Про самарского художника, выпускника «Школы Авангарда» и музейного сотрудника «Зелёнки» А. Вейса город начал говорить в далеком — как уже кажется — 2018 году, но особую узнаваемость он приобрел именно в 2022-ом, после открытия персональной выставки «Забвение: крови» в «Нулевой комнате». А уже спустя пару лет его работа — собранный из разных фрагментов ткани гобелен — отправился покорять московский фонд Stella Art Foundation. Поговорили с ним про сложности работы с тотальной инсталляцией, цифровизацию детей, апсайкл в искусстве и настоящую профдеформацию художников.
«Искусство — это тоже своего рода математика»
Когда и как началась твоя история как художника?
Я рисую с детства. Повзрослев, понял, что хочу, а главное — не могу не стать художником. И только им. Художественная школа, университет, «Школа Авангарда» при галерее «Виктория» — так все и началось.
Почему «только художником»?
Это единственное, что я делал на протяжении своей жизни. И уйти в искусство было моим единственным предназначением. Да и все те, кто на самом деле не умел рисовать, думали, что у меня прирожденный талант. Например, для моей бабушки, которая все время занималась исключительно интеллектуальной деятельностью, нарисовать идеально прямую линию было просто вершиной мастерства.
Вместе с мамой, бабушкой и прабабушкой мы часто собирались вместе, чтобы проиллюстрировать какие-то сказки, например, про Винни-Пуха. Впоследствии я стал придумывать собственные истории и отрисовывать их. И сейчас я могу сказать, что эта любовь к рассказыванию историй — она никуда не пропала с возрастом, а скорее — трансформировалась. Это видно по моим нынешним работам.
Каким ты был учеником в художественной школе?
На самом деле, я был слабым учеником — у меня был не особо сильный рисунок. Это отмечали и все преподаватели. Поэтому я просто не могу похвастаться какими-то успехами на поприще академического искусства.
Как тебе кажется, можно ли вообще в раннем возрасте увидеть, что у ребенка есть талант, например, в искусстве?
Благодаря университетскому образованию и опыту в преподавании я четко могу сказать, что таланта как не было раньше, так его и не существует сейчас — есть лишь задатки, которые можно развивать. А в определенном возрасте каждый сам решает, чем он хочет заниматься по жизни. У некоторых эта тяга к искусству с годами не пропадает, а, наоборот, только усиливается. И вот тот самый талант, о котором так любят говорить, в итоге оказывается простым упорством.
Не возникало ли у тебя чувства, что тебе — ребенку — проводить по несколько часов с кисточкой в руке вовсе не хотелось?
Нет, такого не было, потому что я прекрасно успевал все: и в футбол с мальчишками поиграть, и порисовать дома, и уроки сделать. И повзрослев, кстати, я понял, что работал недостаточно — много времени было потрачено впустую. Думаю, что если бы в детстве я рисовал чаще, то сейчас добился бы больших успехов.
А искусство — оно дисциплинирует?
В каком-то смысле, да. Искусство — это тоже своего рода математика: для того, чтобы рассчитать расстояние между объектами, правильно угадать с формой и передать живость натуры, нужна строгая дисциплина.
«Передо мной как перед работником музея стоит главная задача — это быть тем самым хорошим сервисом и помощником для посетителей»
Как поддерживали родители на старте?
Все было достаточно спокойно: у меня успешная семья, у каждого — высокий уровень достижений в той или иной области. Мне всегда говорили, что я могу поступать туда, куда я хочу, — поддержка мне обеспечена в любом случае.
И ты выбрал педагогический университет?
Да, бакалавриат я закончил в педагогическом на направлении живописи. Фактически альтернатив у меня не было — я выбирал между культурой и культурой. И если бы мне сейчас предложили пройти весь этот путь заново, я бы согласился. Я с большой теплотой вспоминаю свою студию в университете, последние курсы учебы и первые шаги в работе.
Ты сказал, что у тебя у самого есть опыт в преподавании.
Да, я работаю штатным педагогом в «Зелёнке» при Музее модерна. Изначально это должна была быть небольшая летняя подработка, которая в итоге меня сильно затянула.
Чаще всего я занимаюсь со школьниками младших классов. Я преподаю все, что умею, начиная со стандартной живописи, заканчивая вязанием. Да, у нас бывает и такое.
