Врожденный талант или 10 000 часов тренировок? Нейробиолог Дэниел Левитин — о том, как добиваются успехов в музыке

Пропасть между экспертами и обычными исполнителями, зияющая в нашей культуре, обескураживает, и почему-то это явление характерно только для музыки. Несмотря на то что большинство из нас не умеет играть в баскетбол на уровне Шакила О’Нила или готовить как Джулия Чайлд, мы все равно можем насладиться игрой в стритбол с друзьями на заднем дворе или испечь что-нибудь на праздник для друзей и родных. Похоже, такая пропасть между профессиональным и любительским исполнением музыки культурно обусловлена и характерна для современного западного общества.

И хотя многие утверждают, что занятия музыкой у них «не пошли», когнитивные нейробиологи в своих лабораториях приходят к противоположным выводам. Даже недолгий период обучения музыке в детстве приводит к образованию сетей нейронов для ее обработки, более устойчивых и эффективных, чем у тех, кто не ходил в музыкальную школу. Благодаря этим занятиям мы учимся слушать и лучше различать в музыке структуру и форму, что помогает определять, какая музыка нам нравится, а какая нет.

А что насчет того класса людей, которые, как мы все признаем, являются настоящими экспертами в музыке, вроде Альфреда Бренделя, Сары Чанг, Уинтона Марсалиса и Тори Эймос? Как они получили то, чего у большинства из нас нет, — необыкновенный талант к игре и выступлениям? Обладают ли они набором способностей — или нейронных сетей — совершенно иного рода, чем у всех нас (то есть отличаются от остальных качественно), или располагают тем же базовым материалом, что и мы, просто в большем количестве? И можно ли сказать, что композиторы и авторы песен используют принципиально иной набор навыков, чем исполнители?

Научное исследование экспертности — одна из основных тем в когнитивной науке последних 30 лет, и экспертность в музыке, как правило, изучают в контексте экспертности вообще. Почти во всех случаях музыкальное мастерство определяется как достижение техническое, то есть владение инструментом или композиционными навыками.

Покойный Майкл Хоу и его коллеги Джейн Дэвидсон и Джон Слобода положили начало международной дискуссии, задав вопрос, является ли непрофессиональное понятие «таланта» научно обоснованным. Они исходили из следующей дихотомии: либо музыкальные достижения высокого уровня связаны с врожденными структурами мозга (то есть с тем, что мы называем «талантом»), либо это результат обучения и практики. Ученые определили талант как нечто: а) происходящее из генетических структур; б) не поддающееся идентификации специалистами.

Самым сильным доказательством существования таланта служит тот факт, что некоторые люди обретают музыкальные навыки быстрее остальных. Доказательством отсутствия таланта — или скорее аргументом в пользу того, что совершенства можно добиться тренировками, — служат результаты исследований того, сколько на самом деле тренируются эксперты и прочие люди, достигшие значительных результатов. Как и в математике, шахматах или спорте, в музыке для обретения навыков, необходимых для настоящего успеха, требуется длительное обучение и постоянные тренировки.

Еще в одном исследовании учащихся втайне разделили на две группы (им самим не говорили об этом во избежание предвзятости), основываясь на оценке учителями их способностей, или таланта. Несколько лет спустя студенты, получившие высшие баллы за исполнение, оказались как раз теми, кто больше всех занимался, независимо от группы «талантов», в которую их определили ранее. Это говорит о том, что тренировка не просто имеет отношение к высоким достижениям — она их основная причина. А еще это говорит о том, что талант — всего лишь ярлык, заставляющий нас ходить по кругу: когда мы говорим, что кто-то талантлив, мы имеем в виду, что у него есть некая врожденная предрасположенность к успеху, но в конечном счете мы применяем этот термин только в ретроспективе, уже после того, как человек достиг высот.

Андерс Эрикссон из Университета штата Флорида и его коллеги рассматривают экспертность в музыке как общую проблему когнитивной психологии, связанную с процессом обретения экспертности вообще. Другими словами, они исходят из предположения, что есть определенные проблемы, связанные с достижением экспертности в чем бы то ни было; что мы можем изучить эту проблему в музыке, рассматривая, помимо музыкантов, экспертов-писателей, шахматистов, спортсменов, художников и математиков.

Во-первых, что значит слово «эксперт»? Обычно мы имеем в виду, что это человек, достигший в своей сфере большего успеха, чем другие. Таким образом, признание чьей-то экспертности — не что иное, как социальное суждение. Из общей массы мы выделяем несколько в чем-то выдающихся людей. Кроме того, человек должен добиться успеха в такой области, которая нам небезразлична. Как замечает Слобода, я могу стать экспертом в складывании рук или произнесении собственного имени, но это, по мнению общества, не то же самое, что стать экспертом в шахматах, ремонте «порше» или украсть британские королевские регалии так, чтобы тебя не поймали.

Теория 10 000 часов вполне согласуется с тем, что мы знаем об обучаемости мозга. Обучение требует усвоения и закрепления информации в нервной ткани. Чем больше у нас опыта в чем бы то ни было, тем сильнее и устойчивее его след в памяти. Разным людям требуется разное количество времени для того, чтобы закрепить информацию в нейронах, но в любом случае более частые практические упражнения ведут к образованию большего числа нейрональных путей, которые могут объединяться для создания более сильного представления в памяти. Это верно независимо от того, придерживаетесь вы модели множественных отпечатков или любых других теорий нейроанатомии памяти: человек тем лучше помнит что-либо, чем чаще был задействован исходный стимул.

Я говорю студентам, что, если они хотят хорошо написать контрольную работу, изучаемый материал должен быть им по-настоящему важен. Именно различной важностью предмета для учеников можно частично объяснить разницу между начинающими. Если мне по-настоящему нравится какое-нибудь музыкальное произведение, я буду больше упражняться в его исполнении, потому что оно для меня важно. Нейрохимическую метку важности я прикреплю к каждому его элементу: к звукам, к движениям пальцев, к дыханию, если исполняю его на духовом инструменте, — и все эти вещи оставят в памяти след, помеченный мной как значимый.

Невозможно переоценить значение этих факторов: чувство важности усиливает внимание, а вместе они приводят к измеримым нейрохимическим изменениям. Дофамин — нейромедиатор, связанный с эмоциональной регуляцией, бдительностью и настроением, — высвобождается, и дофаминэргическая система участвует в кодировании следа памяти. По разным причинам некоторые люди, занимающиеся музыкой, проявляют меньше целеустремленности в самостоятельных тренировках. Их работа менее эффективна ввиду факторов, связанных с мотивацией и вниманием. Правило 10 000 часов выглядит убедительным, потому что подтверждается в одном исследовании за другим, причем в различных областях. Ученые любят порядок и простоту, поэтому, если мы видим число или формулу, которые появляются в разных контекстах, мы с большой вероятностью примем их за объяснение. Но, как и во многих научных гипотезах, в теории 10 000 часов есть дыры, и нам придется учитывать контраргументы.

Отрывок из книги  «На музыке» предоставлен для публикации издательством Альпина нон-фикшн.