Чтобы перечислить все научные открытия и достижения профессора и доктора технических наук Игоря Платонова, не хватит одной страницы: в активе декана физического факультета и заведующего кафедрой химии Самарского университета имени Королева более 240 научных публикаций, более 70 патентов и более 35 лет преподавательского стажа. Поговорили с Игорем Артемьевичем о выборе, российской науке и молодежи, которой – спойлер – можно и нужно доверить будущее планеты.
Начать хочется с банального вопроса: почему вы выбрали науку? Что подтолкнуло вас к принятию такого решения? И была ли у вас какая-то альтернатива?
Позвольте мне не согласиться с тем, что этот вопрос банальный, потому что он очень серьезный и важный. Тем более для молодого человека, для которого этот выбор определяет и жизненную позицию, и профессию, с которой он пойдет по жизни. А когда кто-то выбирает не «свою» профессию, проблемы появляются не только у него, но и у его семьи, и у общества в целом. Свой выбор я сделал в школе после того, как в восьмом и девятом классах поработал с отцом на стройке. Полазив по траншеям, понял, что это не мой путь, и выбрал науку. Собственно, своих детей я тоже воспитывал так, чтобы они со школьной скамьи попробовали и физический, и умственный труд и могли самостоятельно выбрать то, что им больше по душе.
Как получилось, что вся ваша семья связана с химией?
Я скажу больше: у нас почти у всех есть диплом химического факультета нашего замечательного сначала Куйбышевского, а потом и Самарского университета. И почти всех нас – и меня, и обеих моих невесток, и моих детей – учили одни и те же педагоги. Только моя жена, тоже химик-полимерщик, окончила Политехнический университет. И у нее тоже вся семья тесно связана с химией: и папа, и мама, и сестра, которая на сегодняшний день заведует одной из ведущих в стране лабораторий по сертификации качества нефти и нефтепродуктов в институте по нефтепереработке. Мы все связаны одной дисциплиной, которую мой учитель Марк Соломонович Вигдергауз, заложивший единственную в России школу хроматографии, передал мне по наследству. В начале декабря я провел международный семинар, посвященный 90-летию со дня его рождения, в котором принимали участие более пятидесяти ученых со всей планеты. И его дело живет и процветает: сегодня мы единственный в стране вуз, который выпускает дипломированных специалистов в области хроматографии.
Какими из своих последних достижений вы гордитесь больше всего?
Наверное, стоит отметить, что на сегодняшний день мы пока единственные в России, кто изготавливает малогабаритные переносные хроматографические приборы весом не более одного килограмма. Их даже на квадрокоптере можно размещать! Один из проектов, который мы реализовали, – летающая лаборатория. Наш прибор установлен на квадрокоптер и, как рейсовый автобус, способен вылететь в заданное время, пройти по определенному маршруту, выполнить автоматические замеры, а потом приземлиться на выбранную площадку. И в этом проекте переплелись несколько дисциплин: и цифровые технологии, и интеллектуальные системы, и нанотехнологии, и технологии микроэлектромеханических систем. Это одно из главных отличий современной науки – мультидисциплинарность. Одной химии для того, чтобы создать успешный проект, сегодня не хватает: нужны математические расчеты, нужно разработать программное обеспечение, микросхемы спаять, процессоры сделать и так далее. Да и хроматография, которой мы занимаемся, сама по себе наука весьма «хамелеонистая»! Пролетные спектрометры помогают вести работы, связанные с химией космоса и с химией происхождения жизни на планете. Например, мы активно помогаем историкам и археологам в их исследованиях. Потому что лет пять-семь назад выяснилось, что радиоуглеродный метод определения давности на сегодняшний день уступает по точности хроматографическим методам. Так что в хроматографии появилось новое направление, и мы активно развиваем его на своей кафедре. А еще хроматографические методы используют в космической и нефтегазовой промышленности, медицине и в других сферах: у меня более семидесяти патентов на различные приборы и устройства.
В СМИ часто разгоняют тему отставания России от всего мира во многих отраслях. Как вы считаете, отстаем ли мы в научной сфере?
