Кирилл Гуров: «Становиться художником — это то же самое, что учиться ходить»

Убеждаемся, что современное искусство — оно больше, глубже и гораздо свободнее, чем нам кажется. Поговорили с художником и музейным сотрудником Кириллом Гуровым о первой серии работ «Смерть», поддержке окружающих, работе с землей, психогеографии природы и любви — к месту, где он вырос.

«Спустя время они приняли то, что я делаю: родители стараются по возможности приходить на выставки, где я выступаю музейным куратором»

Кирилл, когда ты понял, что съемка свадеб, индивидуальных фотосессий и прочей коммерции — это не твое?

Это произошло еще в университете: я учился на журналистике и на последних курсах почувствовал мощный упадок и нежелание работать в этой сфере. Региональные СМИ меня не привлекали: на тот момент как раз закрылось лайфстайл-издание «Большая деревня». Но я все же продолжил занимался съемками мероприятий и даже устраивал фотосессии. Лет в 20 случился переломный момент: я окончательно понял, что мне нравится идти в более творческом направлении.

Одна из самых первых моих работ называлась «Смерть». Эта серия фотографий была про экзистенциальный кризис — мысли о своей конечности. К тому моменту, когда я собрал работы в единый проект, в семье случилось несчастье: у меня заболел дедушка, а через полгода он умер. Все события наложились друг на друга. Вероятно, это еще мощнее погрузило меня в переживания. С этой серией выработался мой визуальный язык — соединение фотографий в диптих и создание серий как некого диафильма с четкой последовательностью кадров.

В 2019 году я познакомился с Кириллом Флегинским, создателем арт-группы «НУМЫЖИ». Я здорово вдохновился тем, что делали эти ребята. На «Ночи искусств» я встретил Никиту Кузнецова, заведующего пространством «Горький Центр» и основателя арт-группы «Муха». Он предложил мне присоединиться к команде. Тогда-то я и понял, что в экспозиционной деятельности я чувствую себя гораздо лучше и свободнее.

Ты помнишь, как одногруппники и преподаватели реагировали на твое творчество? Была ли какая-то поддержка?

Преподаватели больше следили за моей фоторепортажной деятельностью и поддерживали меня в этом направлении. Но я не помню, чтобы они вообще как-то наблюдали за моими творческими работами. Я выкладывал фотографии у себя в группе «ВКонтакте», особой обратной связи не получал. Были подруги-одногруппницы, которые меня поддерживали. Мне, скорее, было важно «зайти» в профессиональную среду и получить отзывы от других художников.

Спустя семь-восемь лет можешь ли ты сказать, нужна ли была тебе тогда поддержка, например, от родителей?

Думаю, да: как моральная, так и физическая. Но сейчас я осознаю, что мои родители — те же зрители, которые в праве не понимать, что я делаю. Родственники переживали что, работа в музеях не такая высокооплачиваемая, как, например, в IT-сфере. Спустя время они приняли то, что я делаю: родители стараются по возможности приходить на выставки, где я выступаю музейным куратором.

«Это был ноябрь: мы с моим другом Мишей Гунько поплыли на “Омике” в Рождествено рыть промерзлую землю»

Расскажи, что было после выпуска из университета?

Были полгода, когда я работал курьером — развозил документы. Оказалось, что это интересная работа: я постоянно путешествовал по городу, наблюдал за его жизнью и течением. Параллельно с этим продолжал создавать художественные проекты. После — был период участия в арт-группе «НУМЫЖИ». На самом деле, я долго искал себя: в моменте понял, что язык фотографии слишком узок, а мне хотелось расширения. Я отказался от привычной фотографии и попытался найти свой медиум, свой вид искусства. Так, мои фотоколлажи стали дополняться инсталляциями и скульптурами.

Мне нравилось работать с пространством. В том числе, и с его трансформацией: например, когда мне нужно было перенести природную область в стены галереи и наоборот. Помню, что за день до открытия экспозиции «Будь как дома», состоящей из фотодокументации несуществующих выставок в природных пространствах, кураторы сказали, что моим работам не хватает какой-то реальной составляющей. Это был ноябрь: мы с моим другом Мишей Гунько поплыли на «Омике» в Рождествено рыть промерзлую землю. Привезли целый мешок, часть из которого я «рассыпал» на полу в галерее.

После я использовал оставшийся материал для выставки «Земля». По моей задумке, каждый человек мог принести объекты из своего «места силы», чтобы после обменяться ими с другими посетителями. К слову, по завершению у меня не осталось ни одной выставленной работы — их все разобрали.

А что приносили?

Кто-то — деньги, кто-то — кусочек асфальта. Например, Сергей Баландин, которому нужны были мои работы для дальнейшей выставки в Казани, тоже обменивал их на объекты. Правда он немного сжульничал: прошелся около «Дома77», насобирал все, что попалось под руку, и принес на выставку. Но мы все равно это засчитали!

Параллельно с этим ты еще и работал в музее?

