С нами БГ: почему Гребенщиков – главный российский музыкант?

«О чем может говорить порядочный человек с наибольшим удовольствием?» — спрашивал герой «Записок из подполья» Достоевского — и сам же отвечал: конечно же, о себе. Вот и я буду говорить о себе, тем более что за последние десятилетия о Гребенщикове вообще и об «Аквариуме» в частности написана пара дюжин диссертаций, примерно такое же количество книг, миллионы статей — но сказать, что мы хотя бы на микрон приблизились к пониманию феномена БГ, будет все-таки сильным преувеличением.

Как, к примеру, объяснить хотя бы тот факт, что «День Серебра», «Лилит» и «Архангельск» с их радикально непохожими звуковыми вселенными создал один и тот же человек — безошибочно точно чувствовавший пресловутый «дух времени» что в 1984-м, что в 1997-м, что в 2011-м? «С каждым уровнем степень упорядоченности смысла возрастает, и мы видим, как из „хаоса“ первоначальных „элементов-атомов“ рождается сложнейшая предельно структурированная мифологическая система» — вот и весь сказ: это из диссертации «Поэтическая семантика Б. Гребенщикова», защищенной двенадцать лет назад на кафедре славянской филологии в МГУ. Но пытаться трактовать его «слова и пробелы» — гиблое дело. Недаром в давнем интервью БГ проговорился: люди пытаются понять, что стоит за словами песен, хотя это совершенно неважно — ведь в действительности они про жизнь каждого из тех, кто их слушает.

«Аквариум» я впервые услышал в июне 2003-го в Минске: через пару месяцев мне должно было исполниться семнадцать лет, и, как полагается в этом возрасте, я мучился всеми комплексами, полагающимися подростку-задроту, — особенно если он учится на теоретическом отделении музыкального училища. Ничего, кроме самой что ни на есть расклассической классики, мы, разумеется, не слушали — отчасти из присущего юным музыкантам-академистам цехового высокомерия, а еще больше — из боязни сделать шаг на территорию неизвестности. Но рецензия на только что вышедший у «Аквариума» альбом «Песни рыбака», прочитанная в подвернувшейся за завтраком газете, сулила встречу с чем-то совсем уж в прямом и переносном смысле неслыханным — так что очень скоро этот шаг все-таки был сделан. Летнее солнце пробивалось в темную комнату сквозь плотно зашторенные окна, большие винтажные наушники давили на уши, и с первыми звуками открывавшей пластинку «Феечки» я провалился в кроличью нору, решительно отменявшую условности пространства и времени.

Это был тот самый прорыв в «рискованный холод нового чувства», о котором Томас Манн писал в «Докторе Фаустусе»: «Песни рыбака» энергично распахивали двери в мир, где дистанция между элитарной и массовой культурой была так же невелика, как расстояние между Петербургом, Лондоном и окрестностями Дели, где писался этот сильнейший альбом «Аквариума» 2000-х. Первый опыт соприкосновения с фирменной свободой БГ, замешенной на мудрости, остроумии и нежности, стал входным билетом во взрослую жизнь: через несколько недель я нырнул в еще одну кроличью нору — и весь свой первый роман проходил с «Песнями рыбака» в плеере.

Потом «Аквариум» еще многократно давал ощущение какого-то захватывающего счастья — ощущение, конечно, ни тогда, ни сейчас не поддававшееся никакому анализу. Первое, что мы с ближайшим другом сделали, переехав в Петербург в 2005-м, — сели на недельную голодовку: все присланные родителями деньги были потрачены на поход в Театр Консерватории на акустический концерт «Аквариума». Танцпол устроили прямо в оркестровой яме, и, когда на «Стаканах» там начался отчаянный слэм, ветхий настил не выдержал — и фанаты чуть не полетели в академические тартарары.

Кстати об академизме: о пожалуй что самой удивительной записи Гребенщикова знают немногие даже из тех, кто причисляет себя к числу страстных его поклонников. От программы, сыгранной 20 января 1984 года у кого-то из ближайших соседей БГ по улице Софьи Перовской (сегодня — Малой Конюшенной), чудом уцелели три песни — записанные на катушечный магнитофон и оцифрованные впоследствии легендарным веб-архивариусом «Аквариума» Павлом Северовым. Где-то посередине концерта, аккурат между только что написанным «Электричеством» и хрестоматийным уже «Контрдансом», Гребенщиков вдруг начинает петь «Колыбельную» Глинки — финал вокального цикла «Прощание с Петербургом» на стихи Нестора Кукольника. Он никогда не исполнял ее ни до, ни после — очевидно, что то был какой-то внезапный экспромт, «сочинение по случаю», обстоятельств которого мы никогда, вероятно, не узнаем. БГ ощутимо подвирает гармонические последовательности, к припеву трогательно нестройно присоединяется Сева Гаккель — но это, как ни парадоксально, лучшая «Колыбельная» Глинки, когда-либо спетая и записанная по состоянию на сегодняшний день.

Самое примечательное в этом архивном треке — непринужденность, с которой жемчужина русской вокальной лирики эпохи романтизма, как сказали бы музыковеды, вписывается в программу квартирника: БГ исполняет «Колыбельную» с такой органикой, будто это он сам написал ее накануне. Очень трудно удержаться от далеко идущих рассуждений о том, что от салона госпожи Энгельгардт на Невском до коммуналки на улице Софьи Перовской рукой подать — но едва ли не более важно то, с какой легкостью и элегантностью Гребенщиков проявляет эту непрерывность петербургского культурного текста. Что в 1984-м, что в 2018-м он умудряется мыслить поверх временных, географических и эстетических барьеров, как рыба в воде чувствуя себя в мелосфере, где Вертинский, Окуджава, Марли, Дилан и Глинка на равных сосуществуют друг с другом. Дух веет где хочет: отсутствие границ и абсолютная естественность даже самого театрального на первый взгляд художественного жеста — это ведь БГ и есть.

Фото: архивы пресс-служб, архив Джоанны Стингрей

Традиционный декабрьский концерт Бориса Гребенщикова 19 декабря в спорткомплексе «Сибур Арена».