Денис Попов и Анатолий Белкин

Белкин: Добрый день, Денис. Я предпочитаю всегда разговаривать на "вы". Поэтому, несмотря на то что мы с тобой на "ты" и долго знакомы, – все равно на "вы".

Попов: Доброе утро.

Белкин: Денис, я человек, еще помнящий горевший Порт-Артур, помнящий, как мы проиграли Цусиму, – я многое помню.

Попов: Я тогда был маленький. Грудной почти.

Белкин: Но я живу в этом времени, оно мне нравится. И ты являешься одной из примет данного времени в данном городе. Что ты об этом думаешь?

Попов: Я думаю, что ты как интеллигент всегда преувеличиваешь. Символы обычно тогда становится символами, когда их уже нет. Ты – единственный пример живого художника, выставляющегося в Эрмитаже. Я тогда, наверное, живая примета чего-то другого.

Белкин: Деятельность, которой ты занимаешься, – ночная жизнь.

Попов: Знала бы моя бабушка.

Белкин: Бабушка в гробу перевернулась бы.

Попов: Да, это точно, она ожидала от внука больших творческих достижений в области филологии. Я же был гениальный ребенок.

Белкин: Я вот смотрю, куда все девалось...

Попов: Оно вместе с ночной жизнью уходит в рассвет.

Белкин: Как у Блока: "Медленный и бледный приходил рассвет…" Ну ладно, возьмем Jet Set. В твоей голове огромное количество каких-то совершенно неизвестных мне исполнителей, музыкантов, ди-джеев. Вообще, что за профессия ди-джей?

Попов: Я раньше думал, что ди-джей – это абсолютно тупоголовый кретин, который стоит и ставит пластинки. Я был в этом абсолютно уверен. Оказалось, что это музыкант, практически Бах нашего времени.

Белкин: Да?

Попов: Это ведь настолько сложный процесс… Вот представь себе, ты пишешь картину, которая тебе нравится…

Белкин: Не хочу даже представлять.

Попов: А они играют музыку, которая им не нравится, и все равно от этого должны получать удовольствие. Это же самое сложное в искусстве.

Белкин: То есть им не нравится их работа? Настоящие профессионалы.

Попов: Конечно, они же эту музыку уже слышали двадцать шесть тысяч раз.

Белкин: Ой, какой ужас.

Попов: Но на танцпол пришли свежие силы, они танцуют, и ты должен их заводить. Эта передача энергии и есть их работа.

Белкин: Как ты их выбираешь?

Попов: Да они падают на голову, как все в моей жизни. Все случайно происходит. Просто главное – не отвергать тот выбор, который дает жизнь.

Белкин: А это хорошо. Я тоже никогда не уворачиваюсь от ветра.

Попов: Я не могу понять, от кого мне достался алкоголизм, потому что во мне нет ни капли русской крови.

Белкин: Я не думаю, что это алкоголизм, у тебя просто желание стать алкоголиком, как у нормального человека. Это трудно достигается.

Попов: Я стремлюсь, работаю над этим.

Белкин: Я уже тридцать лет работаю.

Попов: Причем в моем детстве дома алкоголя не было вообще. То есть его никто не пил. Он никому не был нужен.

Белкин: Да? Очень тяжелое детство…

Попов: А непреодолимое желание попробовать возникло у меня в классе шестом. У нас в классе учился замечательный молодой человек, родственник академика Александрова.

Белкин: Президента Академии?

Попов: Да. Он был акселератом: у него усы выросли уже в четвертом классе. Было удобно, потому что напротив находился магазин, в котором продавали портвейн. У нас была сложная школа, с очень серьезными академическими детьми. Мы купили, зашли в парадное, а там сидит пьянчужка, бомж, и он увидел у нас бутылку. Мы были после факультатива и начали с ним обсуждать, возможно ли умозрительное познание мира, после чего пьянчуга сказал: "Дети, как вам тяжело жить!" – и ушел. С тех пор я не пил лет, наверное, до двадцати пяти.

Белкин: Андрей Финкельштейн, директор Института прикладной астрономии, – мой друг и блестящий человек. Его детство прошло в семье Александрова, с родственничком, который пытался стать алкоголиком в шестом классе. Александрову за столом, когда он обедал, ставили тонкий стакан. Он его выпивал и потом с удовольствием ел борщ. Андрюша долгое время думал, что это стакан с водой, а на самом деле стакан был до краев полон водкой. Александров это делал каждый день. Но он могучий старик.