За все это время я успел поработать в пространстве «Горький Центр», музее имени Алабина, а девять месяцев назад устроился в «Заварку». Сейчас этот музей-галерея — часть моей жизни. Здесь я придерживаюсь стратегии «куратор как художник»: когда создаю выставку, провожу исследование и параллельно думаю образами. Например, анализирую, как будут выглядеть инсталляции, где будет стоять звук, как будет выглядеть видео, где необходимы специально созданные под выставку фотопроекты.

«Если ребенок возьмет шишку из определенного места и погрузит ее в современный контекст, то такую поделку или артефакт можно назвать современным искусством»

Возможно ли однозначно сказать, о чем твои работы?

Я погружаюсь в разные направления, но в основном меня ассоциируют с художником, который работает с природной темой. Более узко — я работаю с психогеографией природы. Этот термин появился у ситуационистов, предводителем которых был Ги Дебор: приверженцы этого направления хотели переоткрыть город, сломать привычные сценарии взаимодействия с окружающим миром и прочувствовать его совершенно по-иному. Мне близка эта концепция.

Мне интересно именно то, где находить символы, как чувствовать природу и как видеть в ней личность. Сейчас моя практика в фотографии заключается в том, что я документирую дрейфы по природным местам, объединяю кадры в коллажи и создаю общий портрет изучаемого места. Мои работы про то, что у природы можно многому научиться. Я ощущаю себя гостем в окружающем мире. Стараюсь и затрагивать тему сожительства с природой, и переносить природу в другие пространства, и соединять живопись с ленд-артом. Изучаю природные пространства и смотрю на их характер через символы, пейзаж и артефакты места. Каждый дрейф – это определенные «встречи».

Как считаешь, поделку для детского сада можно назвать ленд-артом?

Смотря что в это вкладывать: если ребенок возьмет шишку из определенного места и погрузит ее в современный контекст, то такую поделку или артефакт можно назвать современным искусством. Здесь и тема с переносом пространства бы тоже затрагивалась явно и четко.

Каким для тебя оказался этот путь от второкурсника с фотоаппаратом в руках до художника, которого приглашает на плэнеры филиал Третьяковской галереи в Самаре?

Недавно в частной беседе я говорил о том, что становиться художником — это то же самое, что учиться ходить. Ты рождаешься, пробуешь ползти, встаешь, падаешь, делаешь первые шаги, бегаешь, успокаиваешься и учишься справляться с собственными эмоциями. Это невероятно точно описывает мой путь.

Есть ли у тебя проект, которым ты доволен на сто процентов из ста?

Наверное, здесь стоит сказать про мою последнюю работу — земляную живопись для выставки в московской галерее Stella Art Foundation. Холст получился размерами около двух с половиной метров в длину и полметра в ширину. И он полностью «закрашен» землей.

Работать с землей сложно?

Земля — это интересный материал, которым, с одной стороны, можно управлять, а с другой, это делать крайне трудно. Ты никогда не знаешь, как она себя поведет, пойдут ли трещины, в каких местах будут неровные фрагменты. Мокрая земля — это один материал, сухая — совершенно другой.

Сейчас совриск растет и приумножается быстрее, чем те же пять-семь лет назад?

Да, но нам все равно не хватает профессионального развития. Быть современным художником в Самаре и зарабатывать на этом — крайне трудно. Хотелось бы, чтобы эта деятельность становилась не только делом жизни, но еще и была работой. Городу не хватает критики и какого-то научного анализа тех явлений в современном искусстве, которые происходят. Как мне кажется, у нас должна быть серьезная образовательная институция, в которой основательно готовят художников, кураторов, критиков. Пока есть только школы современного искусства – они очень крутые.

Здорово, что искусство «расползается» по всему городу: из центра на окраины, из города в деревню и наоборот. Да, круто, когда в Самаре появляются большие институции и крупные галереи. Но мне кажется, что будущее за камерными самоорганизациями и частными инициативами. Взять к примеру моих друзей из ОССИ «МИ»: они практически не зарабатывают на том, что делают. Полученных донатов хватает максимум на пиво. Но они горят своим делом и двигают самарское искусство вперед.

«Природные места и правда перестраивают наши мысли, очищают голову и, можно сказать, лечат»

Ты упомянул, что за землей для одной из выставок ездил в Рождествено. Что тебе связывает с этой локацией?

Это то место, где я провел детство. Так получилось, что когда мне было восемь лет, родители купили там участок. До сих пор семья уезжает туда на лето, а мы с моей невестой приезжаем к близким погостить.

Рождествено — открытие, которое случилось со мной достаточно поздно. В подростковом возрасте мне, как и большинству ребят, нравилось находиться в городе с друзьями. Только со временем я начал постепенно приоткрывать для себя эти места.

С чем у тебя ассоциируется твой дом в Рождествено?

С прохладой: летом здесь комфортно даже в самую сильную жару. На самом деле, я не часто провожу время именно в нашем домике: чаще гуляю, исследую окрестности и пытаюсь выловить что-то интересное. Это место мне ближе и роднее, чем город: в Рождествено другой воздух, там ты чувствуешь себя совершенно по-иному. Природные места и правда перестраивают наши мысли, очищают голову и, можно сказать, лечат.