщины не являлись его вдохновением.
Либуркина: Что тогда?
Казнина: С пяти лет мы с ним вырывались на природу, и вы можете наблюдать, что портретовкак таковых Женя не писал. Позже, когда он стал художником, всегда стремился оторваться от города и посещал Самарскую луку. Говорят «вдохновение»... Невозможно было заметить миг, когда оно к нему являлось, потому что постоянно находилось в душе. Женя обращался к природе, чтобы набраться впечатлений, а компоновать их мог где угодно: в трамвае, на набережной — в голове создавались картины, тысячи вариантов. Переносил же на холст в студии. Однажды Женя написал: «Какое это чудо, когда у тебя есть мастерская, в которой тебя ждет мать или жена, которая по сути редко понимает тебя…»
Либуркина: Можно сказать, что вы жили его жизнью?
Казнина: Его и абсолютно его. Когда сын был совсем маленьким, я не уходила из своего мира и предпринимала попытки выразить себя в слове. Когда же он состоялся, мы обменивались своими стихами. Я видела, что Женя намного выше меня и тоньше в художественном слове, но все равно. Иногда он говорил, что я излагаю мысли интересно и даже замечательно. (Улыбается.) Но отношений с мужчинами, любви у меня как-то не вышло. Кому-то я нравилась, но не могла ответить взаимностью или случалось наоборот. Боясь одиночества,вышла замуж за Жениного отца. По духу мы были довольно разные. Поэтому, родив сына в тридцать четыре года, я посвятила свою жизнь ему, хотя какой-то свой творческий мирок у меня оставался. Потом, когда в 2003 году погиб Женин отец, я полностью переключилась на жизнь сына и перестала фиксировать в словах житейские моменты.
Либуркина: Вы покорили редакцию своим светом. Вы производите впечатление человека, который все принимает с благодарностью. Откуда черпаете силы?
Казнина: Эта заслуга не моя. Я считаю, что Женина душа — моя душа. Думаю, она переселилась в Женю, а не наоборот. Все мои зачатки творчества, желания — и в живописи, и в художественном слове — реализовались в нем полностью. Когда его физического тела не стало, но осталось духовное наследие, я поняла, что должна сделать все, чтобы он остался в будущем. Поэтому решила собрать его работы и передать в художественный музей. Для любого творческого человека люди — это зеркало, и контакт с ними необходим. Сейчас моя цель — чтобы его талантливое слово не осталось в записных книжках, не оказалось на свалке после моего ухода. Я хочу дать жизнь всему, что он сотворил.
Текст: Юлия Либуркина
Фото: Настя Елисеева
Комментарии (0)