Новый герой проекта #Прозанасамарском: Екатерина Спиваковская

Когда я жила в песочнице

Хорошая память – местами даже и чересчур хорошая, до болезненного смятения от тех мутных в любом отношении картин, которым лучше бы никогда в ней не всплывать, в этой крепкой памяти – даже она не дает мне шанса вспомнить один адрес, потому что нельзя вспомнить то, чего не было. Однажды я жила в песочнице, и она была моим домом.

В два года я оказалась в городе Отрадном, в три меня увезли в Куйбышев, и этот год я, как мне сейчас вспоминается, провела в песочнице. Не помню нашу квартиру в пятиэтажке на улице Первомайской, но зато помню свой желтый совок и красное ведерко. На фотографии, где молодые мама с папой стоят в обнимку на фоне совсем незнакомого мне дверного косяка – мама говорила, что именно на нем отец отмечал, как мы с братом растем. Ощущение линейки, прижатой деликатной папиной рукой к моей макушке и шорох карандаша где-то поверх головы, – вот я что я помню, и как отец радостно говорил каждый раз: «Ух ты! Вот это выросла наша девочка!». А косяк и покрытая штукатуркой стена на фото за спиной у мамы с папой мне совсем незнакомы, будто и не было этого дома. Папа, может быть, ты отмечал, как мы растём, не дома, а в той песочнице? Как-как, не знаю как, знаю только, что я там жила, это был мой дом, и у меня в этой песочнице был маленький приятель Илюшка, плаксивый и какой-то до смешного узкоглазый, словно те китайцы из Китая, у которых даже сам император был китаец.

Илюшка был противный, но я всё равно его любила. Он вечно жадничал, отбирал у меня совок и никогда ничем не делился, ни конфетами, ни яблоками, а ведь я честно давала этому неблагодарному человеку лизнуть крем-брюле в вафельном стаканчике. Крем-брюле! Да, теперь я и сама большой специалист по части приготовления правильного крем-брюле – в огнеупорной посудине, с аппетитом корочкой сверху, которую следует бескомпромиссно разбить, спикировав в нее чайной ложечкой. Это теперь. А в песочнице города Отрадного было совсем другое крем-брюле. Его покупала нам с братом Валя, моя очень взрослая подружка. Не знаю, сколько лет было Вале, а спросить уже не у кого - ни мамы рядом, ни папы. Но она была настолько взрослая, что выходила во двор, накрутивши бигуди, и никогда не переступала бортик песочницы. Сейчас я думаю, что Валя была очень надежным человеком, если наша строгая мама оставляла меня на её попечение, разрешала Вале угощать меня мороженым и даже повторять за ней удивительное слово “айда”. Айда гулять, говорила Валя, поправляя одной рукой бигуди на своей белобрысой голове, а другую протягивая мне, чтобы помочь выбраться из песочницы. Я с готовностью говорила: «Айда!» – и вылезала, чтобы идти с Валей за крем-брюле, а Илюшка, разлученный со мной таким изуверским образом, поднимал дикий рев. Откуда-то прибегал его папа – помню, что Илюшкин папа носил очки и всегда имел при себе фотоаппарат, потому я этого папы сторонилась, как могла: уже тогда самое глубокое недоверие я питала к людям, вооруженным этой коварной оптикой, одинаково способную сделать из тебя как сахарную принцессу, так и маленькую злобную ведьму. Ничего, утешал папа ревущего белугой Илюшку, сейчас Катенька принесёт мороженое и даст тебе попробовать, только немножко! Немножко, потому что у тебя ангина. У Илюшки была вечная ангина и вечный компресс на куриной шейке.

Не помню наш дом. Помню щепочки и камушки, которые выбирала из мокрого песка, чтобы куличики получались ровными, без примесей. Помню Валины бигуди и очки Илюшкиного папы. Шершавые сладкие краешки вафельного стаканчика. Голос мамы, которая читает мне, совсем несмышленой, грустного Андерсена: «В Китае были все китайцы, и сам император был тоже китаец», – и я откуда-то уже знаю, что у китайцев такой же удивительный разрез глаз, как у моего приятеля Илюшки. Помню, как мой брат смеялся, слушая, как я выкрикиваю вслед за Валей это прекрасное деревенское слово «айда». Это было в Отрадном, на улице Первомайской, когда я жила в песочнице.

Январь 2017

Фото: Архивы пресс-служб
AI-иллюстрации: Алексей Тилли