Их путь — танец: хореографы Самары в фотопроекте «СМР.Собака.ru»

Текст: Катя Мокшанкина.

Фото: Артем Голяков.

В конце августа во дворе обыкновенного офисного здания на Ново-Садовой прошел сайт-специфик спектакль школы танцевального искусства «Река». Самый насмотренный зритель не мог бы отличить эту студийную работу от столичной постановки из программы «Золотой Маски». Худрук школы Андрей Разживин и сам похож на реку: его энергия пробивает русло для потока его творчества, а от истока идеи к устью результата он идет стремительно, но спокойно.

Вы учились на кафедре народного танца, а сейчас занимаетесь танцем современным. Почему так случилось?

Интерес к народному танцу – это следствие моего понимания, что в нем есть огромный потенциал для поиска и синтеза именно с современной хореографией. В основном современный танец берет информацию и коды Запада, а мне интересно интерпретировать какие-то темы уникальными телесными практиками и формами, не уходя в европеизированность. Она постепенно замыливается и становится просто неинтересной. Исследуя свои корни, танцовщики могут общаться со всем миром сразу: быть интересным для других культур и понятным для своих.

Ваш спектакль «Все в сад» выдает в вас большую насмотренность в ключе, для Самары не очень свойственном.

Смотреть больше получается на выездах, на фестивалях. Для меня важно видеть, чем живут другие постановщики: западом или востоком, историей или литературой. Всегда с интересом смотрю, как работает молодежь, в каких темах и эстетике, что для них актуально. Пытаешься понять, не утонул ли ты часом… Из того, что видел в Самаре, показался любопытным «Маугли» в «СамАрте».

Почему вы решили создать и играть спектакль во внутреннем дворе офиса, в зеленой зоне?

«Все в сад» родился из двух импульсов. Сначала мы все переживали это необычное долгое сидение взаперти. И однажды я просто смотрел в окно, на этот внутренний двор «ТИСИЗа», в ушах играла какая-то музыка, и что-то щелкнуло. Я сразу побежал к директору здания за разрешением: нужно было быть уверенными, что мы никому не помешаем, ведь в здании много разных компаний. В процессе спектакль обрастал такими подробностями, тонкими ниточками, что я понял: мы, сами того не понимая, открыли и создали очень атмосферную летнюю площадку для показов.

Место действительно неожиданно одухотворенное. А о чем эта работа для вас внутри?

Это спектакль – вдох. Мы не ставили прямой задачи сделать посвящение посткарантинному времени, просто как-то правильно совпало место и время. Сад – это не только место абстрактное «снаружи», это сказочное место, живое и свежее, где тебе хорошо. Танцуют ребята, которых мы называем «молодежным составом «Реки» – взрослые ученики и наши педагоги.

Почему именно «Река», а не что-то более задорно-миленькое для родителей потенциальных учеников?

Для нас детский танец может и должен быть разным: веселым, задумчиво-философским. Но это всегда история, а не набор механически заученных комбинаций. Сейчас мы приступили к созданию первого большого детского спектакля «Сны Миядзаки» – это фантастическая история по мотивам творчества японского мультипликатора. И мы с супругой Еленой (Елена Разживина, директор и педагог «Реки» - прим.ред.) трепетно относимся к наличию в нас и наших педагогах внутреннего ребенка – без этой жилки работать будет трудновато.

Создание спектаклей – это ваш шаг к созданию репертуарного театра?

Я недавно думал об этом… Иметь здание, где можно сочинять и работать – это здорово, а вот из года в год играть одни и те же спектакли, передавать их по наследству, раз за разом возвращаться к старым мыслям и движениям, я бы не хотел. Сейчас время особенно скоростное, и хочется не консервировать прошлые удачи, а двигаться навстречу новым смыслам.

Юлианна Авраменко

Текст: Катерина Гущина.

Фото: Артем Голяков.

