Татьяна Толстая: «Когда дедушка скончался, бабушка приняла банку снотворного – так они и умерли в один день»

«Коронавирус» 19 века и Борис Михайлович Шапиро

Мой прадед, Борис Михайлович Шапиро, родился в Одессе в 1861 году. Хотел поступать в мед, но ему было нельзя как еврею, поэтому он крестился и сменил фамилию на Шапирова. Из-за этого семья отвернулась от него – тогда обычное дело, это ведь и сейчас иногда происходит. Как-то в поисках родни я обратилась к человеку, собирающему сведения о еврейских фамилиях. Понятно, что Шапиро полным-полно. Был даже анекдот: если в Киеве выйти на улицу и крикнуть «Шапиро», все окна откроются – столько однофамильцев. Я начала рассказывать этому специалисту историю своего прадеда и добавила, что когда надо было поступать в университет, тот принял православие. Тогда он вдруг поворачивается ко мне спиной и говорит: «Выкресты меня не интересуют!» Я была в ярости. Кто ты такой, чтобы против нашего Бориса Михайловича задницей поворачиваться? Он был великий человек: учился в медицинском университете в Киеве, в Йене защитил докторскую диссертацию, был членом правления Красного Креста и заведовал санитарной частью КВЖД – Китайско-Восточной железной дороги. По ней, помимо людей и грузов, могли приходить в страну и болезни, и ему необходимо было организовать защиту границ Российской империи от эпидемий. Тогда происходили вспышки страшных заболеваний, в частности чумы. В Забайкалье был промысел: ловили зверьков (сусликов или тарбаганов), сдирали с них шкурки и вытапливали жир. Если животное было чумным, то просто от прикосновения к нему бактерии попадали в организм через трещины на коже. Поскольку в Забайкалье народ селился маленькими группами, масштабных эпидемий не происходило. Смерть была на месте. Когда промыслом занялись более активно, подключили КВЖД, китайцы стали переносить чуму. Почему китайцы? Хотя все еще туманно, дело, видимо, в том, что в геноме азиатских народов не вырабатывается ген, подавляющий легочные заболевания. По данным за 1911 и 1921 годы, среди китайцев был больший мор, чем среди других народов. У них – легочная чума со стопроцентной смертностью, а у не китайцев – бубонная, от которой летальных исходов меньше.

Что сделал Борис Михайлович? Он реорганизовал процесс: санитарную защиту забрали от военных медиков. У них хоть и была дисциплина, но без понимания процесса. Здесь должны быть именно врачи, осознающие, что из себя представляет инфекция. Происхождение чумы тогда было неизвестно, как и лекарства против нее. Поэты говорили про эту страшную инфекцию как про что-то сатанинское: «Сделала все, что хотела». В XX веке единственное, что можно было сделать против нее – сжигать больного человека после смерти вместе с его имуществом. Чума же держится на предметах и вещах. Ну и выстраивать санитарные бараки для изоляции заболевших или подозреваемых. За борьбу с эпидемией 1910 года, которая скосила огромное количество народа, давали нагрудные знаки «Борец с чумой». В народе их называли «медицинский Георгий». Георгиевскую медаль давали за крайнюю смелость.

Чумная экспедиция 1910-го подорвала здоровье Бориса Михайловича так, что вскоре, в 1915 году, он умер, но успел дослужиться до тайного советника, генерал-майора, и ему дали дворянство. Борис Михайлович заказал герб – щит, разделенный на четыре части, в которых крест-накрест изображены кисти с червлеными повязками и червленые греческие кресты. Щит увенчан дворянским коронованным шлемом. И есть надпись: «Тщися быть мудрым». Я советовалась со специалистами, которые сказали, что лента, обматывающая руку – это тфилин – элемент молитвенного облачения иудея. Наложение тфилин считалось одной из заповедей наряду с обрезанием и соблюдением субботы. Думаю, этот символ можно рассмотреть, с одной стороны, как уважение Бориса Михайловича к вере предков, от которой он вынужден был отойти, чтобы выполнить свое предначертание, с другой стороны, как дань медицине. Еще к 160-летию Бориса Михайловича врачи выпустили памятную медаль. На ней – девиз: «Светя другим, сгораю сам», который предписывают голландскому хирургу Николасу Тульбу – тому самому, который изображен на картине Рембрандта во время урока анатомии вместе с учениками. Работа сделана в 1632 году. Вскоре после этого в Амстердам пришла чума. Как говорится, от чумы и от тюрьмы не зарекайся.

