Михаил Митюков: «Меня немного волнует, что архитектура у нас не воспринимается, как искусство»

Основатель проекта «Надо сохранить» Михаил Митюков, в который когда-то «закинул сотку» лично Артемий Лебедев, выбрал путь архитектурного самурая: не замахиваясь на глобальное восстанавливает то, до чего может дотянуться и получает удовольствие от этого процесса.

Идентификация сохранения

Что такое «Надо сохранить»?

Я идентифицирую это как проект и мне нравится именно это определение, потому что оно никак не привязано к личности. Проект сможет продолжаться даже если мне вдруг надоест этим заниматься, и удобен тем, что не зависит от личности или главного лица: люди могут приходить и уходить. К тому же мне кажется, что это очень универсальный термин: проект может продолжаться бесконечно, но у него может быть и начало, и конец. Очень удобное определение, в котором очень комфортно себя видеть. Это была моя идея – запустить проект по восстановлению и реставрации архитектурных деталей. Изначально мы начинали втроем: четыре года назад мы объединились с двумя знакомыми девушками и изменили привычную схему, когда человек сначала ведет паблик, а потом это перерастает в какую-то деятельность. Мы начали сразу с дел, а соцсети понадобились, чтобы об этих делах рассказывать. С самого начала мне хотелось, чтобы у нас была какая-то постоянная команда единомышленников, но потом понял, что это довольно сложно – собрать команду. А еще сложнее поддерживать постоянный состав: сегодня ни Ольга, ни Кристина уже никак не вовлечены в деятельность проекта, а за четыре года через «Надо сохранить» прошло много людей и мастеров. У нас никогда не было четкого разделения на сферы деятельности: людям нравился объект, с которым мы работали, и они включались в работу по его спасению и восстановлению. А потом они могли год-другой ничего не делать, чтобы снова включиться в работу, увидев что-то, что их заинтересовало. Постоянный участник проекта только я: все четыре года я остаюсь менеджером, который это все курирует и координирует. Мне очень нравится глагол «менеджерить»: он очень точно отражает то, что я делаю: складываю все составные элементы в единую картину. 

С какого объекта начались реставрационные работы и как вы этот объект выбирали?

Мы хотели, чтобы он был достаточно заметен и необычен. Сейчас для нас это не приоритетный критерий, и мы можем восстановить что-то не очень заметное и расположенное не в центре города, но начать хотелось с чего-то, что находится на главных пешеходных улицах города. Для меня это было важно. Поэтому свою деятельность мы начали с двух объектов: гипсового знака Осоавиахима на пересечении Ленинградки и Молодогвардейской и вывески «Кухмистерская сад “Аркадия”» на пересечении Самарской и Некрасовской. Эта вывеска была интересна тем, что была полностью скрыта за штукатуркой. Кажется, только я предполагал, что там что-то находится, а никто больше не обращал внимания, что под отвалившейся штукатуркой было заметно несколько цветных линий.

А как вашу команду пускают на объекты? Просто приходите и предлагаете отковырять штукатурку и покрасить знак?

На самом деле, все примерно так и происходит, просто в каждом конкретном случае множество нюансов, которые зависят от формы собственности и так далее. Но с первыми объектами я просто собрал какие-то газетные вырезки про различные волонтерские инициативы и постучал в дверь. А там еще дом довольно обшарпанный, поэтому жильцам явно не до того было, чтобы что-то доставать из-под штукатурки. Сегодня мне стало проще, потому что можно показать уже законченные проекты, сайт и соцсети, а в тот раз мне повезло: встретил энтузиаста, который увлекался краеведением. «Здравствуйте, мне кажется у вас на стене есть дореволюционная вывеска, поэтому мы хотим расковырять штукатурку и проверить гипотезу. Видите: есть вот такие исторические примеры!» И так получилось, что парень, который открыл мне дверь, изучал историю своего дома, поэтому понял меня – обычно приходится долго объяснять людям цель визита. Мы вышли посмотреть на стену вместе и это можно считать первым шагом «Надо сохранить». Этот дом, как оказалось, был объектом культурного наследия, поэтому, кроме согласия жильцов на реставрацию, потребовалось много бумаг, согласований и телодвижений. Сейчас я уже поднатаскался, а тогда найти фирму с необходимой лицензией мне помог Андрей Кочетков, который сегодня занимает пост директора музея Алабина. А потом мы раздобыли денег, начали работы и восстановили свою первую вывеску. 

