Почему равнодушие к окружающим — новый феномен, и чем индивидуализм грозит обществу

Когда мы применяем понятие «моральной нечувствительности» к черствому, непреклонному и бессердечному поведению или к невозмутимой и равнодушной позе, выбранной и провозглашенной людьми по отношению к злоключениям других (подобно Понтию Пилату, умывающему руки), мы используем «нечувствительность» как метафору, восходящую к анатомическому и физиологическому феномену — сбою в работе органов чувств, зрительных, слуховых, обонятельных или осязательных, приводящему к неспособности воспринимать раздражители, которые в «нормальных» условиях вызывают зрительные и слуховые образы или другие впечатления.

Порой такая органическая телесная нечувствительность становится желанной целью и искусственно вызывается и регулируется с помощью обезболивающих средств во время хирургических операций и единичных приступов или хронических проявлений мучительных болезней — но никогда для того, чтобы обеспечить пациенту постоянное отсутствие боли. Медики сочли бы такое состояние опасным: в конце концов, боль — важное оружие, необходимое организму для того, чтобы уберечься от смертельной опасности, — это сигнал о том, что нужно, пока еще не поздно, немедленно принять меры. Если бы боль не подавала вовремя сигнал о нарушении работы организма, пациент откладывал бы поиск лекарства до тех пор, пока его болезнь не стала бы неизлечимой.

Тем не менее перспектива перманентной невосприимчивости к боли (эдакой длительной анестезии) не отпугивает нас как однозначно нежелательная и тем более опасная. Обещание вечной свободы от боли — будем честными — это соблазн, которому мало кто способен противостоять. Но свобода от боли — сомнительное благо, если вообще благо… Она спасает от дискомфорта и на короткое время ослабляет жестокие страдания, но может стать и ловушкой для «довольных клиентов».

Функция боли как предупреждения, тревожного сигнала и профилактики совершенно забывается, когда понятие «нечувствительности» переносится с органических и телесных феноменов на вселенную межличностных отношений и приобретает таким образом моральное измерение. Невосприимчивость к первым сигналам о том, что в сфере человеческого единения и жизнеспособности человеческого сообщества грозят возникнуть — или уже возникли — некие трудности, и что если не предпринять никаких мер, то ситуация только ухудшится, означает, что мы упустили опасность или недооценивали ее так долго, что связи между людьми — важнейший фактор коллективной самозащиты — в значительной мере ослабли и стали поверхностными, хрупкими, непрочными. 

В конечном счете к этому сводится процесс, называемый «индивидуализацией» (что в наше время кратко характеризуется модной фразой «мне нужно личное пространство», выражающей потребность избавиться от навязчивого вмешательства других). Индивидуализация, процесс по своей сути не обязательно безнравственный, приводит к состоянию, в котором для моральной оценки и морального регулирования нет необходимости и, что еще страшнее, нет места.

Отношения, в которые люди вступают друг с другом, сегодня описываются как «чистые» — имеется в виду, что они не подразумевают никаких привязанностей, обязательств и потому не требуют заглядывать в будущее и что-то планировать. Единственное основание и причина продолжать отношения —это, как принято считать, высокая степень взаимного удовлетворения. Появление и широкое распространение «чистых отношений» воспринимается многими как огромный шаг по пути эмансипации личности (этот процесс можно с некоторой натяжкой определить как «освобождение от оков, которые накладывают на нас любые обязательства перед другими людьми»). Однако подобная трактовка кажется сомнительной из-за понятия «взаимности», которое в данном случае сильно и беспричинно преувеличено. Тот факт, что обе стороны испытывают от отношений удовлетворение, не гарантирует «взаимности», а подразумевает лишь, что это удовлетворение испытывается одновременно. Достигнуть подлинной взаимности невозможно из-за порой утешительного, а чаще тревожного и мучительного осознания, что конец отношениям будет положен в одностороннем порядке, — это тоже ограничение личной свободы, которое не стоит преуменьшать.