Поскольку только мой прадед Борис Шапиро – стопроцентный еврей, я должна быть еврейкой на 1/8. Сдавала свою слюну – оказалось не 1/8, а целых 22%. Спрашивается, кто второй? Есть подозрение, что прокралась моя бабушка София Васильевна Семичова. Но она в мемуарах пишет, что Семичовы вели свой герб от татар. Да и есть монгольские черты: скулы, расстановка глаз. Не получается ни по ситуации, ни внешне. Процентный состав генов – это факт. Откуда они – не знает никто. А с оскорблениями вроде «жидовская морда» сталкивалась только на уровне лая в автобусе. Есть показательная история моей покойной сестры Катерины. Она была женщиной смелой во всех отношениях. В глубокое советское время к ней пришел слесарь – страшный хам – и говорит: «Вот еще евреям буду чинить!» Она как поперла его выгонять со словами: «Ах ты, морда жидовская!» Он настолько обалдел. Никогда за 40 лет в отношении себя такого не слышал.

И умерли в один день – о Михаиле Леонидовиче Лозинском

Дочка Бориса Михайловича Шапиро Татьяна вышла замуж за моего деда, Михаила Леонидовича Лозинского. Он был поляком — тоже из дворян. Близко дружил с Гумилевым и считался самым порядочным человеком из современников. У Михаила Леонидовича была акромегалия – это болезнь, когда пальцы, черты лица увеличиваются и постоянно дико болит голова. Он все время принимал цитрамон. В конце концов у себя дома на Каменноостровском проспекте, 73/75, где сейчас мемориальная доска висит, Лозинский стал умирать. Бабушка, любившая его больше жизни, решила, что без него не будет и приняла полную банку снотворного. Поскольку все занимались Михаилом Александровичем, на то, что она прилегла на диване, никто внимания не обратил. Старая женщина уже – спит, может. Что она отравилась, не поняли. А когда выяснили это, было уже поздно. Так дедушка с бабушкой, прожив вместе 40 лет, умерли в один день.

Бабушка окончила высшие курсы, связанные с историей. Она работала экскурсоводом по дворцам, ее интересовала архитектура. Близким другом бабушки был Николай Павлович Анциферов – известный петербургский историк. У него была страшная жизнь. Первая жена с детьми умерли. Потом его сослали. Он был в неведении о судьбе своих детей из второй семьи. Думал, что остался один на всем белом свете. А в итоге получил два подарка от судьбы. Оказалось, что во время войны его дочь спаслась. Через много лет после Великой Отечественной она прислала Анциферову открытку с «кодовым» словом – подписалась детским именем что ли: было опасно получить весть из заграницы. Тогда Николай Павлович понял, что его дочь жива. Он даже успел поговорить с ней по телефону. Второй подарок от судьбы – внук – ребенок сына, который умер от голода в блокадном Ленинграде. После войны к Николаю Павловичу пришла девушка и сказала, что она была невестой его сына и родила от него ребенка.

Иногда случается так: кажется, конец, — и вдруг на помощь приходит ангел. Когда началась война, Лозинские уехали не сразу: не было возможности. Им предложили уехать в конце октября 1941-го. Из-за голода они еле шевелятся, а должны идти пешком от дома на Каменноостровском до Комендантского аэродрома. С собой можно взять один чемоданчик. Дедушка работал тогда над переводом «Божественной комедии» Данте. «Ад» уже перевел. Оставалось доделать «Рай» в условиях ада. Как он поедет без своих словарей и записей? Бабушка сделала в его шубе внутренние карманы, чтобы он туда положил необходимые книжки. Раскольников петлю пришивал для топора, а эти интеллигенты словари по итальянскому запихивали. В итоге, еле волоча ноги от слабости, они дошли до Комендантского аэродрома. А там мгла – хоть глаз выколи. Поставили чемоданчик и сели. Думали, конец. Вдруг о них споткнулся кто-то, вгляделся в их лица и закричал: «Михаил Леонидович, Татьяна Борисовна, что вы тут делаете?» Этим человеком был некий Струзер. Он учился вместе с моим отцом и матерью на физфаке. Однажды по молодости, когда дети шумели в коридоре, Татьяна Борисовна попросила быть тише, потому что у Михаила Леонидовича болела голова, потом дедушка вышел сам. Струзер запомнил их и вот спас в блокаду. Это было чудо. Когда в семье происходило что-то необычайное, всегда говорили: «Струзер случился». Но про Божий промысел нужно понимать следующее: он абсолютно непостижим и недоступен для нас. Промысел Бога может заключаться и в чем-то недобром. Бог всеблаг, а для всеобщего блага ему, может, надо именно тебе сделать что-то дурное. Поэтому и разочаровываются в Боге, а он лучше знает, что он делает. 

