Яна Арбузова: «Я просто не знаю, что будет дальше: путей развития может быть бесконечное множество и я даже не представляю ступени, которые могут мне открыться».

Работу, которую Яна сделала для «Комбината СтритАртСпецстрой», продали во время монтажа выставки, все ее картины, которые команда «Виктории» привезла на ярмарку Blazar, выкупили во время закрытого предпоказа, а ее «обложечный» триптих, выставленный на нашем аукционе, ушел с молотка с троекратным превышением стартовой цены. Проще говоря, если бы мы прямо сейчас выбирали королеву самарского совриска, конкурентов Яна бы даже не заметила. Поговорили с самой востребованной художницей года о мечтах, одиночестве и любви к Волге.

После того, как твой год прошел под знаком успешного успеха, у тебя есть вот это ощущение «мы строили, строили и наконец построили»?

Давайте честно: это был не тот успех, который свалился мне, как снег на голову. Наверное, если бы я совершенно случайно написала пару картин, а они вдруг начали пользоваться безумным спросом, я была бы на седьмом небе от счастья. Но я работала, чтобы прийти туда, где я сейчас нахожусь. Много работала. Так что, никакой эйфории — для меня все, что сейчас происходит, не больше, чем просто еще один этап. Здорово, что все получается, улыбаемся, идем дальше. Звездная болезнь — это пока не про меня. Может, в будущем настигнет – от этого никто не защищен. Честно говоря, мне пока не очень комфортно говорить о каком-то успехе, потому что, я все еще в поиске собственного стиля, и меня до сих пор частенько грызет внутренний критик. Я все еще расту, как творческая личность, поэтому этот успешный год, если выражаться метафорически, просто сделал мой формирующийся позвоночник-стержень крепче и помог мне подняться еще на одну ступень. Но я понимаю, что буду идти дальше и буду подниматься выше.

А ради чего ты работаешь? Какими вешками-этапами проложен твой курс?

Не могу ответить на этот вопрос, потому что у меня нет конкретного ответа. Я просто не знаю, что будет дальше: путей развития может быть бесконечное множество и я даже не представляю ступени, которые могут мне открыться. Единственное, в чем я уверена, так это в том, что продажи работ — это не главная цель. Я никогда не писала картины, держа в голове «надо будет продать!» Все эти продажи для меня в первую очередь – признание. Такой знак, что я молодец и работала не зря. Но я правда много работала! И картины я пишу просто потому, что не могу не писать. Творчество — единственный язык, на котором я могу говорить с миром. Это, конечно, вовсе не значит, что мне хочется обесценить продажи. Но я долгое время отшатывалась от вопросов, как можно купить мои картины. Потому что, вернувшись три года назад в Самару, я поставила перед собой цель добиться финансовой независимости без продажи работ, чтобы получить возможность заниматься «чистым» творчеством. И ради искусства я приносила в жертву свое время – работала в Литературном музее и рисовала иллюстрации для издательств. Правда, времени и сил на собственные холсты почти не оставалось. Дошло до того, что мне позвонил куратор «Виктории» Сергей Баландин и пожурил за то, что я потенциальными покупателями не общаюсь. Тот разговор с Сергеем помог мне немного изменить свою точку зрения: он убедил меня в том, что продавать работы — это для художника нормально. И важно. Понятно, что никто – мне хочется в это верить – не пишет ради продажи. Но, если твое «чистое» искусство кто-то хочет приобрести, разве нужно ему отказывать? Кстати, это не надуманная проблема: художникам порой не хватает понимания, что продавать работы – это не страшно. Что продажа работы не «потушит» твой талант и дар. По крайней мере, мне точно этого понимания не хватало. Сейчас я поняла, что продажа картин никак не влияет на творчество, но кого-то до сих пор «оскорбляют» деньги. Ну и знаменитый «творческий снобизм» тоже никто не отменял.

То есть ты не мечтала привезти свои работы на столичную ярмарку Blazar?

Я скажу больше: до того дня, когда Сергей предложил мне принять участие в этой ярмарке, я про нее почти ничего не слышала. Фоном в разговорах пару раз мелькало в стиле «что-то в Москве», но я никогда не задумывалась о том, чтобы туда поехать. И о том, чтобы сделать выставку в столице тоже. Хотя, тут, немного привираю: выставку в столице я представляла. Просто потому, что понимаю, что это и как это можно организовать. Готова ли я коллаборациям? Вряд ли. Мне, вообще, кажется, что художник — это одиночка. Я с интересом смотрю на все арт-группировки и сообщества, но они интересны мне больше как явление: как получилось, что художники собрались вместе и что-то там вместе делают. Я не вижу себя в коллаборациях, потому что не вижу, как можно интегрировать мою живопись в другую стилистику. А вот резиденции — это классно! Каждая резиденция — это особый опыт. Куда-то хочется возвращаться, куда-то не очень. Но чаще всего в я резиденциях чувствую себя прекрасно и люблю знакомиться с новыми художниками, обмениваться опытом и поддерживать потом связь. Даже когда резиденции не напрямую связаны с живописью, а касаются других направлений – дизайн, коллаж, медиа.

