ТОП 50 2013. Владимир Гусев

В каком направлении развивается музей?

Стратегия заключается в том, чтобы изменить и в самой России, и за границей отношение к русскому изобразительному искусству как к второстепенному, вечно догоняющему западное по обочине, в пыли. А такая позиция, к сожалению, до сих пор характерна даже для некоторых наших коллег-искусствоведов, которые видят его ценность все в том же старом джентльменском наборе: иконы, передвижники и авангард. Пока из-за недостатка информации, и мы это прекрасно понимаем, ГРМ не входит в рейтинги ведущих музеев мира и значительно уступает в известности Эрмитажу или ГМИИ имени Пушкина. Удастся переломить это мнение о вторичности — изменится и восприятие Русского музея, самого богатого собрания национального искусства в стране, которое в четыре раза больше коллекции Третьяковской галереи. На Западе до сих пор почти не знают нашего искусства, а когда видят, поражаются его качеству — ситуация медленно, но меняется.

Сегодня ГРМ — это огромная территория в центре Петербурга.

Да, и завоеванная мирным путем. Этот процесс не был продиктован гигантоманией. Мы осознаем, что создавать империи очень привлекательная авантюра, но потом их надо содержать, иначе они разрушаются. Дворцы — Мраморный, Строгановский, а затем и Михайловский замок — город передавал нам один за другим, потому что видел, как мы их возрождаем из руин. Сегодня у нас шестнадцать исторических зданий, включая даже ферму авторства Росси под Павловском, и в какой-то момент мы с коллегами приняли решение остановиться и ничего больше не брать: сил у нас не прибавлялось, в отличие от седины. А буквально на следующий день после этого мне позвонил тогдашний губернатор и предложил включить в число объектов Русского музея еще и Летний сад с Марсовым полем. Я взял три дня на размышление, собрал своих заместителей и предложил им все обдумать, сказал, что буду только рад, если они ответят «нет». От Марсова поля нам хватило ума отказаться, а на Летний сад мы согласились, потому что он имеет общее происхождение с Михайловским и садом вокруг Инжерного замка: в петровские времена это были три части одного целого.

Для вас наверняка не является секретом неоднозначная оценка реставрации Летнего сада.

Мы не нанесли никакого урона, сделали все в срок, качественно и на отпущенные нам деньги. Когда взялись за сад, он находился в жутком аварийном состоянии — кстати, реставрировать его хотели еще до Второй мировой, но тогда не хватило смелости и средств. Долгое время мы не могли начать реконструкцию только потому, что в старом уродливом хозблоке на территории сада был один-единственный туалет, приватизированный неизвестно кем во времена перестройки, а госфинансирование нельзя было получить под территорию с частной собственностью. Сначала искали владельца, потом с ним договаривались. Не все нам самим нравится, что-то будем доделывать: например, превратим весь Летний сад в зону Wi-Fi, насытим его программой дополненной реальности для мобильных телефонов. Мы еще должны понять, что делать с клетками для животных, которые, как и все прочее, восстановили не по своей инициативе, а по настоянию КГИОПа. Песцов и соболей не сможем там содержать по причине отсутствия человеческих и финансовых ресурсов. Трельяжные решетки, за которые нас так ругали, были необходимы. Мне они тоже не нравились, я просил хотя бы уменьшить их высоту, но эксперты настояли на своем: такие решетки есть во всех регулярных парках и на них должны опираться липы, пока они не превратятся в живую зеленую изгородь. Через два-три года, когда шпалеры из этих деревьев подрастут, я надеюсь убедить Комитет по охране памятников убрать часть трельяжей.

Каковы ваши ближайшие задачи?

Сейчас все наши дворцы оживают, в них возникают постоянные разделы экспозиции наряду с пространствами для временных выставок. Полнота коллекции ГРМ не была показана раньше и начинает проявляться лишь теперь. Так, в Строгановском дворце частично восстанавливается картинная галерея его бывших владельцев, в Мраморном существует музей современного искусства, в Михайловском замке мы разместили масштабную экспозицию портретов — от императоров до представителей нижних сословий. Недавно с большим трудом отвоевали у военного округа два соседних с Михайловским замком павильона кордегардии. Один станет центром детского творчества, а в другом разместится электронный Русский музей с сетью из ста семнадцати филиалов в России и за рубежом, включая Антарктиду. Мы готовимся к сложнейшей реставрации еще двух наших памятников. Домик Петра Первого, ровесник Петербурга, находится в очень тяжелом положении. Это первый в России прижизненный мемориальный музей, созданный самим императором в назидание потомкам. Летний дворец Петра Первого — легкая фахверковая постройка, закрытая штукатуркой, которую тоже нужно приводить в порядок. Надеемся закончить реставрацию обоих сооружений в течение трех-четырех лет. Возможности, которые появляются у нас с расширением, позволяют снимать агрессивность, свойственную русскому зрителю: если не нравится Уорхол в Музее Людвига, всегда можно пойти в Михайловский дворец смотреть Айвазовского. С новым директором соседнего с нами Цирка на Фонтанке Славой Полуниным договорились о совместной программе представлений и перформансов.

