В понедельник, 8 сентября 1941 года, вокруг Ленинграда сомкнулось кольцо немецких войск. Однако в городе еще не знали, какую тяжелую осаду придется выдержать, пытались устраивать свой быт, прятались от первой крупной бомбежки и наблюдали, как прибывают с фронта раненые. Специально к 80-летию со дня начала блокады редакция «Собака.ru» вместе с учеными Центра изучения эго-документов Европейского университета в Санкт-Петербурге публикует отрывки дневников историка, художника, архитектора, школьника, пожарного, в которых они писали, как прошло для них 8 сентября 1941 года.
Георгий Князев
Историк, архивист, директор Архива АН СССР в Ленинграде
(1887—1969)
Когда я возвращался со службы, на набережной Невы чувствовалось неровное пульсирование жизни города. Николаевский (прим. ред. — Благовещенский) мост был разведен. Движение происходило только через один Дворцовый мост. Вскоре между поднятыми разводными частями красавца-моста показался корабль — канонерская лодка с двумя дальнобойными орудиями. Река была оживлена. Военные судоходные катера волновали свинцовые сентябрьские невские воды. По набережной прошел отряд матросов в походной форме и шлемами на походных сумках. В автобусах ехали куда-то вооруженные и невооруженные рабочие.
Так вдруг наполнилась жизнью моя пустынная дорога вдоль грядки с цветами и кустиками. Кстати, на днях их подстригли. Кто-то блюдет их даже в эти жуткие дни! Это меня как-то подкрепило, подбодрило. На Съездовской линии у ворот казарм толпится народ. Ждут свидания с ранеными, размещенными там. Некоторые заглядывают в окна, откуда высовываются красноармейцы и матросы с забинтованными головами или руками.
В 7 часов 30 минут вечера, когда я отдыхал, вдруг затрясся весь наш дом. Раздавалась стрельба из зениток и пулеметов. Первое мгновение было жуткое. Но сразу же взял себя в руки, поборов первое стремление уйти, убежать от опасности. На дворе толпился народ у бомбоубежища.
10 часов 30 минут. Опять тревога. Вышел на лестницу. Прожектора обыскивают небо. Стреляют зенитки. Возвратился к себе в кабинет и сижу в пальто, в фуражке и калошах под колпаком своей зеленой лампы и пишу... До тревоги успел позвонить на службу. Там все дежурные наготове. Мы с [супругой] поужинали. Собрали свои узелки с вещами, деньги. [Супруга] ушла в свой санпост.
12 часов 30 минут. Тревога продолжается. С судов на Неве иногда раздаются выстрелы. Соседи еще не вернулись, сидят внизу на ступеньках лестницы. Сегодня весь Ленинград, по-видимому, не будет спать. Итак, на семьдесят девятый день войны началась бомбежка Ленинграда. Впереди, пожалуй, предстоит много еще таких тревожных ночей.
Александр Грязнов
Заслуженный художник РСФСР
(1898—1973)
Утром как всегда звоню по телефону к Досику (брату). От него узнаю, что в доме случилось несчастье и приехать к нему очень трудно, так как район оцеплен милицией, но он будет ждать меня у Перекупного переулка. Немедленно еду туда. Кругом народ. Трамваи изменили свой маршрут и по Старо-Невскому не едут. Прошел закоулками и наконец у Перекупного переулка предупрежденный братом милиционер пропустил меня.
Досика дом № 158 поврежден, оказывается, немецким фугасный снарядом с самолета, но по счастливой, какой-то необъяснимой, случайности, скользнул по крыше, попал в наружный погреб и разорвался глубоко в торфяном грунте. Дом осел, весь в трещинах, окна покосились, но никто из живущих в нем не пострадал. Досика квартира немного в стороне, но и там большие трещины на потолке и стенах. Радуемся счастливому случаю. Предлагаю немедленно переехать ко мне на Петроградскую, на завтра намечен отъезд. Уехал в 9 часов, в 10 был дома. Воздушной тревоги не было. Ночь провел спокойно. Спал раздетым. Итак, это был первый налет врага.
Сергей Голубев
Заместитель начальника Управления пожарной охраны (УПО) Ленинграда
(1898—?)
Сегодня я принял участие в тушении семи пожаров, организуя наступление на очаги горения и беря на себя руководство тушением. На складах имени А. Е. Бадаева организовал тушение на четырех огромных участках, площадью до семи-восьми тысяч квадратных метров. Вернулся домой в 3 часа утра.
Пожар был ужасный. На огромной площади горело несколько десятков зданий-складов, набитых продовольственными запасами. По мостовой текли реки расплавленного сахара. Смрадный запах пропитал воздух, трудно было дышать. Стояла страшная жара. Небо было застлано густыми облаками дыма. Над головой трещали пулеметные залпы, свистели пули, воздух сотрясали громкие разрывы фугасных бомб. В такой обстановке нам еще ни разу не приходилось тушить пожары. Наверное, еще не то увидим. Ведь война в городе только началась.
Итог сегодняшнего пожара ужасен: мы лишились основных запасов продовольствия!
