Как я стал человеком. Игорь Симкин

Марина Владимировна: По воспоминаниям деда, Петр Петрович не был человеком, который витал в облаках, он охотился в Европе за картинами, торговался с другими коллекционерами. В конце 1920-х — начале 1930-х годов по решению советского правительства десятки работ из коллекции моего прадеда были проданы за границу вместе с другими шедеврами. Я помню с детства, как приходили наши знакомые, работавшие в Эрмитаже, и говорили шепотом: «Сегодня продали Тициана», а в другой раз: «Сегодня продали Рембрандта». Вы представляете, какие сволочи были эти большевики! И когда я в 1990-е много путешествовала по Европе, мне в разных музеях показывали картины, когда-то принадлежавшие Эрмитажу. Множество наших родственников живет за границей, и последний «общий сбор» всех наследников рода Семеновых-Тян-Шанских проходил пять лет назад, по случаю выставки памяти Петра Петровича в этом музее.

После смерти Петра Петровича квартиру занимал его старший сын Андрей Петрович — мой кумир. Жены и детей у него не было, жил он здесь один с гувернанткой Марфушей и, по нашим семейным преданиям, просто не пускал к себе представителей властей, так ему удалось сохранить в неприкосновенности всю обстановку: мебель, картины, лампы, бюсты, чучела птиц. 

Все удивляются тому, что никого из членов семьи не посадили в годы репрессий. Может быть, советская власть уважала Петра Петровича за его географические открытия: он был первым европейцем, побывавшим на Тян-Шане, снарядил экспедицию туда на собственные средства. Может быть, за то, что во многом благодаря ему Киргизия вошла в состав Российской империи, — в 1970-е годы там даже открыли памятник ему, который я надеюсь когда-нибудь увидеть. А может быть, за его либеральные взгляды и активную работу в комиссии по подготовке отмены крепостного права — собственных крестьян он отпустил на волю до 1861 года. Кстати, его тесть и мой прапрапрадед Андрей Парфенович еще в 1839 году стал членом Секретного комитета по ограничению крепостного права. И в 1911 году Петра Петровича наградили памятной медалью по случаю пятидесятилетия отмены крепостного права в России. У нас сохранились фотографии и газетные вырезки о том, как в этой квартире праздновали юбилей.

Марина Владимировна: Да, для всех нас загадка, почему в 1930-е годы не тронули потомков Петра Петровича, хотя он был и сенатор, и действительный тайный советник. Более того, мой папа, Владимир Вениаминович, внук Петра Петровича, долгие годы работал в секретном НИИ кораблестроения имени академика А. Н. Крылова. А ведь при приеме на такую работу проверяли родословную до десятого колена. И мама моя, врач-невропатолог, нося фамилию Семенова-Тян-Шанская, тем не менее дослужилась в Военно-медицинской академии до звания полковника медицинской службы. При этом в коммунистическую партию они оба не вступали, Боже упаси! А я даже не состояла в комсомоле: когда всех принимали, заболела скарлатиной, месяц провела дома на карантине, а потом обо мне забыли. Все 1930-е годы мы сидели тише воды, ниже травы, не произносили свою фамилию полностью, стеснялись ее и побаивались, хотя она у нас записана в паспортах: право ношения фамилии Тян-Шанский было даровано Петру Петровичу императором. Все детство и юность я была просто Марина Семенова. К тому же наша бабушка была из рода Тагеевых — от персидской фамилии Тагизаде, восточная кровь до сих пор ярко проявляется во внешности почти всех родственников, и в советские времена нас, конечно же, считали скрывающимися евреями. (Смеется.) Всю жизнь мы праздновали Рождество и Пасху, даже до войны, в 1930-е годы, когда за это можно было загреметь в тюрьму.