Сейчас принято ругать детей за то, что они слишком цифровизированы: не любят читать и не проявляют интерес ни к чему, кроме телефонов. Как тебе кажется, это действительно так?
Ко мне на уроки приходят разные дети: умные, умеющие думать и анализировать. И я как педагог не разделяю мнения, что цифровизация как-то мешает их развитию. Например, моя мама до сих пор ужасается от того, что дети, видя птицу в небе, пытаются ее приблизить пальцами или свайпнуть, чтобы сменить картинку. А мне это не кажется чем-то особенным, потому что именно им жить в этом цифровом мире дальше. И тут можно вспомнить Сократа, который в свое время говорил, что молодежь совсем перестала слушать взрослых — им лишь бы книги читать. Представляете, какие были проблемы!
Для тебя эта история — быть музейным сотрудником — она про что?
Вероятно я сейчас всех расстрою, но я материалист. Для меня работа — это работа. И быть музейным сотрудником для меня — единственный способ зарабатывать деньги в сложившейся — довольно непростой ситуации. Я считаю, что мы не Демиурги, способные просвещать людей и приближать их к искусству. Передо мной как перед работником музея стоит главная задача — это быть тем самым хорошим сервисом и помощником для посетителей.
«С возрастом я понял, что на меня в большей степени повлияли готические мультфильмы»
Насколько я помню, твоя первая выставка прошла в 2018 году.
Это была даже не выставка, а показ в рамках вечера перформанса в «Школе Авангарда». Все было организовано Сергеем Баландиным. Признаюсь, я плохо подготовился к показу, тогда меня это не особенно интересовало — я переживал депрессию. И моя работа как раз была связана с ней.
А какая из выставок, наоборот, дала тебе много сил и уверенности в себе?
Мне кажется, что в этом плане самая успешная выставка была в «Нулевой комнате» — «Забвение: крови», потому что на нее пришло невероятное количество человек. В чем был секрет? Насколько я помню, в тот день во всем городе проходила акция «Ночь искусств». Для меня это было волнительно! Помню, что люди плакали в зале, а после — писали мне длинные письма и благодарили за выставку.
Как тебе кажется, что заставляло их плакать?
Конвертация моих собственных — высоко драматичных переживаний — через призму опыта другого человека. Мне писали: «Спасибо за вызванные чувства, это очень ценная выставка». Мне кажется, у меня получилось вызвать острые чувства.
Тебе не кажется, что сейчас тема смертности, можно сказать, «в тренде»?
Я не уверен, что смерть в тренде. Но я чувствую некоторое веяние на это и согласен с тем, что эта тема как будто начинает приобретать форму и обличие. Все мы в какой-то момент понимаем, что смертны — и это чувство буквально летает над нами в воздухе.
Единственный способ не исчезнуть после смерти — это оставить след в истории, в жизни других людей. В моем случае, это возможно с помощью искусства. И это чувство — именно то, что всегда меня толкало на продолжение.
А в тебе откуда такой интерес к этой теме?
Я не могу сказать, что в моей жизни был какой-то конкретный случай: я никогда не видел мертвых тел в детстве, не прощался с родственниками. Да даже фильмов ужасов, которые шли по телевизору, боялся до жути. С возрастом понял, что на меня в большей степени повлияли готические мультфильмы.
«В моей мастерской, которая по совместительству является и моей съемной квартирой, осталось множество вещей от предыдущего умершего владельца — они и стали частью гобелена»
Как к живописи начали добавляться и скульптура, и работа с текстилем?
Я понимал, начиная с художественной школы, что хочу работать с тотальной инсталляцией: это очень сложный медиум, с которым невозможно взаимодействовать в рамках квартиры или одной комнаты, — он требует больших площадей и неограниченного пространства. Кажется, я всегда был мультимедийным художником, который метался от одного способа выражения к другому.
Когда ты впервые сел за швейную машинку?
В детстве у нас дома стояла неповоротливая швейная машинка Singer. Но я умудрялся и шить на ней мягкие игрушки, и сшивать в полотна небольшие кусочки ткани, и даже штопать одежду.
Можно ли однозначно сформулировать, о чем сейчас твои работы?