Выпускница Академии им. А.Я. Вагановой, действующий хореограф театра English Teaching Theater и куратор лаборатории танцевальных практик K.ART.OFF.L Юлианна Авраменко рассказала о том, как слышать свое тело в настоящем. Переосмыслив ранее изученное, она открыла себя заново и дополнительно получила массу скилов от материнства двух мальчиков.

Лаборатория танцевальных практик, в чем ее основа: в пережитой боли или эстетике?

Это проект про комфортное, безопасное движение. Я никого не принуждаю психологически участвовать, этим болеть. Мы занимаемся бережными практиками, связанными с телом. Без психологии и терапии. Наверное, мне важно сохранять целостность человека, в том плане, что и тело, и сознание – единая система. И как постановщик стараюсь предлагать условия, в которых человек, вот такой, как он есть, может проявить себя.

Участие в проекте галереи «Виктория» «Дворец культуры» случилось как испытание или логичное продолжение твоего развития в сфере танцевального искусства?

Выходит, что так. В «Викторию» меня позвали после «ВолгаФеста». Над постановкой спектакля «Сестры» со мной работали и уже знакомые ребята, и новички. Причем последних было довольно много.

Как ты их отбирала? Давала какие-то задания?

Нет, только формальная беседа. Мне было важно узнать намерения, ожидания от проекта. Чтобы мы совпадали с этими желаниями и шли в одну сторону.

Вербальным или телесным языком ты общаешься с подопечными? Важнее дать человеку прочувствовать или разложить по полочкам?

И то, и то. Особенно в проектах важно проговаривать. Наши практики завязаны на том, что я веду инструкцию. Вербальное помогает сказать: «Посмотри на дыхание». Это инструмент, чтобы сказать про тело. Мы много говорим и используем наглядный теоретический материал.

Когда заканчивается занятие, ты выдыхаешь, расслабляешься или анализируешь, как все прошло?

Я часто спрашиваю: как вам там было? Это про интерес. Понятно, что в какой-то момент ребята начинают уставать, а мне важно, чтобы они все время присутствовали. Как только танцовщик перестает ощущать свое присутствие, то для зрителя он исчезает. Такое я наблюдала много раз. Человек может просто стоять и ничего не делать, и зритель не сможет оторвать от него взгляд. А иногда человек потрясающе танцует, но я не вижу его. Я вижу перебегающую точку.

Расскажи о своих конфликтах с телом. В историю танца ты пришла, прорабатывая их?

Телесный бэкграунд у меня большой. Я к.м.с. по художественной гимнастике – это было мое детство. Потом пришла к народным сценическим и классическими танцам. Народный, правда, не цеплял никогда, а вот современный – да. Сначала он был техничным, с дополнительной растяжкой. Хотелось все показывать и смотреть на себя со стороны, как на человека, который может что-то такое, что другой не может.

Чувствовала ли ты эмоциональные (психологические) изменения?

Очень медленно. Я шла за интересом, и повезло, что родители меня поддерживали. Помню яркий момент на выступлении, когда осознала, что не чувствую себя на сцене, не понимаю, что на меня смотрят. Мое тело делает движение, все помнит, а я в этом не участвую. Был щелчок, а я-то что делаю? Потом три-четыре года делали большой проект с режиссером-постановщиком Анастасией Шабро- вой – у нас был театр танца «Корпорация швов». Я им очень горела, но в какой-то момент все подразвалилось из-за технических моментов. К тому же мы заканчивали вуз, все наложилось друг на друга. В итоге я уехала в Питер, поступила в Вагановку. И оказалась не готова к той информации, которая пришла. Полгода не понимала, что делать, потому что привыкла работать в театральной сфере (театре танца). Это было сильное переключение. Наши кураторы, которыми я до сих пор восхищаюсь, бережно нас к этому вели, давали очень много информации. Было много привозных педагогов из-за рубежа и наших из Москвы и Питера. Практиковалась модульная система: 3 недели обучения, 3 недели практических работ. Плюс, это было в контексте академической балетной институции (называется программа «Лаборатория композиции современных форм танца»).