А что ты чувствуешь, когда кто-то пытается выпытать у тебя «а что хотел сказать автор?»

Мне повезло: у меня никогда не спрашивали. Моя живопись защищена от этого вопроса: как будто, там и так все понятно! Нет, я не хочу обесценивать свою работу, но иногда ловлю себя на мысли: это же очевидно, что я делаю. Возможно, мне так кажется, из-за того, что мысленно я постоянно нахожусь «внутри» работы, а наяву окружаю себя предметами, образами и натюрмортным фондом. А даже если бы спросили, я бы не хотела отвечать. Во-первых, потому что у каждого есть своя призма личного опыта, через которую он смотрит на мир. Во-вторых, говорить о собственном искусстве для меня тяжело. Я даже сопровождения к своим работам, которые кураторы просят для выставок, ненавижу писать – всегда прошу коллег мне с этим помочь. Не могу с собой ничего поделать: я не люблю выражать свои мысли буквами и оформлять свои работы в рамки каких-то слов. Зачем нужны слова, если я разговариваю с миром образами?

Признайся: легко ли быть художником?

Мне кажется, когда-то я продала дьяволу душу, поэтому мне все дается так, что со стороны может показаться «легко». А, если серьезно, есть бытовые моменты, от которых приходится отказываться иногда. И принимать этот груз. И дело не в большом количестве работы или нехватке денег: я нормально зарабатываю — стабильный заработок мне обеспечивает моя сторонняя деятельность. Не живопись. Просто бывают моменты, когда я понимаю, как сложно найти человека, который принял бы мой образ жизни. Мой быт. И какие-то моменты становятся для меня недоступны. И в какие-то моменты я ощущаю, как от меня отдаляются люди. От этого порой тяжело, но я ни о чем не жалею, потому что прекрасно отдаю себе отчет, ради чего все это. Вернуть назад я ничего не могу и остается только мириться: свой выбор я уже сделала, свыклась с ним и лечу, словно в космосе. Без какого-то конкретного пункта назначения. Не знаю, куда меня приведет этот полет. Недавно прочитала книгу Оливии Лэнг «Искусство одиночества»: мне кажется, она ее про художников написала. Ох уж это одиночество! С одной стороны, я одиночка и могу оставаться с собой наедине долго. Очень долго! С другой, человек — существо социальное. Недавно я услышала, как кто-то из коллег по цеху сказал, что художник — это сложная профессия, потому что его работа основана на его же внутренних противоречиях и проблемах, каких-то конфликтах неразрешенных. Так что художником быть не очень просто. Должен ли художник быть несчастливым? Хочется, когда-нибудь на личном опыте доказать, что это совсем не так. Поживем, увидим.

А ты помнишь, когда ты выбрала искусство? И между чем и чем ты выбирала?

Недавно как раз размышляла на эту тему: как человек становится тем, кем становится. Всегда говорю, что я рисовала с самого детства. Это факт. Но и то, что в детстве все рисуют — тоже факт. Просто меня ни за что в детстве так не хвалили, как за рисунки, потому что ничего другого у меня в детстве и не особо получалось. Наверное, это и сыграло свою роль. «Яночка, иди порисуй, у тебя же так хорошо получается!» или «Ой, какую хорошую птичку Яна нарисовала!» Я даже птичку эту как сейчас помню. И, естественно, во всех детских грезах я погружалась в рисование и все, что с ним связано. А как детсадовская история состыковалась с желанием стать художником, и когда это сложилось в паттерн, я даже не знаю. Возможно, я нашла в этом какой-то путь одобрения. Поэтому и поступила в художественную школу. Вставала в пять утра, чтобы дойти до конечной остановки на «стошке», загрузиться со своей сумкой с материалами в пустой автобус, который уходил часов в семь, и по пробкам доехать до художки. Темнота, дождь, зима — неважно! Потом возвращалась домой, ела и шла в обычную школу. Тяжело. Стоишь, иногда, промерзнешь вся до костей, а автобуса твоего все нет. А уехать иначе и с пересадками не можешь, потому что денег только на один билет. Я тогда так накаталась, что до сих пор не люблю куда-то выезжать из своего любимого старого города. Вот так я и уехала «в художника»: на стареньком автобусе номер 92.

А помнишь самый приятный момент из своего становления?

Наверное, тот момент, когда папа понял, что я добилась успеха. Это недавно произошло. Когда я из девятого класса уходила в училище, мама сказала, что могу делать, что хочу, а папе хотелось, чтобы я стала бухгалтером, хотя математику я никогда не любила. И этот постоянный груз чужих надежд, к которому прибавилось желание доказать, что он неправ, долго давил на меня. Но теперь у меня есть повод сказать: «Папа, я не безнадежна!» После папиного признания, стало гораздо легче. Когда в меня верят кураторы и друзья, это бодрит, но это не то. Друзья-то, конечно, намного раньше папы в меня поверили.