Как перейти от слов к делу

Давай сделаем шаг назад: откуда возникло желание «сохранять»?

Я давно интересовался архитектурой и следил за российскими проектами, связанными с культурным наследием. Кстати, в Москве есть проект, который реставрирует вывески – это по их опыту я знал, что под штукатуркой можно найти кое-что интересное. До того, как начать «Надо сохранить», я активно путешествовал по городам и странам и моим главным интересом была городская среда и архитектура. Я читал много книг и блогов, а в какой-то момент понял, что могу сам что-то делать. Конечно, причин начать сохранять было много, но эти можно считать основными. 

Редко случается, что у человека переключается рычажок от «давайте поговорим» на «давайте сделаем». 

Потому что болтать – не мешки ворочать, да. Мне не хочется принижать работу тех, кто просто рассказывает про архитектуру – это большая работа. Но организовать реальное восстановление даже небольшого элемента всегда немного сложнее. В два-три раза. А может и в четыре. 

А что нужно, чтобы произошло такое переключение?

Я не особо анализировал. Давай остановимся на том, что у меня есть предрасположенность к созиданию и я понимаю, что таким образом могу приложить руку к восстановлению и сохранению городской среды. Можно сказать, что меня вдохновил «Том Сойер фест», который начался с волонтерской инициативы группы энтузиастов и разросся до масштабного федерального проекта – этот пример показал мне, что своими силами можно сделать много. Конечно синдром самозванца сильно давил. И давит. Но, окружение помогло и обстоятельства удачно сложились: в тот год, когда мы запустили «Надо сохранить», началась пандемия и вернулся из Москвы в Самару. А не вернулся бы, начал все позже. Да и не факт, что вообще бы начал. Ну и то, что в Самаре уничтожение архитектурных деталей приняло массовый характер тоже стало толчком. 

А зачем тебе все это сохранение? Вряд ли ради славы… 

Точно не ради нее: я с самого начала понимал, что это не та сфера, в которой можно снискать лавры и фанфары. Краеведение и архитектура, даже несмотря на то, что в последние годы стали сильно популярны, все равно остаются увлечением для довольно узкого круга людей. Но для меня это скорее плюс: я сторонюсь публичности и редко говорю в диктофон. Делаю это только ради того, чтобы было больше аргументов в очередных переговорах с жителями домов. Я вкладываю в проект свое время, силы и деньги. Знаешь, кто-то монеты и машинки коллекционирует, а я вот вывески восстанавливаю – такое у меня, получается, хобби. Просто это хобби попутно приносит пользу городу и другим людям. Для меня главное, что проект приносит мне удовольствие – без этого точно ничего бы не было. Мне нравится коммуникация и исследовательская работа, нравится процесс реставрации, обновление базы знаний и знакомство с интересными людьми: за четыре года мне удалось познакомился с сотнями интереснейших персонажей. И видеть результаты своей работы мне тоже нравится. И улучшать среду вокруг себя. А подпитывает меня то, что другим нравится смотреть на то, что мы восстановили. Как видишь, есть множество фрагментов, из которых складывается моя мотивация, но слава там даже не в первой сотне. Внимание приятно, но оно чаще просто приносит друзей и коллег, с которыми мы потом работаем.

И никакой глобализации!

И много из тех, кого «приносит», остаются в команде? Не думал масштабировать свой проект? Или маленькой командой проще маневрировать?

Я ничего не делаю, чтобы масштабироваться – расти же можно было бы буквально с первого года работы. Мне просто не хочется роста, потому что комфортно делать все в формате маленькой компании. Тем более, у меня есть работа, от которой я не собираюсь отказываться, и личная жизнь, которой тоже не хочется жертвовать. Я занимаюсь проектом ровно в той степени, чтобы он меня не раздражал. К тому же нас не может быть много по определению – это сфера, которая интересует не такое уж большое количество людей, поэтому в ней не так уж много профессионалов. И их часто не хватает: реставраторов, архитекторов и мастеров. Конечно, это легко объяснить: в городе нет ни учебных заведений, которые выпускают реставраторов, ни условий, которые привлекали бы мастеров из других городов.

Почему в Самаре, где столько памятников культуры, так безалаберно относятся к одному из городских активов?

