Дуглас Коупленд: «Быть пессимистом — это поза, я и правда считаю, что все будет хорошо»

Андрей Курпатов: Мой первый вопрос сугубо психологический: вы даете сотни интервью в год, вас постоянно спрашивают об одном и том же, а вы, соответственно, примерно одинаково отвечаете…

Дуглас Коупленд: Не сотни. В год это что-то около тридцати.

А. К.: Так что же является для вас внутренней мотивацией, чтобы объяснить себе «Окей, надо собраться и снова обо всем рассказать»? Какую мантру придумали?

Д. К.: Однажды я замещал свою подругу, которая преподает в художественном классе, и мы с ребятами обсуждали, помимо прочего, славу и ее значение в культуре. Я спросил, что им кажется самым большим плюсом в том, чтобы быть знаменитостью. И знаете, что они ответили? Чтобы у тебя брали интервью! Меня это шокировало. На вопрос, что же можно рассказать в интервью такое, чем нельзя поделиться, например, с друзьями, они не знали, что ответить. Просто полагали, что лучше всего на свете – когда у тебя берут интервью.

К интервью я отношусь как системе, которая позволяет мне оставаться самокритичным и проверять, какие из моих усилий срабатывают, а какие — нет. Самоповторы случаются, но это естественно. Глупо рассчитывать, что у кого-то есть антология вопросов, которые уже задавали Дугу. А иногда журналисты указывают на, казалось бы, очевидные вещи, которые я упустил из виду. Так что интервью — отличная форма сдержек и противовесов: что-то вроде личной вакцинации или обновления программного обеспечения.

А. К.: Если бы меня спросили о чем-то подобном, то я бы, вероятно, ответил, что считаю своим долгом предупреждать пассажиров «Титаника» о том, что айсберг близко. И наплевать, что они, увлеченные сладостными звуками оркестра (медиаконтентом, гаджетами и собственными профилями в соцсетях), ничего не слышат и слышать не хотят.

Д. К.: По натуре я, скорее, оптимист. Когда я рос в 1970-е, будущее рисовали настоящим кошмаром: с нехваткой воды, пищи, солнечного света и вообще — красоты в мире. Но все оказалось не так плачевно. Поэтому быть пессимистом для меня — это своего рода поза. Я и правда считаю, что все будет хорошо.

А. К.: Но если продолжить образ «Титаника», что для вас тот айсберг, на который держит курс наша цивилизация?

Д. К.: Какой замечательный вопрос! Это две вещи: отдаст ли Интернет предпочтение индивидууму перед массами и выиграет ли секуляризация у религии. Все остальное — третье. Далекое-далекое третье.

А.К.: Вы изобрели множество блистательных и весьма остроумных концептов, самым известным из которых стало «поколение Х». Но спросить я хочу об «экстремальном настоящем». Два года назад я написал книгу «Складка времени», и, как мне кажется, мы с вами пытаемся ухватить одну и ту же сущность. Это исследование привело меня к убеждению, что природа «экстремального времени» заключается не в новых технологиях как таковых, не в скорости обмена информацией, а в том, что эти новые технологии лишили конкретного человека чувства собственной идентичности (при внешних различиях мы стали практически неотличимы друг от друга), человек утратил способность желать, у него нет подлинной мечты.

Д. К.: Это интересно.

А. К.: Получается, мышление превратилось в одну большую фальсификацию (оно оперирует понятиями, которые лишены внутренней структуры, а потому и смысла). Согласитесь ли вы со мной? Что для вас таится за концептом «экстремального настоящего»?

Д. К.: Для меня это вопрос о стандартизации и гомогенизировании наших нейронных связей из-за развития технологий, а также того, как западный человек стал просто одним из обезличенной человеческой массы. Люди хотят права на забвение и анонимность, одновременно желая быть личностью и остаться в веках. Но у тебя не может быть и того, и другого. Это неприятное чувство, но надо понимать, что путь только один.

Интернет невероятно захватывающий, мы правда живем в мире, который предсказывали фантасты: у каждого будет своя собственная газета, которую приносят тебе и пишут в ней только о тебе. Только футуристы тогда не знали, как точно будет выглядеть интерфейс.

Когда я рос, будущее (оказавшееся очень свободным и открытым концептом) казалось 2000 годом. Но миллениум ушел за горизонт, а сам горизонт вдруг приблизился. Мы начали делить время на все более мелкие единицы, а будущее стало приближаться все быстрее и быстрее. А потом раз – и оно наступило.  Граница между настоящим и будущим совсем исчезла.

А. К.: К кому нам сейчас следует прислушиваться в большей степени? Кто понимает, что происходит?

Д. К.: Мне всегда казалось, что нужно следовать за художниками, хотя нужно еще немного подождать, чтобы наконец исчезли остатки хиппи-культуры. В этом году я был на Берлинской биеннале, которую курировал американский коллектив художников DIS. Это было самое полное и обобщенное видение будущего: как оно будет выглядеть и ощущаться. Получилось очень спорное шоу, потому что если вы не поняли его, то должны признать, что устарели. Добавлю, что Маршалл Маклюэн советовал людям, которые не хотят попасть в Мальстрем (его метафора для Интернета), пытаться активно искать паттерны в каждодневной жизни и мире. Ты можешь их не обнаружить, но когнитивный акт поиска защитит тебя.

А. К.: Вы готовите масштабный проект для седьмой выставки Lexus Hybrid Art, тема которой — «Предвосхищение. Конструктор будущего». Наконец мы увидим Коупленда-художника. Что вы расскажете посетителям о будущем?

Д. К.: Люди вносят гораздо больший вклад в будущее, чем они думают. Будущее — это не то, что происходит с тобой, а нечто, частью чего ты являешься.

А. К.: Мне часто приходится говорить об опаcности искусственного интеллекта, на что мне неизменно отвечают, что машина никогда не станет человеком и я зря пугаю общественность своими невероятными прогнозами.

Д. К.: Кто вам так отвечает? Это странно. Искусственный интеллект — неизбежное будущее, и он перепишет историю человечества, вероятно, без вмешательства самого человека.

А. К.: Я считаю, что искусственному интеллекту вовсе не обязательно быть человекообразным, чтобы взять над нами верх. Проблема в том, что технологии, обеспечивающие наш быт, скоро отберут у нас всякую необходимость думать.

Д. К.: Мне кажется, это ненужная паранойя. Только инопланетяне могут создать инопланетяноподобные технологии, а люди способны на артефакты, которые демонстрируют формы человекообразия.

А. К.: Но ведь без тренировки мы разучимся мыслить.

Д. К.: Я так не думаю. Помню, когда появились калькуляторы, все считали, что к 2000 году мы станем безграмотными зомби, не способными сложить два и два, но математика до сих пор развивается. Люди всегда придумывают сенсации, хотя на самом деле человечество скучное. Когда появилась 3D-печать, в СМИ были заголовки о возможности изготовленного с ее помощью оружия. Реальность же — это напечатанные в 3D фигурки магистра Йоды. Интернет заставил с недоверием относиться к любым сенсационным заявлениям.

А. К.: Если вы знаете, что собеседник прочтет только одну вашу книгу и он искренне хочет понять вас, что это будет за книга?

Д. К.: Моя новая книга «Распад бита» (Bit Rot). Это когнитивная и креативная реакция — ответ на нападки на человеческое эго и самоидентификацию. Я полностью переизобрел то, как пишу, потому что старый способ стал бессмысленным и был лишь один способ двигаться (по несчастью или к счастью): вперед.

Текст: Елена Анисимова