Во дворе Мраморного дворца стоит памятник Александру Третьему. Как относитесь к идее перенести его на другое место?

Его можно было бы вернуть на площадь Восстания, но сделать это будет крайне сложно, ведь стоял он не в центре площади, а был смещен к зданию нынешней гостиницы «Октябрьская», где сейчас несется поток машин. Мы против того, чтоб создавать для памятника новую градостроительную ситуацию, — теперь это музейный экспонат, в 1930-е годы спасенный нашими сотрудниками от переплавки. Постамент тогда пошел на подножия памятников Глинке и Римскому-Корсакову у Консерватории, а сам монумент работы Паоло Трубецкого несколько десятилетий простоял на хоздворе музея, пока мы уже в 1990-е не поняли, что он идеально впишется на место ленинского броневика во дворе Мраморного дворца. И поскольку сам Александр Третий терпеть не мог своего дядю и владельца этого дворца, «красного великого князя» Константина Николаевича, то памятник мы поставили спиной к фасаду. (Смеется.)

Вы работали начальником чертежного бюро. Почему потом полностью изменили свою жизнь, связав ее с искусством и с Ленинградом?

Все мои предки были москвичами, но в 1937 году отца-офицера перевели в Тверь, тогда город Калинин, где я и родился. Благодаря этому факту спокойно отношусь к конкуренции двух столиц. В Москве жило множество родственников, к которым я регулярно ездил. Но я отличался от остальной семьи, мама даже шутила: «Вовочка, мне тебя в роддоме подменили». Рано начал увлекаться рисованием, с детства ходил в Третьяковку, когда служил три года солдатом в Москве, посещал занятия в студии военных художников имени Грекова. В те времена люди довольно часто получали одно образование, а потом становились специалистами в другой сфере. Так и я, окончил индустриальный техникум, а уже в возрасте двадцати пяти лет взял в руки справочник вузов: понравилось само название «Академия художеств», хотя в Ленинграде до этого никогда не был. Поступил на отделение искусствоведения, по окончании которого пришел к тогдашнему директору Русского музея Пушкареву. Все в этом кабинете было точно так же, как сейчас, разве что на столе стоял чернильный прибор и не было модели памятника Александру Третьему. Василий Алексеевич поговорил со мной, сказал, что с удовольствием взял бы на работу, да не может, поскольку у меня нет ленинградской прописки, а тогда это решало все. Поэтому сначала я преподавал в художественной школе, затем устроился ученым секретарем в Союз художников, и уже после, в 1978 году, поступил на службу в Русский музей. Сначала был рядовым сотрудником, но вскоре стал заведующим отделом современного советского искусства. Затем был замом по науке, а в 1988 году, когда началась короткая мода на выборы, меня избрали директором.

Сотрудники музея отзываются о вас исключительно положительно. Как вам удалось заручиться поддержкой коллектива?

Мне очень повезло со временем: в советскую эпоху было бы тяжело работать. Я просматривал личные дела своих предшественников. Бумаги того же Пушкарева, который руководил музеем двадцать семь лет, на восемьдесят процентов состоят из протоколов профсоюзных собраний и писем с просьбами в обком КПСС с постоянной резолюцией партийного начальства: «Отказать». Для него подвигом было сделать даже выставку Петрова-Водкина, который считался страшным формалистом. А как раз тогда, когда я возглавил музей, у нас появились свобода, чувство хозяина, возможность самим определять выставочную политику, — всем этим мы сумели воспользоваться. Кроме того, надо понимать, что музейное дело — работа творческая, но это творчество коллективное. Я и мои заместители — ровесники и единомышленники. Свою задачу вижу в том, чтобы на моем столе было как можно меньше бумаг, — каждый из замов самостоятелен. Если бы я вдавался сам во всем проблемы, мы бы не успели столько сделать.

Интервью: Виталий Котов
Коллаж: Игорь Скалецкий
Фото: Полина Твердая
Визаж: Юлия Точилова 

Все номинанты премии 2013 года