Это один из тех вопросов, на которые можно долго отвечать, но сложно ответить. Есть миллион причин. Начать можно с того, что многие просто не понимают, в чем ценность архитектуры. И дело даже не в тех, кто принимает решения – я говорю о простых людях, которые живут в центре города. Многие из них считают, что старая архитектура и старинная городская среда – просто рухлядь, которую нужно снести и заменить на человейники. И даже мнение иностранных болельщиков, которые приехали в 2018 на футбольный чемпионат мира и подтвердили крутость самарской городской среды, ничего не изменило. Да, за последние лет десять медиа стали чаще говорить о городской среде, но это нишевые издания, которые пока не в силах что-то изменить. Моя, например, мама их не читает. Еще одна причина в том, что сохранения наследия нет в KPI для чиновников. И никакой отчетности перед федеральными властями, какое количество дореволюционной архитектуры ты сохранил, тоже нет. И денег в этой сфере нет. Зато отсутствие согласованности между ведомствами есть: за дома, которые считаются объектами культурного наследия, отвечает Минкульт, а за дома, которые к памятникам культуры не относятся – Минстрой. Но вот мы с тобой сейчас пьем кофе в историческом доме 1950-х годов постройки в стиле сталинский ампир, а памятником культурного наследия его не признали. А еще меня немного волнует, что архитектура у нас не воспринимается, как искусство. Любой человек, который учится в школе, знает писателей, художников и музыкантов: Римского-Корсакова, Пушкина, Левитана, Могучую кучку, Фета и еще множество других имен. А сколько архитекторов ты запомнил со школы? А архитектурных стилей? В итоге ценность архитектуры не считывается. Нас не учат в школах, как развиваются города, проектируются улицы и строят дома, а ведь мы живем в этих домах и каждый день видим их – это утилитарная дисциплина. Те же картины, к примеру, мы встречаем гораздо реже. Не спорю: посмотреть на Петрова-Водкина приятно. Но! Попробуй сказать, что его картины нужно отремонтировать: пригласить человека, который не изучал живопись, купить краску подешевле, кисть попроще и в рамках бюджета «отреставрировать» пару картин. Все же возмутятся, правильно? Но когда то же самое делают со зданиями – тишина. Или представь, что кто-то решит, что незачем реставрировать того же Петрова-Водкина: просто распечатаем на принтере репродукцию и она сможет лет триста провисеть без выгорания. И даже температуру и влажность поддерживать не нужно будет. Можно такое представить по отношению к живописи? Нет. А про архитектуру так сказать – запросто. Для меня большая загадка, почему к ней такое пренебрежительное отношение. И я не говорю, что художники и музыканты не нужны, просто хочется, чтобы архитектуру тоже уважали. И знать ее тоже нужно: мы живем в ней. Говорят, что искусство воспитывает – это правда. Но архитектура – это и есть искусство, которое может воспитать. А у нас этому искусству не придают значения.

Подождите, не закрывайте двери! 

Что самое сложное в работе проекта?

С людьми общаться. Серьезно: договориться с людьми – это самое сложное. Много объектов у нас не получается сделать, потому что не можем договориться и найти общий язык. К тому же мне сложно дается коммуникация. Есть люди, которые этим подпитываются и получают кураж или удовольствие от результата общения, а я после встреч и переговоров ощущаю себя усталым. Но ты просто представь: живешь ты в сталинке, а к тебе в дверь вечером стучится человек. «Здравствуйте, меня зовут Миша. Я из проекта «Надо сохранить». Подождите, не закрывайте дверь, дайте мне минутку. Я сейчас все объясню: у вас на доме есть вывеска «Лаки, краски, посуда, хозтовары». Как не видели? Вот у меня фотография есть. Да, это ценные вывески: у нас в Самаре больше нигде не сохранилось вывесок такого дизайна, сделанных по такой технологии. Их важно сохранить. Нет, от вас ничего не нужно! Никаких денег! Ни копейки! Просто помогите нам поговорить с другими соседями. Да, я понимаю, что у вас нет времени, но от вас больше ничего не потребуется: мы все сами восстановим и все будет красиво. Это же наследие. Это важно!» Представил? Попасть на человека, который тебя просто выслушает, это уже не так просто. А если еще и поможет, так и вовсе повезло.

И как же ты проходишь через эти стены недоверия? 