Вопрос о положении России в науке на сегодняшний день постоянно обсуждается и дебатируется. Скажу так: Самарский национальный исследовательский университет имени академика Королева входил в программу ТОП-100 начиная с 2010 года, почти на всех кафедрах работали международные команды, и у нас до сих пор есть команда, которая работает на английском языке. В ее составе работают и американцы, и немцы, и итальянцы. За время работы в программе ТОП-100 мы получили приличное государственное финансирование, заключили различные контракты с ведущими университетами мира и побывали в ведущих образовательных центрах планеты: от США до Индии и Китая. И профессоров нашего университета до сих пор приглашают выступать на различных международных конгрессах. Наука – понятие межгалактическое! На нее редко распространяется то, что творится в политическом мире. Поэтому мы ведем переписку и активно сотрудничаем со всеми, кто в курсе нашей тематики.
В шестидесятых-семидесятых годах, на которые пришелся расцвет научной фантастики, ученые воспринимались как супермены. Что вы можете сказать о современном восприятии ученого?
Восприятие ученых в мире – понятие многоуровневое и многоплановое. Один из главных современных трендов связан с тем, что сегодня наука должна обеспечивать самофинансирование в виде заключения различных контрактов. Поэтому, кроме теории и исследований, ученым нужно думать о грантах. А если говорить о нашей стране, стоит поставить вопрос так: как воспринимается на сегодняшний день позиция ученого-преподавателя. В данном случае тот, кто понимает, что это такое, воспринимает ситуацию однозначно: труд преподавателя нужно уважать. Но, когда дело доходит до практики, начинаются проблемные ситуации. Система образования, построенная на подготовке к ЕГЭ, оказала серьезное негативное влияние: я регулярно получаю сообщения от нашего Министерства образования и науки о том, что в гимназиях и школах не хватает учителей химии и физики. Но как можно увлечь вакансией школьного учителя молодого и перспективного специалиста, если даже при социальных выплатах, социальных надбавках и социальной помощи Министерства и других ведомств, ему предлагают работать за 25-30 тысяч рублей в месяц?!
Старшему поколению свойственно немного ворчать в сторону молодых, поэтому не могу не спросить: как вы думаете, можно ли доверить молодым ученым будущее этого мира?
Ну, во-первых, у нас и выбора нет, поэтому, конечно, можно доверить. И нужно! И я уверен, что они прекрасно справятся с возложенными на них задачами. Ну, а если не будут справляться, мы им подскажем! Потому что без передачи опыта, без передачи знаний, без взаимодействия учителя и ученика, движения в обществе никогда не будет. Поэтому так и запишите: я спокоен за будущее этого мира! Все у нас будет отлично!
Интересный парадокс: ученые прошлого думали о том, как оставить свой след в истории, а современные активно работают над тем, чтобы избавиться от следа. Как минимум от углеродного. Именно для этих целей Минобрнауки России в конце прошлого года утвердило проект первого в стране (!) самарского аграрного карбонового полигона «Агро Инженерия»: команда полигона должна была изучать углеродный баланс, искать наиболее эффективные методы секвестрации углерода в почве и снижения углеродного следа продукции, а также учиться эффективно управлять углеродным циклом и фотосинтезом при помощи биологических методов. В этом году заведующий кафедрой экологии и безопасности жизнедеятельности Самарского университета имени Королева Владимир Платонов на правах ответственного исполнителя проекта рассказал о причинах интереса к углеродному следу и о том, как климатические изменения могут отразиться на каждом из нас. Специально для Собака.ru.
Почему во всем мире так озаботились этим углеродным следом?