То есть ты хотела оформиться в базовой истории?

Нет-нет. Я шла за перформансом. Думала, что уже имею представление, но на самом деле нет. Только там я это осознала. Как-то сложило все потихоньку. Философия, история искусств – все связано с теоретическим материалом.

Анастасия Шаброва

Текст: Катя Мокшанкина.

Фото: Артем Голяков.

Творческие профессии никогда не были синонимом стабильности, а 2020-й вообще поставил многих художников на грань выживания. Тем более удивительно выглядело решение Анастасии Шабровой – хореографа-постановщика обожаемых критиками спектаклей театра-студии «Грань» – уволиться в разгар пандемии. Спустя пару месяцев она выпускает свой самостоятельный проект: смелый пластический спектакль «Ромео и Джульетта», сыгранный в рамках «ВолгаФеста» прямо на песке под Ладьей. О смелости и внутренней силе на перемены мы и поговорили с Настей при встрече.

Почему ты решила уволиться из театра в такой рискованный момент, как пандемия?

Сложный вопрос. Я пришла в «Грань» около десяти лет назад. Тогда мой институтский педагог Павел Самохвалов ставил пластику для спектакля «Фрекен Жюли», а режиссер Денис Бокурадзе искал человека, который бы поддерживал актеров в заданной пластике. Потом я устроилась туда официально, и с тех пор поучаствовала в создании многих работ («Пост-скриптум», «Король Лир», «В сапоге у бабки играл фокстрот» и «Манкурт» как постановщик и как педагог-репетитор в «Театре мудрого дурачины» – прим.ред.) Работа хореографа в театре – совсем не то же самое, что хореограф в широком смысле: это отдельная специфическая профессия, когда ты прицельно занимаешься актерской пластикой. В какой-то момент я почувствовала, что начинаю деградировать, какие-то клеточки начинали потихоньку отмирать. Особенно остро эта мысль возникла, когда мы ставили спектакль «Дракон»: я поняла, что так больше не хочу. Я знаю стиль режиссуры Дениса, мы хорошо изучили друг друга и научились правильно взаимодействовать. Сейчас это театр одного автора и ему важно, чтобы его постановочная команда все время была только с ним. А мои интересы очень разноплановые, мне некомфортно существовать только в одном проекте.

Как внутренне ты поменялась за десять лет?

Я пришла в театр совсем зеленой. В первую очередь, научилась считывать и воспринимать, ведь в театре хореограф – это соавтор: нужно в первую очередь воплотить замысел режиссера. А еще я научилась защищать свое видение перед режиссером. Отвергни он мой первоначальный замысел те же десять лет назад, я бы села придумывать 355 других вариантов, а сегодня я чувствую, что могу доказать: мои идеи – это именно то, что нужно. Наверное, за годы работы во мне самой созрело некоторое режиссерское начало. Мне кажется показательной в этом плане работа над «В сапоге у бабки играл фокстрот»: я точно знала, на какие «педальки» нажать, чтобы все сработало правильно. Ведь это не так работает: ты показал движение – за тобой повторили. Нужно объяснять, что ты проживаешь в этот момент, что происходит с твоим телом. Сейчас мне очень интересно работать с непрофессиональными танцорами. Передо мной встают новые непростые задачи, и я им рада.

Как возник замысел «Ромео и Джульетты»?

Периодически идеи появляются, и ты откладываешь их «в стол»: когда-нибудь выстрелит. Уходя из театра, я предложила актерам «Грани» Сене Плаксину и Кате Кажаевой сделать независимый проект, попробовать получить под него грант. Потом узнала, что в Самаре все же состоится фестиваль набережных «ВолгаФест», и я подумала: вот мой шанс нащупать что-то новое. Подала заявку в дирекцию, честно перечислив в послужном списке спектакли- номинанты «Золотой маски». Оргкомитет дал добро, и мы начали создавать этот спектакль прицельно для показа на пляже. Все сложилось так, что мы все реально наслаждались этой работой, и она вышла действительно классной и глубокой, хотя уличный, площадной театр – это дико сложный жанр. Например, сейчас я понимаю, что обзор должен был быть открыт на 360 градусов, а мы работали строго фронтально. Зато мы открыли, что под ногами актеров просто необходим песок.

