Ленинград как город-страдалец: отрывок из неопубликованного произведения Даниила Гранина

Питерская наша жизнь

1921 — Кронштадтский мятеж
дело Гумилева Н.
голод
1929 — «чистка» Академии наук
1930 — «чистка» ученых Академии наук
1934 — убийство Кирова и снова чистка
1937 — Большой террор
1941 — блокада
1945 — восстановление разваленного города
1950 — «Ленинградское дело»

Ни одному городу России не доставалось стольких бед, как Ленинграду.

 Пушкин считал, что драматический поэт «беспристрастен, как судьба»: «Не его дело оправдывать и обвинять, подсказывать речи. Его дело воскресить минувший век во всей его истине».

Оправдывать Петра? Защищать? Обвинять? Как же рассказать о нем во всех его противоречиях? К этому стремится историк. Я писатель. Я взялся писать о Петре потому, что люблю его, восхищаюсь им. Не ждите от меня объективности. Мое дело – быть честным, мое право – любить его.

Пушкин дает в своих повестях столько, сколько каждый читатель способен взять у него. Одним дает слезы сочувствия, другим – размышление. Вырин в повести «Станционный смотритель» остался одиноким. Никому он не нужен. Жизнь лишилась смысла. Оскорблен не Минским, а Дуней. Он лишился дочери, именно теперь, когда убедился, что она счастлива. Казалось бы, должен радоваться, – нет.

Пушкин открывает нам изнанку события в том хотя бы, что у него, Вырина, нет ни средств, нивозможностей бороться за дочь, нет надежды привлечь ее чем-то, слишком убого его существование. Дочь вернется к нему слишком поздно.

Слепой отец не мог увидеть своего блудного сына, но хотя бы ощутил его.

 В Петрозаводске я увидел отпечатавшуюся на чугуне руку Петра. Огромная ручища. Думается, потому, что Петр совпал с Россией, он совпал с тем, что ждала и хотела Россия, с тем, что ей было нужно. Я подумал, что такой памятник не может быть ни у одного другого императора. Это как бы Россия, сделанная его руками.

Была белая ночь в Архангельске, бронзовый Петр стоял на берегу. Чего он туда поехал, в Архангельск? Вопреки опасениям матери. С каким восторгом он смотрел на Белое море. Довольно угрюмое. Для Петра было счастье увидеть столько воды. Он был сухопутный человек, вся Россия была сухопутной.
Россия давно хотела пробиться к морю, Россия давно хотела преобразований. Давно хотела просвещения. Его бранили: брил бороды, остригал длинную азиатскую одежду. Думаю, что молодые русские этому радовались. Все говорят о том, что это было насилие, что это было нарушение всех религиозных правил.

А молодежь с удовольствием стала носить европейскую одежду. Стали ходить без бород. Молодые дворяне-придворные после смерти Петра не принялись вновь отращивать бороды. Петр видел Европу безбородую. Старался сделать нас европейцами. Он хотел, чтоб иностранцы, которых он приглашал в Россию, служили в армии, потому что армия не имела офицерского корпуса, руководили строительством. Для них в те времена было психологическим барьером, когда они видели заросших людей. Да и для наших людей общение с этими безбородыми, бреющимися иностранцами – тоже психологическая трудность. Армия и флот должны быть безбородыми.

У Петра три решающих качества: знал, что надо, как надо и была воля.

 Когда он вернулся, отсидев за плен, вернулся не с войны, а из нашего лагеря, собрал родных, рассказал и про то, как попал в плен, и про то, чего натерпелся в плену, потом в лагере. Долго проверяли его наши энкавэдэшники, установили, что вел себя в плену достойно, не опозорил звания офицера. Заключил:

– И вас не опозорил, мои дорогие.

Сын взорвался:

– Да тебя наградить надо за то, что ты защищал эту власть!

Отец помолчал, потом сказал:

– Я тебя защищал, не ее, такая власть мне не нужна.

В лагере он многое понял, узнал. Советские солдаты, придя в Германию, например, удивились, что немцам надо было у нас: богатые каменные дома, хорошая мебель, не то что наши избушки.

 Жила-была старая женщина, жила бедно, на пенсию. Дети разъехались кто куда. Все деньги ее уходили на квартплату, не хотелось обменивать квартиру, где прожито столько счастливых лет. Но вот однажды соседи сверху упросили ее принять на сохранение их вещи. Опасаясь описи. Она согласилась. Потихоньку перенесли ей ковры. Расстелили. Повесили гобелены, роскошную люстру, картины. Все разместили понатуральней. И зажила она среди роскошной обстановки. Покоя лишилась. Прошел год, второй. Привыкла. К ней ходят ее подружки, любуются. Получила наследство, как уверила она. Ей говорят – продай что-нибудь, что ты живешь на овсянке, голый чай пьешь. Она только отмахивалась. Но вот что интересно – вошла во вкус, стала получать удовольствие от картин, старинных ваз, что-то читала про этот антиквариат.

Как-то в одном доме зашла речь о человеке, знакомом мне в молодости, моей молодости, тогда я увлекался небожителями науки – физиками. Он выделялся среди них талантом и внешне был хорош: обаятелен, веселый, неслучайно выдвинули заместителем директора знаменитого Физико-технического института. Судя по всему, его ожидало блестящее будущее: звание академика, должность директора, а может, и выше. Однако шли годы, имя его упоминалось все реже. Странно. Что-то, видно, случилось.

История, которую мне рассказали, показалась любопытной. Сводилась она к тому, что он влюбился в свою жену. Чем дальше, тем больше он увлекался ею. Или своей любовью? Спешил домой, хотелось все время проводить с ней, признавался, что с ней все интереснее, никак не мог насытиться ею. Писал ежедневно ей письма, сочинял ей стихи, фотографировал ее. Можно ли было совмещать это с работой? Наверное. Но, судя по всему, он не хотел, ему хотелось все силы души отдавать ей, он был
счастлив и до конца своих дней нисколько не жалел об этом. А она? Она пережила его надолго, но никто не поинтересовался, устраивало ли ее все это, его несостоявшаяся карьера…

 Николай Антонович пришел ко мне за советом – студентом он донес на Анечку, лаборантку, за то, что она плохо говорила о Жданове. Ее выгнали из института. Спустя двадцать лет он встретил ее. Она не узнала его. У них завязался роман. Хочет жениться и боится признаться.

В древней Греции над портретами царей и полководцев главенствовали портреты ученых, поэтов, спортсменов. В древнем Риме первое место занимали портреты императоров, политиков. Поэтому мы не имеем портрета великого поэта Овидия, историка Тацита.

Шрёдингер заметил: «Я не знаю, откуда я пришел, куда иду и даже кто я такой».
Эти великие физики любили ошарашивать нас такими откровениями.

«Природа человека слишком сложна. Мы лишь скользим по поверхности пленки над бездной истины… наш кругозор ограничен, нам не проникнуть в смысл существования Вселенной… И самое грустное – мы не сознаем своего невежества».

Вот так. И что дальше? А ничего. Тогда к чему это? Да ни к чему. Мыслим, узнаем, ковыряемся и в конце концов преподносим… Да пошли вы с такими открытиями… Этот мир – возможность счастья для всех, поэтому он так хорошо устроен, комфортно, гармонично, пользуйтесь этим, наслаждайтесь!