«Сумма добра в нашем обществе ощутимо уменьшилась»: Лев Лурье, Евгений Водолазкин и Анна Вишнякова вспоминают Льва Рубинштейна

Анна Вишнякова

Музыкальный руководитель спектакля БДТ «52» по произведению Льва Рубинштейна:

Мое первое знакомство со стихами Льва Семеновича состоялось во время подготовки спектакля. Когда я стала их читать, то поняла, что это больше, чем литература. Это пространство, где ты тоже немножечко автор. В каждом отрывке мгновенно разворачиваются новые пространства, коридоры для воображения.

Меня поразила форма, в которой он работал, — фразы, вырванные из больших контекстов, из целых жизней, составляют единую форму. Это покорило меня и вдохновило на поиски похожего ощущения в музыке, когда бесконечное множество звуков, смыслов без начала и конца, переплетаются и образуют нечто цельное. Такая манера вызывает у слушателя радость узнавания, позволяет ему что-то домысливать и привносить в музыку свое. Это наложило на меня сильный отпечаток, который заметен не только в спектакле «52». Я продолжаю использовать подобные формы в своем творчестве, в работе со студентами.

Вообще работа над спектаклем шла гладко, нам удалось добиться ощущения абсолютной прозрачности, легкости, к которому мы так стремились. Но у нас было художественное решение — спектакль шел на шести языках. По этому поводу у нас были опасения, мы не знали, как отнесется к этому сам Лев Семенович.

Но после занавеса он сказал, что ему наша задумка нравится, что его поразило новое звучание его произведения. Он вообще был очень открытым человеком, очень живым, несусветно живым. От него веяло жизнью. И когда я прочитала новость об аварии, о том, что его сбила машина, то это меня шокировало, хотя мы не были с ним хорошо знакомы. И не только меня — мне написал прямо ночью человек из команды спектакля, наш художник по свету. Мы стали мгновенно переписываться, пытаться найти информацию. За происходящим следила команда спектакля в общем чате, который остался у нас со времен постановки. И после того как информация о смерти Льва Семеновича подтвердилась у всех осталась только внутренняя пустота и боль. Ни у кого не было слов, только многоточия...

Лев Лурье

Историк:

У нас с Рубинштейном было скорее светское знакомство, но очень долгое. Оно тянулось еще с советских времен, когда он приезжал в Ленинград вместе [художником] Дмитрием Приговым. Я ходил на их квартирник. Он с самого начала произвел на меня самое симпатичное впечатление, это был удивительно московский человек, который жил в пространстве московских улиц, проходных дворов, сквериков, бульваров. Рубинштейн был человеком светлым, открытым, без всякого задирания носа вверх. У него были мягкие и совершенно демократические манеры. Чудесный представитель искусства.

При этом и стихи, и проза Рубинштейна как бы высвечивали мировую пошлость, извлекая из языка какие-то понятные нам речения, которые однако же не вошли в литературный язык, оставаясь частью быта. Через них он показывал легкую абсурдность жизни. Он был одним из создателей московского концептуализма, друг и близкий приятель [художника Ильи] Кабакова, того же Пригова. Он вообще имел прекрасные отношения с художниками, писателями, литераторами, у которых было такое бродильное начало.

Но при этом он был равно близок и равно удален от всех представителей и авангарда, и реалистической линии в русской литературе. Он был такой божок, Дед Мороз, если угодно, заветный камень, который всех вокруг себя объединял. Всему, что вокруг него происходило, он придавал уют, и стильность. Не случайно моднейшее кафе на улице Рубинштейна было названо «Рубинштейн» именно в честь него, поэта Льва Рубинштейна, а не в честь композитора Антона Григорьевича.

И вот эта единогласная, единодушная надежда, которая с 8 января по 14-е питала людей самых разных политических и эстетических склонностей, она показала, насколько страна любит Рубинштейна и насколько он был в некотором смысле недооценен при жизни.

Евгений Водолазкин

Писатель:

Я много раз видел Льва Семеновича на разных книжных фестивалях и ярмарках. Его можно было узнать в любой толпе, в любом человеческом контексте — на него всегда было нацелено внимание, этот человек притягивал взгляды. Живая легенда.

Cегодня я очень жалею, что так и не нашел в себе за все эти годы смелости подойти к нему и познакомиться с ним. Такое со мной не в первый раз — человек умирает, а ты осознаешь, что знакомство с ним перешло в область невозможного.

Поэзию Рубинштейна люблю со студенческих лет. Первоначально он привлек мое внимание тем, что писал на библиографических карточках. Это было мне близко, ведь я филолог и большую часть времени провожу в библиотеках, которые неразрывно связаны с карточными каталогами.

Библиографическая карточка — это великая вещь. На ней можно расположить многое, но без переизбытка. Это удивительный формат, который, с одной стороны, позволяет тебе сказать все необходимое, но не дает уйти в многословие. Льву Семеновичу это прекрасно удавалось. Карточки с их ограничениями в чем-то напоминали строгую форму сонета, в котором должно быть ровно 14 строк. Далеко не все явления контркультуры становятся классикой. Но, думаю, что с Львом Рубинштейном произошло именно это. Это поэт первого ряда, такой, какими были плывшие против течения Хармс или (с некоторыми оговорками) Маяковский.

Его уход — потеря не только для нашей культуры. Рубинштейн был тем, кого на интеллигентском сленге называют «приличным человеком» — со всем богатством значений, стоящих за этим термином. С уходом Льва Семеновича сумма добра и порядочности в нашем обществе ощутимо уменьшилась.

Текст: Константин Крылов при участии Алены Анисимовой