На лекциях, которые я читаю, одним из главных правил я называю «Правило одного процента»: если один из практических факторов – интенсивность света или температура – меняется более чем на один процент, экосистема полностью перестраивается. Концентрация углекислого газа – это один из таких факторов. И за последние 20-30 лет концентрация углекислого газа выросла почти на четверть. Поэтому для любого, даже совсем несведущего в тонкостях экологических терминов человека перестройка нашей планеты – это очевидный факт. Для того чтобы минимизировать влияние человека на климатические изменения, ежегодно проводятся международные конференции, на которых страны делятся опытом по адаптации к климатическим изменениям и проектами, которые помогают уменьшить антропогенный фактор влияния на природу. А на природу влияет любая человеческая деятельность – от сельского хозяйства до тяжелой промышленности и генерации энергии. Почти все, что делает человек, связано с выбросом углекислого газа в атмосферу: мы почти всегда что-то сжигаем в том или ином виде. Поэтому одним из удобных показателей для учета антропогенного влияния на природу стали выбросы углекислого газа в атмосферу. Сейчас по всей планете развиваются технологии подсчета этих выбросов и технологии минимизации влияния человека на атмосферу. Появились экономические структуры, связанные с углеродными кредитами и с подсчетом выбросов. Созданы регламентирующие документы, в том числе и в нашей стране, которые показывают, как считать выбросы в атмосферу, при помощи какого оборудования это можно верифицировать, какие факторы необходимо учитывать при подобных расчетах. И на данный момент почти во всех – и развитых, и развивающихся – странах существует так называемый углеродный рынок, когда проекты, основанные на снижении углеродного следа, валидируются, если доказано, что они поглощают углекислоту из атмосферы. Далее на основе валидации выдается сертификат о генерации углеродных кредитов. На текущий момент в нашей стране тонна секвестрированного углекислого газа (речь идет о разнице между эмиссией и поглощением углекислого газа) стоит около тысячи руб-лей, а за рубежом достигает сотни долларов, в зависимости от способов поглощения. Можно сказать, что это уже стало новой валютой.
Обывательский вопрос: насколько серьезна вот эта вот угроза климатических изменений?
Человечество без антропогенных факторов обеспечивает всего лишь пять-десять процентов выброса углерода в атмосферу. Безусловно, человеческий фактор мог стать триггером того валового эффекта, который мы сейчас наблюдаем. Но основной вклад вносят природные экосистемы. Да, конечно, человек все равно оказывает серьезное влияние на жизнь планеты, и одним из примеров можно считать вечную мерзлоту, которая сейчас активно тает. Но важнее задаться другим вопросом: как климатические изменения повлияют на обычного жителя Самары, Москвы или, к примеру, Токио? Вот вам простой пример: в 2020 году я был в Денвере – у них исчез лес. А почему он исчез? Потому что средняя зимняя температура выросла примерно на два градуса. Казалось бы, ничего не изменилось. Для человека-то точно: как было зимой холодно, так и осталось. А вот жук-короед зимой вымерзать перестал, и буквально за два-три года вокруг города не осталось живых деревьев. Аналогично: когда средняя зимняя температура немного повысилась в Красноярске, человеку зимой теплее не стало, а для насекомых наступила вольница: вредители «вырезали» всю пихту в Национальном парке, а потом взялись за сосны и кедр. Сегодня такие примеры можно найти в каждом регионе, и даже лесные пожары тоже связаны с изменениями экосистем. Поэтому одной генерацией углеродных кредитов проблему не решить: нужно развивать новые системы природопользования, которые адаптируются к климатическим изменениям, и модифицировать существующие экосистемы. Этим, собственно, мы и занимаемся в рамках проекта о карбоновом полигоне.
Значит ли это, что мир стоит на пороге каких-то новых технологий, которые будут отличаться от привычного?
Безусловно, в рамках программы карбоновых полигонов и в рамках других программ по всему миру такие технологии разрабатываются. Мы разрабатываем технологии земледелия, кто-то занимается прибрежной зоной океанов или лесопользованием, разрабатываются новые бережливые технологии производства известных всем материалов, например, цемента.
Будем отказываться от старого доброго двигателя внутреннего сгорания? Или нас ждет эпоха жесткой экономии электроэнергии?
