Знакомьтесь, Михаил Баркиджиджа — будущая звезда балета и «Тимоти Шаламе Мариинского театра»

Когда ты еще только выпускался из Академии Вагановой, тебе прочили судьбу артиста Большого театра. Почему выбрал Мариинский?

С самого детства я мечтал о Большом. Моя мама выросла в Москве, обожала балет и вместо сказок рассказывала нам с братом истории про легенд Большого Майю Плисецкую, Владимира Васильева, Мариса Лиепу, Галину Уланову. Так что ничего удивительного, что я вырос с мыслью о том, что ГАБТ — главный балетный Олимп в мире. Но за те три года, что я провел в академии, Петербург превратился в мой дом, а стены Мариинского стали родными: еще во время учебы мы уже выходили на его историческую сцену. Мне захоте­лось именно здесь много трудиться и добиться результата, поэтому я просматривался только в петербургские театры.

С твоего первого дня в академии ректор Николай Цискаридзе называл тебя «уникальным материа­лом». Что это значит?

Когда я попал в Петербург, у меня не было хорошей рас­тяжки, нужного подъема стопы или мягкого ахилла, чтобы делать плие перед прыжками. Все это улучшилось во вре­мя учебы. Поэтому я думаю, он имел в виду мои музыкаль­ность и артистизм — и точно не мои данные или технику до академии. (Смеется.)

Николай Максимович всегда говорит о том, что в танцовщике главное — голова и интеллект. Чему он тебя научил?

Кроме техники, Николай Максимович научил вникать и интересоваться всем, что вокруг балета: живописью, драматическим театром, историей, литературой. Мы до сих пор ходим с ним в музеи или БДТ им. Товстоногова. Но помимо всего этого, Николай Максимович показал пример очень ответственного отношения к своему делу и к соб­ственным обещаниям. Конечно, сложно быть Цискаридзе, но хочется стремиться к такой же дисциплине, трудолю­бию и уметь заботиться о людях.

Цискаридзе редко берет учеников, а тем более це­лые классы. Как ты попал в его орбиту?

Все началось с того, что мы с мамой приехали на каникулы в Россию — тогда я еще занимался балетом в Торонто. Мы очень хотели попасть на экскурсию в Академию Вагановой, а в результате удалось договориться о классе. После урока ко мне подходят и предлагают остаться учиться. У нас с мамой был шок! Но мы даже не раздумывали — сразу согласились. Через год я уже попал в класс Цискаридзе. Все так стреми­тельно развивалось: в 13 — я уехал из Чикаго в Торонто, а в 14 — уже учился в Академии Вагановой в Петербурге!

Но это еще не все: тебе 16 — и ты получаешь гран-при конкурса Vaganova-Prix за принца Зигфрида, а затем ты принят в Мариинский, хотя тебе всего 17!

Да, меня зачислили в стажеры, в отличие от моих сокурс­ников: они старше и их приняли на должность «артиста». Я начал работать в кордебалете, но мне сразу назначили пе­дагога Никиту Щеглова, с которым мы разбирали сольные партии и готовили эпизод «Друзья принца» из «Лебединого озера» — с вариацией. И все было бы прекрасно, если бы я не травмировался в канун дебюта. Первый сезон превратился в больничный: никаких репетиций, зрителей и сцены.

Тебе было страшно, что твоя карьера, по сути, не начавшись, может оборваться?

Было тяжело и физически, и морально. Во-первых, ты постоян­но чувствуешь боль: когда спишь, сидишь, едешь в такси или идешь в магазин. Во-вторых, я очень скучал по сцене. Помню, как ходил на концерт Теодора Курентзиса и musicAeterna: исполняли «Реквием» Моцарта. В голове так перемешалась музыка и атмосфера с моей невозможностью танцевать, что практически все выступление я плакал. Но наверное, это был самый эмоциональный момент после травмы — я взял себя в руки, чтобы восстановиться и вернуться в театр.

Фактически прошедший сезон и был твоим первым годом работы в театре.

Можно сказать и так. Я очень благодарен руководству, что меня терпеливо ждали после лечения, а потом дали воз­можность войти в форму постепенно, не нагружая меня. Только уже под конец сезона я наконец-то решился подойти к Юрию Валерьевичу Фатееву (и. о. художественного руко­водителя балетной труппы Мариинского театра. — Прим. ред.) и сказал, что уже могу готовить соло. Сейчас это Али — друг главного героя из балета «Корсар». Но я еще без педаго­га начал учить партии, которые мне близки по настроению: роль Джеймса из балета «Сильфида», Меркуцио из «Ромео и Джульетты» и неоклассику «Рубины» из «Драгоценно­стей» Джорджа Баланчина. Просто для себя.

Зачем?

Когда придет время станцевать, хореография уже будет в моем теле. Если меня поставят в эти спектакли, мы с педа­гогом пропустим разбор текста, а начнем работу сразу над нюансами, чтобы исполнение получилось интересным.

В конце прошлого сезона в театре показали громкую премьеру «Байка. Мавра. Поцелуй феи» на музыку Стравинского. В этой оперно-балетной постановке Максим Петров — хореограф из нового поколения Мариинского и лауреат «Золотой маски» — занял яр­ких молодых артистов. Ты участвуешь?

Да, во втором составе. Спектакль получился очень веселым, и работать над ним было здорово! С одной стороны, ты должен научиться танцевать под сложную музыку Стравин­ского, с другой — все время сталкиваешься с иронией: тут лиса проехала через всю сцену на самокате, тут артист ходит в большой маске барана, а в костюмах Юлдус Бахтиозиной сочетаются кокошники с кроссовками. А еще в «Байке» очень красивый сценический свет от художника Кости Бинкина.

В мае в театре шли репетиции большого балета Алексея Ратманского «Дочь фараона». Будешь в нем выходить?

Надеюсь! Для меня это был первый опыт работы с таким мастером, который ставит и одноактную неоклассику, и вос­станавливает старину по всему миру. Его балеты идут в Боль­шом, American Ballet Theatre, Государственном театре Берлина, а в Мариинском — «Конек-Горбунок», «Анна Каренина», «Зо­лушка» и одноактные «Лунный Пьеро» Шенберга и Concerto DCHS Шостаковича. «Дочь фараона» — это имперский спек­такль Мариуса Петипа. Для своей версии Алексей восстановил часть танцев по архивам, а часть — поставил с нуля. Думаю, это будет грандиозный балетный блокбастер.

Текст: Ольга Угарова

Стиль: Дарья Пашина, Анастасия Абрамович

Свет: Максим Самсонов, Skypoint