Николай Баранов
Главный архитектор Ленинграда
(1909—1989)
С утра я был на строительстве оборонных объектов в Московском районе, а к вечеру заехал домой. Было тепло, в открытые окна врывался привычный монотонный шум города. Внезапно, перекрывая его, донесся гул авиационных моторов. Над Пулковским меридианом — Московским шоссе, совсем рядом с нашим домом, волна за волной пролетали эскадрильи фашистских бомбардировщиков.
Не было слышно ни сигнала воздушной тревоги, ни взрывов бомб. Я выскочил на балкон. Повсюду на балконах и в лоджиях стояли люди и смотрели вслед удаляющимся к центру города самолетам. Опустив глаза, я заметил, что на противоположной стороне шоссе, на территории молодого парка, возникли многочисленные яркие вспышки, очень похожие на бенгальские огни. Там, где появлялось их слепящее пламя, немедленно возникали пожары.
Замыкающая эскадрилья фашистских стервятников накрыла только наш дом. И тут же прямо передо мной что-то пролетело и упало рядом со стоящим у машины шофером, превратившись в ослепительную, плавящую асфальт вспышку. Шофер вскрикнул и, закрыв руками лицо, бросился в подъезд. Кто-то кричал на высокой ноте: «Зажигалки! Немцы зажигалки бросают!»
Юра Рябинкин
Школьник
(1925—1942)
День тревог, волнений, переживаний. Утром мама прибегает с работы, говорит, что ее посылают на работу в совхоз, что в Ораниенбауме. Ей пришлось бы оставить меня и Иру одних. Она пошла в райсовет — ей дали там отсрочку до завтра. Потом мы договорились о спецшколе. Мама пошла в обком, оттуда завернула в спецшколу, а я завернул к Финкельштейну.
У них в школе вышел номер. Ребятам было велено покрыть пол чердака известью. Но извести оказалось мало, и они решили разбавить ее. Но вместо извести они добавили суперфосфата. Произошла реакция. В результате выделился хлор. Ребятам пришлось ходить в противогазах по чердаку. Пришел [учитель] Варфоломеев, разругался: «Даром, что ли, я вас химии учил!». Затем Додя пошел сдавать велосипед в армию (3 дня назад пришла повестка о «мобилизации» велосипеда).
Когда я вернулся домой, мама уже пришла, затем мама опять куда-то. И тогда-то началось самое жуткое. Дали тревогу. Я и внимания не обратил. Но затем слышу, на дворе поднялся шум. Я выглянул, посмотрел сперва вниз, затем вверх и увидел 12 «юнкерсов». Загремели разрывы бомб. Один за другим оглушительные разрывы, но стекла не дребезжали. Видно, бомбы падали далеко, но были чрезвычайно большой силы. Я с Ирой бросился вниз. Сейчас настанет ночь, ночь с 8 на 9 сентября. Что-то эта ночь принесет?
Только Ира легла спать, опять объявили тревогу. Где-то опять бомбили. Долго, томительно тянулось время. Затем где-то, на дворе дома № 36, забили в рельс. Мы перепугались. Так прошло около двух часов. Наконец мы решились и пошли домой. Тревога еще не кончилась. Зарево на востоке погасло, но то и дело со стремительной скоростью над городом проносились немецкие самолеты. Их обстреливали, а они носились и носились над городом. Сейчас я не знаю, что делать. Мама с Ирой легли спать, не раздеваясь. Может, и я так сделаю. Не знаю. Да, эту неделю фашисты хотят сделать оставленной в памяти у нас, у всех ленинградцев. Видно, взять Ленинград с суши не удалось, так вот они и решили его с воздуха уничтожить.
Никита Ломагин
Профессор СПбГУ и Европейского университета в Санкт-Петербурге
В тот день в 18:55 происходит первый крупный налет вражеской авиации. В город прорвались 13 бомбардировщиков, которые сбросили более 2200 зажигательных бомб. Бомбы падали на предприятия и жилые дома. Возникло более 50 пожаров, из них 30 — были крупными и потребовали выезда пожарных команд. Самый крупный пожар на Бадаевских складах удалось потушить только к 11 часам вечера, в результате было уничтожено большое количество продовольствия. В 22:35 налет повторился. В нем участвовало 5 групп бомбардировщиков по 2-3 самолета в каждой группе. Бомбили район Смольного, Финляндский вокзал, проспект Володарского (прим.ред — Литейный), набережную 9 января (прим.ред. — Дворцовую). Люди увидели, что бомбоубежища не всегда спасают, а ПВО не всегда эффективна. Масштаб разрушений вследствие налетов, понимание того, что война действительно непосредственно пришла в сам город и это ужасно, заставило тех, кто вел дневники уделить этому особое внимание.
Конечно, никто в тот день не объявил, что началась блокада. Шлиссельбург сразу же попытались отбить. В течение нескольких дней шли ожесточенные бои на этом направлении. Люди многого еще не видели и не знают. По-прежнему существовала коммерческая торговля, работали практически все учреждения. Поэтому и в дневниках никто не писал об этом дне так, как о важном рубеже, начале нового этапа в жизни города. Резкое изменение, осознание того, что произошло придет позже, когда город будет находиться под давлением немецкой авиации, артобстрелов и ситуация будет серьезно ухудшаться, прежде всего, со снабжением.
Текст: Константин Крылов и Мария Агафонова
Комментарии (0)