С точки зрения экологии это два абсолютно разных вопроса, между прочим! Если говорить о двигателе внутреннего сгорания, это старая проверенная и прекрасно изученная технология. А знаете, как говорят? Новая технология всегда хуже, чем старая. С двигателем внутреннего сгорания мы живем уже лет триста и прекрасно знаем, как его модифицировать, оптимизировать и даже утилизировать. А якобы экологичные электрокары… Вы вот знаете хоть одну технологию утилизации литий-полимерных батарей? И я тоже нет – их просто закапывают в землю. И таких не очень удобных вопросов, связанных с литий-полимерами, очень много. Понятно, что за сотни лет ученые во всех сферах сильно продвинулись вперед с момента изобретения двигателя. И технологи не отстают от них, так что многие вопросы с безопасностью для экологии закрыты. Стоит ли ждать каких-то ультрареволюций в теории науки? Едва ли. Возьмем, к примеру, экологию – науку о вселенной, о планете и взаимодействии всего со всем. Как она развивается сегодня: фиксируются факты изменения климата и разрабатываются новые технологии адаптации к этим изменениям. Как видите, каких-то революционных открытий тут не предвидится: все работают с фактами. Есть ли вероятность того, что придется меняться не технологиям, а человеку, которому нужно будет приспосабливаться к меняющейся экологии? Возможно. В Китае уже лет семь или больше работают проекты по созданию человека, устойчивого к заболеваниям, с повышенным уровнем интеллекта и физического развития. И там уже подрастают «люди из пробирки» – это один из сценариев будущего человечества. А многие люди во всем мире, как вы и упомянули в своем вопросе, начали добровольно подсчитывать свой углеродный след.
Как вообще получилось, что вы увлеклись химией? Это со школы, это потому, что у вас отец – доктор технических наук?
А у меня не только отец – ученый. Моя бабушка – химик, моя двоюродная тетя – доктор наук, мама – заведующая лабораторией, жена – кандидат химических наук, брат тоже кандидат и его жена – химик. В общем, наши семейные праздники похожи на научные конференции: вряд ли в обычных семьях за праздничным столом обсуждают проблемы синтеза бутил-ацетата. Но после окончания Самарского лицея информационных технологий передо мной встал выбор: стать средним программистом или хорошим химиком. Химия всегда давалась мне легко, поэтому я выбрал второй вариант. Но диплом программиста мне очень пригодился в дальнейшем: сегодня все науки находятся на стыке дисциплин, поэтому без хорошего знания физики, математики и информатики вытягивать технологические проекты не просто сложно, а невозможно.
Есть ли сейчас в химии какая-то сложная дилемма или проблема, над которой бьются все химики мира? Какая-то задача, которую нужно решить, которая улучшит жизнь человечества, упростит ее?
Таких задач миллионы. Начнем с того, что, когда мы говорим о достижениях и технологиях в области смартфонов и ноутбуков, мы имеем в виду: все они стали доступнее не благодаря открытиям или решениям в сфере микроэлектроники – все дело в революции в электроснабжении. А электроника была готова производить все эти приборы лет тридцать назад: мы обычно живем «в технологиях» многолетней давности. И отсюда напрашивается логичный вывод: очередная революция в производстве источников энергии приведет к новому скачку развития техники. Я с коллегами занимаюсь аналитической химией: мы работаем над упрощением и снижением стоимости оборудования современной аналитической химии, чтобы оно стало доступнее для рядового обывателя. Мы разрабатываем системы для контроля климатических газов, разрабатываем портативные хроматографы для неинвазивной диагностики заболеваний по выдыхаемому человеком воздуху, занимаемся проблемой горноспасателей, решаем проблемы геологической разведки, превращая сложные системы, которые раньше были доступны только в стационарном исполнении, в переносные станции. Ботаники и микробиологи выводят новые сорта растений, которые адаптированы к климатическим изменениям. Проблем, решение которых способно изменить жизнь человека, очень много. И над частью из них активно работают химики, генетики и микробиологи.
То есть сегодня уже можно поставить диагноз по выдоху, буквально как показывали в фантастических фильмах?