Я всегда руководствуюсь тем, что надо обязательно найти среди жителей своего сторонника. А, если не нахожу его, не лезу совсем. Житель, в доме которого что-то делается, после того, как реставрация закончится, должен стать человеком, который будет за всем следить: чтобы собственник, который занял помещение, не выкинул ничего, чтобы ремонтные бригады чего-то не испортили и так далее. Я почти уверен, что, если я сниму какую-то вывеску, отвезу в мастерскую и мы ее отреставрируем и вернем обратно, скорее всего никто из жильцов и не заметит. Но это не мой стиль. Хочется найти соратника, который потом возьмет шефство над отреставрированной деталью. И пока так и получается: они следят. Можно сказать, на этом слежении многое держится. Вот недавно выбросили дверь, на которой была дореволюционная накладка на почтовый ящик: в Самаре таких дверей было всего шесть, а сейчас осталось пять. Мимо проходил человек, который понимает, что это такое, сфотографировал дверь и отправил мне – в итоге накладку удалось спасти.

А где ты научился замечать эти детали?

У меня просто есть предрасположенность замечать детали и частички, из которых состоит глобальная архитектура. Мы занимаемся объектами, которые можно сделать в одиночку, потому что ресурса на большие ремонтные работы у нас нет. Выбирая первые объекты для восстановления я рассуждал так: даже, если не получится накраудфандить денег или найти спонсоров, всегда смогу справиться самостоятельно. И это одна из причин моего интереса именно к деталям. Хотя, лет десять назад я почти не замечал их, а четыре года назад видел меньше, чем сегодня. Умение замечать приходит с практикой: сегодня я увижу многое из того, на что другие не обратят внимания. Просто потому что знаю, куда смотреть и что искать. К слову, архитектурное образование само по себе не помогает искать детали – реставраторы видят больше. Но образование в этой сфере сегодня играет не главную роль. Как ты думаешь, есть специальное образование у человека, который интересуется дореволюционным стеклом и считается главным специалистом в стране в этой нише? Самообразование и насмотренность рулят. 

Хорошо, но как понять, что накладка на двери – дореволюционная? 

Это легко понять, когда знаешь специфику и материал. Когда специалист смотрит на картину, он же может угадать век и страну происхождения? Так и здесь: смотришь на дизайн, на шрифт и на грамматику. А потом смотришь внимательнее, чтобы понять: подлинник или стилизация? Сто сорок лет вещи или максимум годиков тридцать. Сегодня я уже умею отличать подлинники, потому что знаком с технологиями производства.

Цифры, планы и мечты

А можешь прикинуть в уме, сколько деталей и объектов вы уже сохранили?

Это сложно посчитать. Просто потому, что я не знаю, как это можно сделать. Вот, например, недавно мы восстанавливали советские флагодержатели: их было семь, но я считаю их за один объект. Или, например, когда мы вытаскиваем из-под краски эмалированные таблички эмалированные, достаточно прийти в обеденный перерыв, счистить слой краски и все – такое я даже за объект не считаю. Но, если говорить о «больших» объектах, их было около пятнадцати, включая те, что в процессе восстановления прямо сейчас.

Какой объект тебе хотелось бы восстановить, а каким из уже восстановленных ты по праву гордишься?

На Ленинградке есть брандмауэр со следами дореволюционной рекламы товарищества «Проводник», которое делало резиновые товары. Это был один из крупнейших производителей резиновых изделий в мире. И это самая крупная дореволюционная реклама на территории России, которая известна на сегодня. Она открылась лет десять назад, когда снесли соседнее здание, и успела сильно выгореть. Солнце – самый главный враг таких вывесок. Хотелось бы восстановить ее, но там много сложностей. Почему-то эти рекламы и вывески кажутся мне наиболее хрупкими, поэтому важными для восстановления в первую очередь. Ну и эстетика дореволюционная нравится. Всегда жалко терять такие детали – остались единицы из тысяч. А лет шесть назад я бы сказал, что хочу восстановить невероятную конструкцию на Ленинградской, которая изображала корабль «Аврора», окруженный северным сиянием. Но, в процессе подготовки к чемпионату мира ее просто сняли и выкинули. А если говорить о поводах для гордости, то я горжусь нашим первым объектом: мы до сих пор в фоновом режиме выясняем какие-то подробности и факты, связанные с той вывеской. А есть еще реклама продажи железа на улице Галактионовской – работой над этим проектом я тоже горжусь. Потому что с момента, когда я узнал, что эту рекламу можно восстановить, до окончания реставрации, прошло три года, хотя работы там буквально на месяц. Ты даже представить себе не можешь, сколько мы собрали документов и сколько обошли кабинетов. Хорошо, что кроме такого неспешного «долгостроя», есть «быстрые» объекты: без них долго заниматься длинными проектами я бы, наверное, не смог, потому что легко скиснуть без результатов.