Можно ли говорить о моде в искусстве? И стоит ли за этой модой следить? Или ты ее сама создаешь, моду эту?

Конечно, какая-то мода есть, куда же без нее! Причем, мне кажется, ее создают не молодые художники, а старые, которые растут и трансформируются. А может, и не трансформируются, а всегда такими были. С другой стороны, творчество — не показ мод. Поэтому следить за модой в искусстве нет никакого смысла — у каждого художника свой путь и свой стиль. Поэтому я признаю, что на «модных» течениях плывется, наверное, попроще. Но мне хочется отрицать такой путь.

Давай поговорим о Волге: город и река как-то влияют на твое творчество?

Очень сильно влияют! Я откровенно влюблена в этот город. И у этой любви долгая история: после получения диплома я вместе со своей любовью уехала в Димитровград. Просто потому, что откровенно не знала, что здесь делать после училища. Того самого училища, в котором тебя постоянно и регулярно, как котенка опускали периодически мордочкой в грязь, убеждая в том, что ты — никчемное ничтожество. Четыре года. Такая вот педагогика. Это одна из причин, по которой меня больше не тянет учиться: не могу представить, что снова нужно будет делать то, что «надо» и то, что говорят. Я и так два года после училища за кисть не бралась. И знакомые говорят, у них тоже такой период был. И в Димитровград-то «ничтожество» уехало просто потому, что не знало, что ей делать в родном городе со своими умениями и талантами. Уехала, успела поработать в художественной школе три с половиной года, перезимовать в Новороссийске — это был самый ужасный период в моей жизни! — и понять, что море — это не мое. Эта бескрайняя гладь, когда ты не знаешь, где там берег этой надежды. А у нас видно другой берег, видно, что есть какая-то другая жизнь на этом другом берегу, в которую можно иногда сбегать. В свободу! И так я за четыре года соскучилась по Волге, что вернулась. А Самара помогла мне вылезти из болота, в котором я завязла: потихонечку ожила, познакомилась с хорошими людьми, работу нашла. Расту. Работаю. Живу рядом с Волгой. Эта река меня спасала, спасает и будет спасать. Хотим мы того, или нет, Волга влияет на всех нас. Течет, не замечая наших мелких проблем. И осознание того, что она текла сотни лет назад и будет течь даже после моей смерти, очень меня успокаивает.

А кем ты видишь себя лет через пять-десять?

В целом у меня, несмотря на всякие разные «но», все хорошо. И хочется это «хорошо» сохранить. И независимость со свободой тоже. Хочется остаться художницей. И хорошим человеком. Мне кажется, художник должен быть хорошим человеком. Что такое хороший человек? Тот, который делает то, что хочется делать, если это не вредит другим людям. Хотя бы так. Это, мне кажется, уже довольно много.

Самое время для манифестов: есть у тебя что-то, что наболело до стадии «да, блин!», чем хочется поделиться?

Честно говоря, я настолько — в хорошем смысле — зациклена на себе и своей работе, что меня мало, что волнует. Если меня не трогают или задевают, я от работы даже не отвлекаюсь.

Скажи, если бы ты писала статью про Яну Арбузову, как бы ты описала эту художницу?

Не буду я писать такую статью! Откажусь! Просто я ее — эту Яну — очень хорошо знаю. И получится, что буду себя или хвалить, или ругать. Но если обязательно нужно что-то написать, можно так: я независимая, трудоспособная, сильная и одинокая. Хватит? Достаточно взрослая еще: рано сепарировалась от родителей и это помогло мне встать на ноги и научиться идти вперед, несмотря ни на что. Недавно, кстати, жутко обидно было, когда один знакомый спросил: «Яна, ты так много успеваешь, наверное, у тебя «кошелек» какой-то есть?» Если ленишься, зачем измерять других по себе?

А есть у тебя какая-то заветная мечта? Бар, например, разрисовать или книгу оформить?

Так я этим и так уже занимаюсь: и книгами, и баром! У меня даже комикс есть — его можно в Литературном музее найти. Так что, выходит, все мои мечты сбылись! Постой, не все! Хочу снять просторную мастерскую рядом с домом, слышишь меня, Вселенная? Просторную! Рядом с домом!

А как далеко заходит твое планирование? Ты, вообще, планируешь что-то?

Максимальный горизонт моего планирования — пару недель. Ну, может, месяц! Я пишу, у меня есть планы на новые серии, есть спрос на мои работы: люди спрашивают, можно ли стать первым на очередной выставке. Кстати, вот план: мне хочется сделать выставку в Димитровграде и отдать дань этому городу. Разумеется, для выставки нужно много работ, поэтому я пишу. Натягиваю холсты и грунтую. Вот и все мои планы. Об остальном подумаю завтра.