Работы в этой области ведутся давно. У нас даже в России ставили будки для такой диагностики. Устройство, которое разработали мы, весит два килограмма и позволяет диагностировать около пятидесяти различных заболеваний. Рецептов оно, конечно, не выписывает, но на что нужно обратить внимание, отметить может: указать, например, что нужно сдать какие-то анализы или посетить гастроэнтеролога. Мне кажется, это очень пригодится сегодня, потому что, когда я на лекциях задаю студентам вопрос: «Кто и когда в последний раз был у врача?», аудитория безмолвствует. А наш прибор сможет убедить дойти до больницы.
Если я правильно понимаю, химия является неким базовым знанием и работает, грубо говоря, как технолог: к ней приходит изобретатель со словами «Я хочу сделать такую штуку», а она решает, как эту идею можно реализовать.
Химик-технолог – это только одно из сотен направлений. Когда мы говорим о физике, математике или химии, не стоит забывать, что это философские науки. Что это значит? Что, изучая эти науки, ты постигаешь «языки», которые позволяют общаться с природой на другом уровне. И если смотреть на химию в этом разрезе, нет никакой разницы, технолог ты, аналитик или синтетик: в любом случае ты просто лучше понимаешь окружающий тебя мир, природу и процессы, которые в ней протекают.
Как практикующий собеседник природы скажите: готова ли она вообще говорить с человечеством?
Конечно, да! И я как химик-аналитик работаю «переводчиком» между природой и другими людьми. Недавно столкнулись с очень интересным случаем, кстати: нас вызвали на одну из коллекторных станций, два сотрудника которой попали в больницу. Перед нами приезжала бригада СЭС – никаких нарушений не нашла. Вызвали нас – мы нашли превышения опасных газов, объяснили, как они попали в воздух, и рассказали, что необходимо сделать, чтобы никто в дальнейшем в больницу не попадал. Самое интересное, что в процессе забора проб запаха никакого нет, а глаза режет. Мы по очереди пробы брали, в респираторах и через боль. Привезли пробы в лабораторию: никаких отклонений от ГОСТа. Тогда я поднял американские стандарты, в которых, кроме стандартных газов, есть требования по содержанию диоксида серы – в наших пробах норма превышена в сто пятьдесят раз! А что такое диоксид серы? Это кислотообразующий оксид. Температура поднялась, снег начал таять, диоксид серы вырвался на свободу и отправил в больницу двух человек. А как он туда попал? Скорее всего, какая-то местная ТЭЦ зимой сожгла не очищенный от сероводорода мазут, испарения в большом количестве попали в облака и сформировали кислотный снег. При низких температурах диоксид серы «законсервировался», а весеннее потепление его освободило. Такой вот химический детектив. И так можно сказать о любой проблеме из мира аналитической химии. За это я и люблю свою работу!
А есть ли какое-то открытие, которым вы больше всего гордитесь?
Открытия у меня, наверное, впереди. Но есть разработка, которой я очень даже горжусь: мы разработали микрофлюидные системы, которые позволили в сто раз уменьшить габариты лабораторного оборудования и превратить его в портативные устройства.
Есть расхожее – и совершенно ошибочное – мнение, что художник должен быть голодным. А что насчет ученого?
С тех самых пор, когда Дмитрий Медведев предложил преподавателям идти зарабатывать деньги в бизнес, не изменилось примерно ничего. Поэтому ученому сегодня приходится быть не только доктором наук, но и директором. Причем и для себя, и для своих сотрудников. Конечно, во все времена жили ученые мировой величины, которые делали великие открытия, и отношение к ним было особое. Но, если говорить о «трудягах от сохи науки», за много лет с момента крушения советской системы ничего особо не изменилось. Поэтому многие современные ученые ориентированы на сотрудничество с крупным бизнесом: «Роснефть», «Газпром» и «АвтоВАЗ» и другие индустриальные игроки создают комфортные условия и открывают возможности для создания интересных разработок и систем. При этом никто не отрицает, что именно фундаментальная наука – это будущее различных отраслей. Но сегодня почти за каждым крупным открытием стоит индустриальный партнер. Поэтому, если ученый не хочет быть голодным, он должен думать о практическом использовании своих исследований.
Есть ли какие-то самые расхожие мифы, над которыми на праздниках химиков громче всего смеются?