В моем случае все работы — это, скорее, некоторое облако невербальных смыслов. Я рассказываю истории и ищу ответы на вечные вопросы: какие есть люди, кто я, что стоит на грани идентичностей?
И твоя предпоследняя выставка «Тайный сад» — она про это же?
Говоря про «Тайный сад», я, в первую очередь, должен поблагодарить моего куратора Анастасию Альбокринову, которая как раз-таки и помогла собрать мое облако смыслов в единую концепцию. И это было просто удивительно.
Изначально у меня была одна работа, которая называлась When We All Fall Asleep, Where Do We Go? Я нарисовал ее дико холодной зимой: на ней изображена вся третья волна художников — как раз моего поколения: они восстают из могил или же, наоборот, ложатся в них. Анастасия ухватилась за этот сюжет и сказала, что именно он может стать центром всей выставки. Дальше мы начали докручивать идею: в итоге центральными стали шесть листов, посвященные картам таро и проживанию жизненного пути через мистическую сферу и эзотерику.
Мы заявили о «Тайном саде» как о выставке-балладе — она шла всего три дня и была столь же скоротечна, как песня. А собиралась она целых четыре месяца.
Как это было?
Честно? Для меня — крайне мучительно, сложнее, чем все остальные выставки. Даже не с технической точки зрения, а со стороны осмысления и подбора тем, поиска информации, проработки отсылок, в том числе, и к библейским сюжетам.
В таро есть практика — нужно прожить каждую вытянутую карту лично. Я очень скептически к этому относился, пока мне не пришлось проверить это утверждение на собственном опыте. Каждая карта, которую я выбирал для своей работы, появлялась в моей жизни тем или иным способом. Кажется, что это был именно он — настоящий мистицизм.
А были ли какие-то физические трудности? Видела, что на выставке было огромное полотно, выполненное в технике пэчворк. Как ты его собирал?
Да, я называю его гобеленом. И выполнить его — с технической точки зрения — было действительно сложно, хотя со стороны может показаться — особенно тем, кто занимается шитьем — что это какая-то ерунда с торчащими нитками и необработанными краями.
Из-за большого объема полотна мне требовалось много пространства: я растягивал работу по всей комнате, чтобы посмотреть, как гобелен выглядит издалека. И здесь, кстати, мне как раз и помог мой академический бэкграунд — работа с монументальной композицией.
А еще я долго и тщательно подбирал ткани.
Где ты их искал?
В моей мастерской, которая по совместительству является и моей съемной квартирой, осталось множество вещей от предыдущего умершего владельца — они и стали частью гобелена. К тому же, я забирал ненужную одежду моих друзей и родственников — подходило все, что уже не носилось. Так что можно сказать, что гобелен создан еще и по всем законам апсайкла.
Какая вещь была самой необычной?
Однозначно — рубашка отца моей подруги. Она отдала ее мне как ненужную вещь, и когда я начал разрезать ткань, подруга сказала, что это супердорогая брендовая одежда… которая была изорвана мной на какие-то лохмотья. Но справедливости ради из этой джинсовой рубашки я сделал штаны для той самой подруги, которая и была изображена на моем гобелене.
«Компьютерные игры, мировые события или даже личные переживания — это всегда так или иначе остается на подкорке»
В каком направлении ты двигаешься сейчас?
Я ужасно выгорел за время подготовки «Тайного сада». Постоянное нахождение в инфополе и контенте — без права на отдых — это большая проблема для всех, кто работает с темой культуры. Компьютерные игры, мировые события или даже личные переживания — это всегда так или иначе остается на подкорке, усваивается и перерабатывается в идеи следующих работ.
Из ближайших планов — проект «Гори-сияй», который я презентую в Skuratov Coffee на Молодогвардейской, на месте бывшей «Формограммы». Там будет выставляться еще один мой гобелен, который недавно вернулся с выставки «Их неудержимо клонило в сон» в Stella Art Foundation. И также там будут семь новых работ, сюжеты которых построены на образах из рождественских и новогодних сказок, а также моих личных ассоциациях и наблюдениях.
Посмотреть на то, что получится, можно будет с конца декабря до конца января.
Текст: Ксения Возгорькова
Фото: Анастасия Тихомирова
Комментарии (0)