Публика фестиваля очень тепло приняла вашу историю. Это было ожидаемо?

Я знала, что вечерний уличный спектакль посмотрит много людей и что они могут как заплевать тебя, так и захвалить. Ни к тому, ни к другому я не собиралась глубоко подключаться – это просто небезопасно для внутреннего мира. Я точно хотела, чтобы проходящий зритель заинтересовался, остановился и посмотрел. И в чем-то это сработало: я видела маленьких детей, которые не отрывали глаз от действия. Но взрослый зритель в основном шел на актеров из «Грани», после спектакля даже многие подходили к Денису, который сидел в числе зрителей, и благодарили его как постановщика. А в целом все сложно: на танцевальные проекты в основном приходят люди из творческой сферы, а другого зрителя очень мало. И я думаю: что я могу сделать, чтобы это вызывало интерес само по себе, без громких премий и имен?

Сейчас один из твоих проектов – детский театр «Корней Чуковский». Расскажи о нем.

Однажды мы с приятелем – режиссером Юрой Рычковым – попали на спектакль московского театра «Моника и дрозд». У нас обоих маленькие дети, и мы знаем, что в Самаре театры для малышей по большей части показывают анимационные представления. Мы чуть ли не синхронно позвонили друг другу с идеей создать в городе подобный проект. У нас уютное пространство в старом центре: вокруг книжки, мягкий свет и наши истории камерные. Сейчас в репертуаре уже три спектакля.

Как ты чувствуешь сейчас: что должна сделать за ближайшие десять лет, чтобы быть довольной этим прожитым временем?

Мне кажется, у всех творческих людей момент довольства собой почти невозможен. Наверное, я хочу знать, что в каждом своем проекте сделала максимум, хочу не бичевать себя, что могла бы лучше. Если смогу спокойно отпускать прожитое, то даже без каких-то громких достижений, буду любить и принимать себя.

Даша Досекина

Текст: Катя Мокшанкина.

Фото: Артем Голяков.

Даша Досекина – молодой художник во всех смыслах: ей 24 года, на руках – корочка самарского института культуры, впереди – полная неизвестность. Из этой начальной точки через предубеждения, синдром самозванца и чужие ожидания она проживает ряд превращений, совсем как герои ее будущего танц-перформанса, премьера которого ожидается в ноябре в театре- лаборатории «Самое свое».

Мы общаемся в перерыве между несколькими твоими работами. Если выбирать, то каким ты видишь свой идеальный рабочий график?

Все нормальные люди с «нормальными» профессиями встают в девять утра и едут на работу. У меня есть мечта быть таким хореографом и танцовщицей, которая встает утром, едет на постановку или репетицию, потом преподает детям или студентам, чтобы после работы иметь возможность просто читать, гулять, общаться с семьей. Наш театр – это независимый проект, и туда мы едем после рабочего дня на основных местах. Конечно, это очень изматывает, хотя и приносит удовлетворение от процесса. В нашем обществе до сих пор снисходительное отношение к креативным профессиям: мол, как ты можешь уставать от работы, ты же занимаешься творчеством, любимым делом. Но это очень наивно и порой даже раздражает.

Откуда в общественном сознании этот мифический образ артиста, которому достаточно только аплодисментов?