Та часть этажа, где мы сохраняем мемориальную комнату Петра Петровича, всегда принадлежала нашей семье, а другую половину отобрали в 1917 году и превратили в коммуналку. В начале 1990-х мой отец купил ее и расселил. В итоге сейчас обе квартиры соединены между собой и историческая справедливость восторжествовала почти полностью, не хватает только двух комнат и кухни, чтобы сделать все, как было во времена Петра Петровича. Когда-то здесь жило по два человека в комнате, пока постепенно все не стали обрастать другим жильем, и понемногу квартира разгрузилась. Но по большим праздникам, например на Рождество, здесь собирается куча родственников — до двадцати пяти человек — у елки под потолок, которую мы устанавливаем в большой «комнате-музее». Правда, из дореволюционных игрушек уцелели только две. И тогда сразу все вспоминают семейную историю о том, как я маленьким кормил молоком шкуру тигра, убитого во время экспедиции Петра Петровича, — зверь отгрыз руку казаку, семье которого прапрапрадедушка потом всю жизнь платил пенсию.

В этой комнате по стенам и сейчас висят остатки коллекции малых голландцев и портреты отца и дядей Петра Петровича в мундирах Преображенского полка, в котором традиционно служили дворяне Семеновы, — наш род прослеживается с XV века. Отец прапрапрадеда участвовал в войне 1812 года, дошел до Парижа, но, вернувшись оттуда, умер от ран, и мать одна воспитывала троих сыновей. Петр Петрович окончил Школу гвардейских подпрапорщиков, теперь перед ее бывшим зданием на Лермонтовском проспекте стоят бюсты трех знаменитых выпускников: Лермонтова, Мусоргского и Семенова-Тян-Шанского. Когда мне периодически звонят друзья и говорят: «Вот стою у бюста твоего прапрапрадеда», я отвечаю: «У меня дома два таких же в миниатюре». И это правда, копии памятника находятся тут же. Как и портреты детей Петра Петровича — у него было шестеро сыновей и всего одна дочь, с которой он очень дружил.

Марина Владимировна: Ольга Петровна была изумительной художницей, и в квартире сохранились пейзажи, написанные ею в фамильном имении. Ее письма отцу мы храним в архиве, среди них есть совершенно потрясающие. Преждевременная смерть дочери стала для него большой трагедией*.

В этой же комнате у нас коллекции бабочек, чучела птиц и статуэтки Будды, которые дарили Петру Петровичу другие исследователи. Будучи вице-председателем Императорского географического общества, он снаряжал разнообразные экспедиции, в том числе Пржевальского и Козлова. На столе Петра Петровича и сейчас, как в день его смерти в 1914 году, стоит копыто какого-то животного, которое в детстве меня всегда привлекало, рядом портреты Бетховена и Шекспира, а на соседней этажерке — автограф Петра Ильича Чайковского на его фотографии, подаренной Елизавете Андреевне, жене Петра Петровича.

Марина Владимировна: Она была большая меломанка, иногда посещала сразу по два-три спектакля в день: первое действие одной оперы слушала в Мариинском театре, а второе действие другой — в Михайловском. Это можно проследить по театральным билетам и программкам, которые уцелели. Кстати, в этой же комнате Илья Ефимович Репин писал Петра Петровича для своей знаменитой картины «Торжественное заседание Государственного совета», здесь и копия его портрета висит. До войны мы жили не в этой квартире, а на Третьей линии, дом 12. Однажды во время блокады, в 1943-м, пришел папа и говорит: «Меня вызвал к себе дядя Андрей Петрович, сказал, что чувствует себя плохо и скоро умрет. Если мы не переедем на Восьмую линию, все семейные раритеты будут разграблены и погибнут». И тогда папа отправился к подоночному коммунисту Жданову, жуткому типу, который в это время руководил городом, и попросил его о том, чтобы наша семья переехала в этот дом, сдав государству свою квартиру на Третьей линии. Когда умерли Андрей Петрович и мой дед Вениамин Петрович, отец сделал им гробы из письменных столов, отвез их на саночках на Смоленское кладбище и поставил там в родовой склеп, где уже лежал Петр Петрович. А мы в 1944-м перебрались сюда, так эта квартира была спасена. Наш папа не позволял никому ничего выносить из дома, сохранность всего — это его заслуга. Во время капитального ремонта 1964 года мы на время переезжали отсюда в три-четыре места, вывозили все вещи. Страшная была эпопея! Что-то выкинули напрасно: люстру, буфет. Как только мы уехали отсюда, буквально на следующий день кто-то залез в квартиру, взломал пол, разбил печки — искал клад. Тогда нам прислали знаменитого реставратора из Царского Села Лилию Михайловну Швецкую, с которой мы очень подружились. Она там воссоздавала Тронный зал и Янтарную комнату, а у нас в квартире — печи.