Белкин: Денис, вот вы все, и ты в том числе, успешно строите каменные джунгли. Скажи мне, пожалуйста, почему так мало живой природы? Ни в одном клубе нет живой природы.

Попов: Это следующий проект. Заметил, над Jet Set есть оранжерея, оранжерея нашего замечательного Дворца малютки?

Белкин: То есть тебя все-таки тянет к зеленому?

Попов: Во-первых, я живу за городом. Во-вторых, супружница моя, с которой я уже одиннадцать лет живу, повернута на выращивании растений. Утро у нас начинается с поливания растений, а вечером проверяем листочки, не пострадали ли они от воздействия экологии.

Белкин: Это очень правильно. Ну а почему же нет никаких рыбок?

Попов: Как нет? Ты не видел наш сумасшедший аквариум с неончиками?

Белкин: Ну, это неоновые рыбки… Ой, смотри, какая присосалась замечательная.

Попов: У нас на танцполе трехтонный аквариум четырехметровой длины.

Белкин: Правда?

Попов: Огромный. Что бы мы ни открывали, везде ставлю аквариум. В офисе есть аквариум, дома три аквариума. Это необходимость.

Белкин: Я вот был у Тани Парфеновой и влюбился в ее собачку. Судя по всему, у меня через три месяца будет животное.

Попов: Кто на этот раз?

Белкин: Африканское чудовище.

Попов: Я хочу посмотреть.

Белкин: Она уже в животе у своей мамы и через полтора месяца появится. Через три месяца, как только я вернусь из бедных городов Мексики, я ее сразу заберу.

Попов: Куда едешь?

Белкин: Я вылетаю на Кубу, потом перелетаю в Мексику и на маленьком поезде поднимаюсь вдоль пропасти…

Попов: Я тебе потом расскажу много историй…

Белкин: Расскажи сейчас.

Попов: На самом деле я много где ездил в свое время, – у меня был период безделья.

Белкин: Ты любишь путешествовать?

Попов: Ой, безумно.

Белкин: А я что-то уже устал.

Попов: Смотря что ты называешь путешествием. Путешествие – это...

Белкин: С сачком, с биноклем, с альпенштоком.

Попов: Я скажу, что круче ощущений, чем от ацтекской цивилизации, вообще ничего нет. Когда ты поднимаешься на эту пирамиду и видишь закат…

Белкин: Я не туда.

Попов: Но я тебе скажу, разница не очень большая, Теночтитлан тоже обалденный город.

Белкин: Я-то еду в маленькие пыльные гостиницы, в неремонтируемые бары, на скрипучие полы. Зачем я еду – сам не знаю.

Попов: Самые сильные ощущения в жизни – это карнавал в Бразилии, в котором я участвовал: я шел разодетый в перья. Рядом шли потные танцующие люди, которые увидели у меня заныканый бутерброд и сказали: "Ты что? Мы не едим две недели!" И через час я примерно понял, о чем они говорят.

Белкин: Нарушил табу.

Попов: Самые офигенные ощущения – это когда мы были в Аргентине, в самой северной ее части…

Белкин: А Патагония?

Попов: Я тебе скажу, у нас есть основной бизнес, он с клубами не связан, он связан с продажей подсолнечного масла – банально.

Белкин: Вот это очень хорошо.

Попов: И вот когда-то, до того как мы здесь построили заводы, мы привозили масло из Аргентины. И все время туда ездили по разным делам. Однажды наши партнеры-аргентинцы сделали нам потрясающий тур: мы сели в Буэнос-Айресе на машину и проехали всю Аргентину, от Буэнос-Айреса до Ушуаи. Ушуая – это самый южный город мира. Там не бывает плюсовой температуры. И какой-то сумасшедший когда-то привез туда пингвинов, они там расплодились, ходят по улицам. Там даже есть знак "Осторожно, пингвины".

Белкин: Это мне очень интересно.

Попов: А проезжая Патагонию, проезжаешь Марс, натурально. Тысячи километров каменной пустыни. Только тебе говорю.

Белкин: Мне можно, но вот официанту, уборщице, полотеру – нельзя.

Попов: Нет, мне все время кажется, что когда-то я буду кем-то из них. Я вообще очень-очень суеверный.

Белкин: Конечно, книжки ты не открываешь? Книжку о трагических экспедициях, которую я тебе дал, ты не открыл, тебе некогда. Ты работаешь ночью.