Ощущение, что это рождается еще во время учебы. Ты неважный и никому не нужный, да и профессия твоя – тоже. Есть святые уникумы, которые будут работать в три смены и после лететь к балетному станку, а если ты так не можешь или не хочешь, то хореография – не твое. И это культивируется, потому что так удобно: почти все начинающие художники гонятся за тем, что они сейчас поработают бесплатно, получат какой-то опыт в копилку, имя – и вот тогда якобы начнется совсем другая профессиональная жизнь. По крайней мере, такой образ мысли очень живуч в провинции.

Как понять, что достиг какого-то уровня? Что можно ставить и показывать свои работы?

Сейчас я не задаюсь этим вопросом. Но отдаю себе отчет, что я не самый техничный танцовщик. Раньше для меня была очевидна цепочка: «не можешь прокрутить пируэт идеально и не делаешь сальто без рук – не выходи на площадку». Потом пришла к пониманию, что за конечный результат отвечает не набор параметров. И можно ли в принципе научить ставить? Даже уровень образования ни при чем, хотя я раньше думала, например, что, если ты не отучился в Питерской академии Вагановой или в Европе, тебе в принципе мало что светит в профессии. Но пандемия, например, открыла всем желающим сотни видео танцспектаклей со всего мира, а насмотренность для постановщика очень важна. Регулярно проводятся мастер-классы от разных танцовщиков по всей стране, и это тоже колоссальная возможность прокачаться. То есть каждый может сделать себя как художника сам. Не потому, что ты такая гениальная и все приходит к тебе само во сне, а потому, что это твоя работа.

Театр-лаборатория «Самое свое» тоже стал твоей работой или это скорее для души?

«Самое свое» – это как раз идеальный образ работы, к которому я всегда неосознанно стремилась. Театр образовался на базе молодежного лофта StrelkaHall: мы начинали заниматься с непрофессионалами, сделали open call для всех желающих. И у меня изначально была истерика: на первое занятие пришло 35 человек, и я сейчас их должна чему-то научить, и они от меня чего-то ждут… Из периодически приходящих десятков людей осталась крепкая команда из восьми человек, не считая множества людей за кадром. Помимо репетиций постановок, мы занимаемся танцклассами – телесной практикой. Это взаимодействие, с которым я раньше не сталкивалась: я не только постановщик, но и соучастник, мы все вместе изучаем, что будет, если двигаться без музыки? А если взять за основу танца только один движенческий паттерн? И когда ты в пол-одиннадцатого летишь с репетиции на такси укладывать ревущего ребенка, то не жалеешь об этом, потому что знаешь: ты творишь что-то действительно свое, живое.

Ты сейчас готовишь постановку «Превращение» в жанре танц-перформанс. В анонсе сказано, что начинали вы эту работу как инсценировку романа Кафки, а теперь – это самостоятельное исследование. Что это значит?

Мы сначала честно разобрали текст, раздали роли, нашли процесс превращения в каждом литературном персонаже, а потом я поняла, что мне интереснее превращение как телесный процесс, и его можно танцевать. Например, человек зарождается в утробе как две клетки, потом у него появляются жабры, потом закостеневает позвоночник...

Насколько это будет близко зрителю классического театра?

Вопрос интересный. Театр и танец дают широкое поле для интерпретаций, и, если человек открыт к восприятию, ему этот опыт покажется важным. Работа зрителя сегодня важна не меньше, чем постановщика. В феврале я показала в «Горький центре» перформанс «Сома» (от греч. «сома» – тело с позиции взгляда изнутри), где ставила зрителя и саму себя в условия, которые похожи на физическое переживание депрессии. После одна критикесса в телеграм-канале написала возмущенный отзыв: как мы вообще посмели говорить о такой ничтожной вещи, как наши личные переживания, если мы не совершили ничего великого и важного. Мне было удивительно, потому что это была не только неточная интерпретация действий, но еще и странная претензия в целом. Это все к тому же вопросу про «иметь право». А другой зритель после того же перформанса сказал: «Я шел сюда, зная, что это «Самое свое» и я могу чего-то не понять, но это точно будет интересно». Так это и работает – в полной свободе и отсутствии правильных ответов.