Да почти все, что пишут в «экспертных» телеграм-каналах, можно читать как юморески: от наноботов, которых распыляют с самолетов, до вышек 5G, которые облучают население. А философская основа химии делает большинство расследований в области экологии, которыми щедро делятся журналисты, просто смешными. Но ученые любят смеяться: я, например, ветеран движения Science Slam, в котором принимаю активное участие с 2012 года. Раньше выступал сам, а сегодня готовлю к выступлению студентов.
Скажите, пожалуйста, у молодежи, которой вы сегодня читаете лекции, есть шанс сделать мир лучше?
И не просто шанс – это их гражданский долг! Но если серьезно, на данный момент Самарский университет имени Королева, в котором до сих пор работают преподаватели, учившие меня, и даже те, кто когда-то учил моего отца, ориентирован на подготовку специалистов, которые будут менять жизнь человечества во многих сферах и отраслях. И я уверен, что их достижения сделают жизнь каждого человека немного лучше. И мир тоже!
В школьные годы кандидат технических наук и старший научный сотрудник Научно-исследовательской лаборатории климатических исследований Самарского университета имени Королева Валерий Платонов выбирал между химией и историей. Химия победила: сегодня Валерий занимается практическим внедрением семейных изобретений на предприятиях региона.
Как думаете, выбрали бы вы научную карьеру, если бы не выросли в большой научной семье? Или семья не влияла на ваш выбор?
Сложно сказать. С одной стороны, семья дала мне возможность попробовать заниматься наукой, с другой: никто и никогда не навязывал мне выбор. В школьные годы мы с братом часто ездили со студентами первого курса исторического факультета Самарского университета в археологические экспедиции: занимаясь там раскопками археологических ценностей и вкушая прелести туристической жизни в палатках. У меня появилось много друзей-историков, с которыми мы, до сих пор взаимодействуем в научной сфере. В то время у меня появились мысли заняться археологией и историей. Узнав об этом мой отец предложил выбор, заняться археологией или пойти по стопам семьи и заниматься химией. Выбор был нелегкий, но я все-таки выбрал химию и нисколько об этом не пожалел!
Что для вас наука: возможность делать мир лучше или возможность утолить голод исследователя?
На мой взгляд, нельзя отделять одно от другого. Конечно, развитие прогресса и внедрение инновационных технологий как в повседневную жизнь, так и в отдельные узконаправленные процессы жизнедеятельности, однозначно делает мир лучше. Но исследования – это неотъемлемая часть этого прогресса.
Современная наука все чаще смещает акценты на прикладное направление и сотрудничество с бизнесом. Как вы считаете: это плюс или минус?
Считаю, что это плюс: и крупным предприятиям, и университетам взаимодействие идет только на пользу. У нас в семье четкое разделение: отец занимается всем – и теоретическими материалами, и практическими внедрениями, и приборостроением, и методиками. Я – практик и работаю непосредственно на предприятиях. В мои обязанности входит внедрение нового оборудования, постановка методик, всевозможный ремонт и модернизации. А брат сосредоточен на, скажем так, науке теоретического характера, которая потом применяется в практическом свойстве. Такое разделение сложилось случайно, но так было проще и мне, и брату. Я же в аспирантуру поступил после того, как уже несколько лет отработал на заводе и в основном занимался сервисом аналитического оборудования и приборостроенем: объездил всю Россию вдоль и поперек. Это помогло накопить опыт и дало возможность понять, что, где и как можно улучшить. Эта работа и сподвигла меня заняться улучшением, модернизацией и разработкой всевозможных улучшений и инноваций. Я, к примеру, очень горжусь, что принимал участие в создании инновационного хроматографа, у которого нет аналогов ни в России, ни в мире.
Как человек, который вырос в семье ученых, вы бы хотели, чтобы ваши дети пошли по вашим стопам?
Как человек, который вырос в семье не только ученых, но и преподавателей, я буду рад любому направлению деятельности моих детей. И если они выберут заниматься наукой, буду только счастлив.