А ты сам делаешь что-то в проекте руками? 

Да, конечно! Я еще до начала проекта любил мастерить: находил на помойках советские стулья и реставрировал их. А сейчас мне нравится разбираться в материалах, тестировать разные смывки и разбираться в мелочах. Мне нравится работать руками: если бы можно было не менеджерить, я бы просто сидел в мастерской. Но я понимаю, что надо вести блог и разговаривать с тобой – это нужно, чтобы привлекать новых людей и повышать известность проекта. С другой стороны, общение работает на мое развитие.

Какие открытия помог тебе сделать твой проект?

Я открыл для себя много моментов, но больше всего удивило то, что многим людям не хочется ничего менять вокруг себя. Даже с помощью других людей. Для меня это пока самая большая загадка. Честно говоря, я сначала даже злился, когда человек говорил, что делать ничего не нужно, особенно, когда от него буквально требовался ноль усилий: даже подписывать ничего не нужно было. А сейчас спокойнее отношусь. Мне нравится, что проект течет, как Волга: нет никаких планов по расширению команды или по повышению количества объектов, только желание сделать конкретные объекты в следующем году. Сложится – хорошо! У проекта постепенно появляется обрамление: я начал проводить экскурсии, например, чтобы расширить аудиторию и прокачать скилл коммуникации. Возможно, попробую что-то образовательное, но пока мне хватает удовольствия и времени только на реставрацию: на побочные продукты не остается. Идей-то много можно придумать. В последнее время, например, мне хочется восстановить что-то, связанное с наследием девяностых: считаю, что на эту эпоху зря никто не обращает внимания.

Что должно произойти, чтобы архитектурные детали перестали массово уничтожаться?

Даже не знаю. В Самаре, к примеру, очень медленно заполняется реестр архитектурных объектов. То есть у нас есть список объектов культурного наследия, а еще у каждого дома есть предмет охраны – своего рода паспорт здания, куда все эти детали вносят. И вот заполнение этих паспортов медленно идет. И есть множество причин, по которым все так происходит: маленькие штаты ведомств, маленькие зарплаты и так далее. Но даже нахождение в этом предмете не всегда помогает. Даже если деталь уникальная в масштабах города – буквально одна штука на всю Самару. У нас в городе было уникальное тераццо на пороге гостиницы «Бристоль-Эконом» на улице Куйбышева. Так вот, когда на улице укладывали плитку, ее просто сняли и убрали. Хорошо, что собственник эту деталь не потерял и сохранил на складе. Сейчас решается вопрос о возможном возвращении тераццо, но может оно так и останется на складе. А может, его не смогут правильно уложить обратно. А, если бы подрядчики просто выкинули деталь на помойку, то отделались бы мизерным штрафом. И всегда удивляет, что архитекторы, которые составляют планы ремонтов и реконструкций, не осознают ценности деталей и просто избавляются от них. И эти планы проходят массу согласований, сверок и проверок. И, к сожалению, дело не только в жестких сроках, но и в особенностях законодательства: даже, если подрядчик ценит наследие, по закону он не всегда может вести реставрационные работы или потратить лишние несколько дней на расчистку лепнины от краски. Ему проще нанести лишний слой штукатурки и сдать объект. Поэтому нужна комплексная работа по сохранению городской среды. Но, когда я начинал проект, у меня не было ни малейшей надежды, что я все изменю к лучшему: к сожалению, мы продолжим терять все эти детальки. И ничего с этим не поделаешь. Я вижу, что происходит с городской архитектурой: только за этот год десятки утрат. Взять те же накладки под ящики: когда я только начал свой список, их было 12, а сейчас осталось пять. Куда они пропали? Никто не знает. Городская среда разрушается, а точечные классные реставрации фабрики-кухни и «Заварки» – просто капля  в море. Впрочем, с восстановлением городской среды не только у нас печально – это общероссийская тенденция. Поэтому я еще раз отмечу: мне кажется, что архитектуру нужно изучать в школах. Это поможет начать ее ценить и сохранять.