Неотъемлемой особенностью «нетворкингов» — слово, заменившее устаревшие, как считается, «сообщество» и «объединение», — является именно право на одностороннее расторжение отношений. В отличие от сообществ, нетворкинги собираются и распускаются по инициативе одной стороны и опираются на волю одного человека, которая становится единственным, но ненадежным фундаментом таких отношений. Однако в отношениях должны участвовать две стороны... Личность, утратившая моральную «чувствительность» (то есть способность и желание думать о благополучии окружающих), немедленно, нравится ей это или нет, становится жертвой моральной нечувствительности тех, к кому она морально нечувствительна. «Чистые отношения» предвещают не столько взаимную эмансипацию, сколько взаимную моральную нечувствительность. «Двустороннее взаимодействие» («party of two»), о котором говорит Левинас, перестает быть источником морали. Вместо этого оно становится фактором адиафоризации (то есть исключения из сферы моральной оценки), специфического текучего типа, дополняющей, а зачастую и вытесняющей ее твердый, бюрократический, тип.

Адиафоризация текучего типа повторяет модель отношений «товар–потребитель», и ее эффективность зависит от перенесения этой модели на почву межличностных отношений. Мы, как потребители, не клянемся в вечной верности товару, который ищем и приобретаем, чтобы удовлетворить свои потребности или желания, — мы продолжаем им пользоваться ровно до тех пор, пока он соответствует нашим ожиданиям — и не дольше — или пока мы не найдем товар, который сможет удовлетворить те же потребности, но лучше. Все товары потребления, включая так называемые товары длительного пользования, чрезвычайно недолговечны. В условиях культуры потребления, т. е. культуры, вдохновленной потреблением и направленной на его обслуживание, промежуток времени между покупкой и утилизацией товара сокращается настолько, что человеку доставляет радость скорее покупка, чем использование, как это было раньше. Длительность использования товара тем активнее сокращается, а случаев отказа от приобретенного или его утилизации становится тем больше, чем скорее покупка перестает удовлетворять потребителя (и, соответственно, делается ненужной). Потребительство, вероятно, смазывает колеса экономики, однако в колеса морали оно, скорее, вставляет палки.

И все же это не единственная беда, влияющая на морально насыщенную активность в ситуации текучей современности. Поскольку никакие материальные достижения не могут полностью подавить в нас нравственное начало, мы, игнорируя голос совести или пренебрегая ответственностью, возложенной на нас другим, согласно Левинасу, чувствуем горечь и досаду, которые принято называть «угрызениями совести». Однако и здесь культура потребления приходит на помощь: грех этической нерадивости может быть искуплен подарками, которые легко найти в магазинах, а их покупка, как бы эгоистичны ни были на самом деле ее мотивы, зачастую воспринимается как нравственный подвиг. Культура потребления наживается на этом этическом зуде, провоцирует и поощряет его, превращая каждый магазин или лавочку в аптеку, торгующую транквилизаторами и обезболивающими препаратами, — только в данном случае они рассчитаны на то, чтобы ослаблять и устранять не физические, а нравственные страдания.

Книга  Зигманта Баумана и Леонида Донскиса «Моральная слепота. Потеря чувствительности в текучей среде» выходит в апреле 2019 года в «Издательстве Ивана Лимбаха». Перевод Александры Самариной. 

По мере того как моральная нечувствительность распространяется и крепнет, потребность в болеутоляющих неизбежно усиливается, а потребление нравственных успокоительных приводит к настоящей зависимости. В конечном счете вынужденная и напускная моральная нечувствительность входит в привычку и делается «второй натурой» — постоянным и квазиуниверсальным состоянием, при котором нравственное страдание лишается своих предупредительных и активизирующих функций. Когда нравственное страдание подавляется до того, как начинает по-настоящему тревожить, тонкая ткань человеческий связей, сплетенная из моральной пряжи, истончается и рвется.