О плохой памяти и переводах

У меня очень плохая память, и это не возрастное. Как-то прочла книгу, где собраны анекдоты про пишущих людей: у кого какие странности и завихрения. Допустим, как писатели вызвали вдохновение. Кто-то нюхал гнилые яблоки. Этому, кстати, есть научное объяснение: запах разлагающихся яблок содержит химические элементы, которые тревожат в мозгу определенные зоны. В отличие от гнилой капусты, яблоки пахнут приятно. А кто-то из XIX века знал: чтобы лучше думать, надо чтобы кровь приливала к голове, поэтому висел и ждал, пока она придет. Тревожно-обсессивные, пока не выйдут на улицу и не пересчитают все окна на домах, не успокоятся. Действительно, есть такой тип памяти, как у меня, на который все писатели жалуются. Но он обладает волшебным свойством: когда начинаешь работать, то на пике сосредоточения в голову приходят все детали. Работает защитный механизм: для того чтобы всякий сор повседневный не мешал творческому процессу, он на время забывается. Моя тетка, которая была литературно одарена, напротив, обладала хорошей памятью. Вытащи любой том, прочти оттуда фразу, а я ее продолжу. Это было мучение, потому что ничего невозможность забыть. Можно сравнить два типа памяти с рассеянным светом. Например, солнцем, которое все заливает, и лучом прожектора, который выхватывает деталь.

Что касается перевода, у меня в этом смысле чувствительность к словам. Видимо, сказывается то, что мой дед Лозинский был едва ли не лучшим переводчиком. Кстати, по образованию он был юрист, но такая вот гениальная голова: знал шесть языков. А его брать Григорий – 22 . А я второй-то не могу выучить толком. Но вопросы перевода изучала с волнением и вниманием. Мои любимые книжки: «Высокое искусство» Корнея Чуковского и «Книга поэзии и перевод» Ефима Эткинда.

Есть писатели, которые на своем языке пишут хорошо, но были плохо переведены, поэтому я не могу прочесть содержание. Перевод мне мешает. По поводу моих текстов. Говорили, роман «Кысь» очень хорошо перевели на польский язык. Поляк – родной брат нашему русскому человеку. Дурь схожая – легкое славянское безумие. У западных читателей, конечно, барьеры. Что воспринимает в тексте переводящая голова? Ей это понятно или нравится? Мой друг, Саша Генис, общается с Мицуеси Нумано – японским профессором и переводчиком, исследующим русскую филологию. У него была работа – докладывать императору о новинках литературы. В Японии император – неприкасаемая особа. Видеть его ты не можешь. Он сидит за ширмой. Значит, Нумано должен был, согнувшись в поклоне перед ширмой, докладывать японскому императору о новинках русской литературы. Одной из них был мой роман «Кысь». Я думаю, что это – самая абсурдная вещь, которая и со мной, и с императором случалась. Да еще и через ширму.

От читателя я ничего не требую. Очень реалистично отношусь к окружающей меня действительности и понимаю, что читатель не я, поэтому он никак не может понять меня на 100%. Люди вообще друг друга не понимают, главное, чтобы они сосуществовали. Если что-то заденет читателя, вызовет ощущение, на том уже большое спасибо. Когда читаем, мы не в состоянии охватить всю ширину и глубину того, что заложил автор. А когда текст перекрыт не очень хорошим переводом, тогда просто пропал человек. Потом такой момент: то, что казалось важно сто лет назад, нам уже неинтересно, как и произведения, которые замешаны на идеологии. К тому же мужчинам могут не нравится женские тексты, а женщинам – мужские. «Он меня не понимает». «А она пишет какую-то ерунду». Никто же не прикован к одному писателю цепью: от этого что-то взяли, от другого. Наш внутренний мир состоит из разных вещей. Если есть самую вкусную еду каждый день, то возненавидишь ее. Почему писатель хочет много читателей? Потому что один читатель не оппонент. Именно этот какой-то трухлявый окажется, негодный. А когда их больше, то больше и шансов, что они вместе составят коллективный мозг и отзовутся на вас. Возникнет даже некоторое бессмертие.

Текст: Александра Колабинова