Попов: Я очень от этого мучаюсь, хотя, ты знаешь, меня преследуют в жизни три книжки, очень попсовые. Я их читал раз пятьсот: одна лежит в туалете, вторая лежит под кроватью…

Белкин: Что это за три книжки?

Попов: Одна – "Сто лет одиночества".

Белкин: "Осень патриарха" еще лучше.

Попов: Но как-то так сложилось, что...

Белкин: Понимаю… Так, следующая?

Попов: "Портрет Дориана Грея".

Белкин: Малоизвестная книга.

Попов: Английский писатель Оскар Уайльд сильно повлиял на мою жизнь. Скажу, что я даже нашел того французского писателя – имя вылетело из головы, – книжку которого постоянно читал Дориан Грей, ему подарил ее лорд Генри, – про молодого человека педерастического склада, страдавшего в Париже. Я нашел эту книжку. Она у меня есть, ее не издавали в России вообще никогда, и я стараюсь выучить французский, чтобы ее прочитать. Это бзик такой.

Белкин: Значит, все-таки важно дружить с книжками.

Попов: Я живу с ними.

Белкин: А мне очень нравится – помнишь, у Коллинза слуга читал одну книгу тридцать лет, это был "Робинзон Крузо". И он ее тридцать пять лет читал, и однажды приходит его хозяин, он снимает с него пальто и говорит: "Простите сэр, давно ли вы читали “Робинзона Крузо?”" – "Не знаю, Гопкинс, лет тридцать назад". – "Благодарю вас, сэр". И слуга уходит, несет пальто и бормочет: "О чем можно говорить с человеком, который читал “Робинзона Крузо” тридцать лет назад?"

Попов: Я поклоннник длиннющих английских романов. Я обожаю "Сагу о Форсайтах". Это еще одна книжка.

Белкин: Слава Богу, что не "Жизнь Клима Самгина".

Попов: Я думаю, английская литература была спасена тем, что Горький родился в России.

Белкин: Горький все-таки фантастически талантливый пошляк. А ты на читателей "Собаки" можешь произвести впечатление гармонического человека.

Попов: О, я гармонический человек. Я совершенно обалденный, красивый и здоровенный.

Белкин: В каком смысле здоровенный? Ты что, можешь толкнуть застрявший в грязи "КамАЗ", что ли?

Попов: Я могу убедить его выехать оттуда. Единственный способ, который я признаю.

Белкин: Мне нравится твоя культурная экспансия на Финский залив, в Маркизову лужу. Я даже, как только твой клуб был открыт, на следующий день приехал инкогнито и сделал несколько очень хороших фотографий. Мне дико понравилось простое решение: деревянная терраса над морем, простые кресла. А дальше что?

Попов: У меня есть такое внутреннее удовлетворение, что я дошел в чем-то до конца. Море и вода – это само по себе. Мы прорубили бассейн в Европу!

Белкин: Вот острова еще…

Попов: Это следующее. Но, скажем, свою роль сыграло и то, что моя бабушка была замужем за Маннергеймом.

Белкин: А ты знаешь, что есть такой профессор Власов, который занимается только Маннергеймом?

Попов: Да, сестра моей бабушки была за ним замужем. Связей много, моим прадедушкой был первый переводчик Шекспира в России – Соколовский.

Белкин: Как же внучок-то докатился?

Попов: Про что я и говорю.

Белкин: Напьемся? Для меня это курс лечения, а для вас? Не дай бог скажете – образ жизни.

Попов: Нормальная жизнь: вино люблю. У меня дома есть замечательная коллекция вин.

Белкин: Вот, кстати, о еде. У вас в клубе едой командует легендарный человек. Он меня кормил, когда я приехал из Америки в первый раз, в знаменитом "Востоке" – это было что-то невероятное.

Попов: Безумно люблю этого человека.

Белкин: А у тебя в клубе я ни разу не ел. У тебя можно съесть простую пищу? Я дико люблю простую пищу: яичницу, котлеты.

Попов: У нас в меню есть позиция: еда на ваш выбор. Можно заказать все что хочешь.

Белкин: А сколько стоит котлета с макаронами, сваренными накануне, поджаренная на сковородке, чтобы она пригорела?

Попов: Это сложнее. Но у нас любая еда на свой выбор стоит пятьсот рублей.

Белкин: Я понял одну важную вещь: в Jet Set хорошо. Я знаю, что теперь я могу съесть здесь борщ, котлетку. В этом странном месте под названием Jet Set все совмещается.

Попов: Это и есть fusion.

Белкин: Большое спасибо, Денис.