Родство с Семеновым-Тян-Шанским ко многому меня обязывало. «Ты что, ты не можешь ругаться матом!» — говорила бабушка Марина Владимировна, которая занималась моим воспитанием. Я, а вслед за мной и другие родственники, зову ее Маля. Она очень начитанный человек, много рассказывала мне о достопримечательностях нашего города, возила в Европу, водила там по музеям. Бабушка — врач-психиатр с шестидесятилетним стажем и до прошлого года работала в Клинике неврозов на Васильевском острове. Она всегда трудилась только в государственных больницах, взяток от пациентов никогда не брала. Сестра бабушки Наталья Владимировна тоже врач. Вообще, в нашем роду сначала все были географы и ученые, а потом пошли кораблестроители и врачи. Вот и папа мой закончил ЛИИЖТ, занимается проектированием морских портов. Он хоть и не из рода Семеновых, но тоже проникся общей атмосферой. Когда мне в школе нужно было написать сочинение, где все слова начинались бы на букву «п», папа придумал огромный текст, главным героем которого стал Петр Петрович. Я учился во Второй гимназии имени Александра II, которая находится на углу Казанской улицы и переулка Гривцова, рядом с Географическим обществом. Естественно, доклады по географии я делал об экспедициях Семенова-Тян-Шанского. В конце приводишь факт об убитом во время экспедиции тигре, у тебя спрашивают, откуда такая информация, а ты отвечаешь: «Семейное предание».

Когда встал вопрос о том, куда поступать после гимназии, Маля, конечно, хотела, чтобы я шел в медицинский вуз, а отец предложил подумать о факультете журналистики. Я послушал рассказы тамошних студентов об учебе и понял, что это для меня. На другом факультете я бы не потянул, там же нужно трудиться. Все-таки быть единственным человеком, которого отправляли на пересдачу после любой сессии, кроме последней, — особое умение. (Смеется.) Защищался я на кафедре «Связи с общественностью», но на третьем курсе начал фотографировать, и в итоге это стало профессией. В общем, образование я получил, но, конечно, не такое, как бабушка, у которой в довоенном детстве еще была гувернантка.

Марина Владимировна: Гувернантка Ида Карловна была из прибалтийских немцев, и до меня и моей младшей сестры она воспитала моего отца и его брата. После революции она по каким-то причинам не уехала к себе на родину, в Эстляндию, а осталась жить с нами и умерла в годы блокады. Она была интеллигентный человек, прекрасно знала немецкий язык и занималась нашим воспитанием в дореволюционных традициях.

Когда родственники уезжают куда-нибудь из этого «семеновского гнезда», как называет его мой папа, всех тянет обратно, и большинство рано или поздно возвращаются. Вот и я после университета год снимал квартиру на улице Рубинштейна, но обстоятельства сложились так, что вернулся, — здесь слишком сильно ощущение дома. Это же не просто здание, помимо родни ты знаешь всех, кто живет в двух подъездах. Вот с этим профессором ты занимался в детстве физикой, у него огромный кабинет, а вот семья виолончелистов Шило, летом они устраивают концерты во дворе. Со стороны отца у меня тоже множество родственников, и когда идешь к ним на чей нибудь день рождения, всегда считаешь, сколько человек тебе скажут: «Привет, Игорь! Ты так вырос!» А тут мы все постоянно на глазах друг у друга. Но желания присоединить к фамилии отца мамину у меня пока нет: это создает всяческие неудобства. У покойной мамы ее фамилия без всяких пробелов едва помещалась на кредитной карте, а уж Симкина- Семенова-Тян-Шанского точно никуда не получится уместить. (Смеется.)