Есть ли какие-то предпосылки, например, для создания новых материалов, нового топлива или чего-то нового, что сможет изменить нашу жизнь?
Начнем с того, что нашу жизнь не получится изменить быстро. Но, опираясь на собственные знания, статьи, которые я читаю, разговоры с коллегами, производственниками и переработчиками всевозможных материалов, мне кажется, что в ближайшие лет 10-15 нас ждет определенный прорыв в научной сфере. А этот прорыв приведет к промышленному прорыву, который давно уже назревает.
Может ли любовь к химии перерасти просто в любовь, как наука сочетается с семейной жизнью и сложно ли женщине сделать научную карьеру? На эти вопросы ответила кандидат химических наук и старший научный сотрудник Научно-исследовательской лаборатории климатических исследований Светлана Платонова.
Расскажите, пожалуйста, почему вы выбрали химию?
Химия – это очень интересная и красивая наука, которой я начала увлекаться еще в одиннадцатом классе. И дело не только в красочных и впечатляющих экспериментах, а в самой теории и ее логическом построении. Мне настолько не хотелось расставаться с этой наукой после окончания школы, что я решила продолжить знакомство с ней и поступить на Химический факультет. А когда приехала в Самарский университет, поняла, что сделала правильный выбор, потому что почувствовала себя там как дома. Оказалось, что мне интересна не только наука, но и люди, которые этой наукой занимаются.
Можно ли говорить о том, что вашу семью «создала» наука?
Да, химия поспособствовала нашей встрече с мужем: мы познакомились в университете, когда работали на одной кафедре. Я в те годы была студенткой, а мой будущий муж – аспирантом. Он помогал мне с приборной базой и консультировал по другим вопросам, связанным с моей дипломной работой. Но химия просто свела нас в одном месте, а вот нашу семью создала любовь.
Что вы считаете самым интересным в своей работе, и какими результатами или достижениями гордитесь больше всего?
Мне кажется, любая добросовестно выполненная работа достойна того, чтобы ей гордились. Я всегда стараюсь выкладываться и делать все максимально точно, поэтому горжусь всеми своими, так скажем, достижениями. На сегодняшний день самый объемный пласт моей работы связан с кандидатской диссертацией: в процессе ее подготовки я познакомилась с новыми методами, поработала над проектом с разных сторон и получила тот опыт, который позволяет повысить отдачу от проделанной работы.
Не могу не спросить: совмещать научную работу и воспитание детей – это сложно?
Совмещать воспитание детей с любой работой может оказаться задачей непростой, но, все же, выполнимой. Воспитание детей – это тоже в какой-то степени научная работа. Ты радуешься успехам, работаешь над ошибками и всегда узнаешь что-то новое.
И еще один довольно деликатный вопрос: говорят, что женщинам сложнее строить карьеру в науке. Вам приходилось сталкиваться с «притеснением»?
Лично мне не приходилось сталкиваться с «притеснениями». И мы видим, что в современном мире все больше женщин занимаются наукой, потому что половая принадлежность не является определяющим фактором для успешной работы в научной сфере. Обычно по этой теме ведутся дискуссии в ином аспекте: многим женщинам, которые решили уйти в декрет, зачастую приходится ставить свой карьерный рост «на паузу». И это, как правило, не связано с видом профессии. Но это осознанный выбор и никаких «притеснений» в данном случае нет.
Всегда интересно попытаться заглянуть в «завтра»: как думаете, какие новые материалы, продукты или технологии станут «бытовой рутиной» в ближайшее время?
Технологии с каждым годом стремительно развиваются, предоставляя нам новые возможности, которые могут помочь с ежедневной бытовой рутиной. В наших домах сейчас много приборов, в том числе, и роботизированной техники, которая существенно сокращает время на выполнение бытовых задач. Это очень удобно. Я думаю, что направления, связанные с роботизацией и искусственным интеллектом будут и дальше развиваться и в будущем, когда мы будем приходить домой, у нас будет больше времени на отдых и общение с близкими.
Текст: Денис Либстер
Фото: Михаил Денисов
Комментарии (0)