Ангелина Никонова: «Я умираю от счастья, когда артисты на репетициях начинают петь»

В одном из интервью вы говорили, что вам часто бывает скучно, поэтому вы любите удивляться и создавать нечто совершенно неожиданное. «Золотой петушок» – это эксперимент?

Это скорее вызов. Я впервые работаю с форматом сказки. Хотя правильнее произведение назвать «небылица в лицах» – так ее обозначили авторы.

«Леди Макбет Мценского уезда» Шостаковича в Гамбурге, теперь опера в Нижнем – почему музыка?

Музыка меня позвала. Раньше я даже не мыслила об этом. Когда мне предложили поставить оперу в Гамбурге, я какое-то время думала, что это шутка или розыгрыш. Спрашивала: «Почему я?» Я ведь даже в театре никогда не работала, только в кино. И мне тогда худрук Гамбургского театра оперы сказал, что ему нравятся мои фильмы. Вот для них скорее работа со мной была экспериментом.

Как вы привыкли работать с музыкой в кино? Кирилл Серебренников, например, считает, что «кино без музыки делать тяжелее и “честное” кино должно быть без музыки, чтобы она не перекрывала и не прикрывала его».

Я свой первый фильм («Портрет в сумерках». – Прим. ред.) сделала без музыки. Поставила себе задачу наладить эмоциональный диалог со зрителем и достучаться до максимального количества эмоций зрителя без этого вспомогательного инструмента. И, слава богу, у меня получилось. 

Люди, не посвященные в закулисье кино и театра, видят разницу между ними на уровне процессов – в театре много раз одно и то же, в кино много дублей, но быстро. В чем отличие съемок фильма и работой над театральной постановкой для вас? 

В кино как режиссер ты контролируешь все. Сразу понимаешь, какой фрагмент какого дубля ты возьмешь в монтаж. Потом доводишь всё до совершенства. И по большому счету на премьере фильма я уже знаю реакцию зрителей: где заплачут, где засмеются, где напрягутся. Театр – это живой организм. После премьеры спектакль начинает жить своей жизнью, и ты никак не можешь на это повлиять.

Сначала мы с художником-постановщиком и сценографом прорабатываем визуал, я вкладываю в него все смыслы и подтексты, которые мне важны для истории, героев и настроения. Потом два месяца репетируешь, работая в условиях, где все очень символично. Символичный  знак дерева или какая-то картонка вместо стены. И все артисты в своей одежде. Большинство из них берегут голоса и шепчут, вместо того чтобы петь. И моя задача как режиссера – сделать так, чтобы родилось волшебство. И если даже в таких условиях произведение «летит» – я спокойна.

В одном из интервью вы говорили, что до фильма «Кто-нибудь видел мою девчонку?» вы были диктатором на площадке. Вы перенесли это в театр?

Я не имела в виду буквальный диктат. Я имела в виду возможность авторского высказывания. «Кто-нибудь видел мою девчонку?» – продюсерское кино. Это другие взаимодействия и правила игры. Когда я делала свое авторское кино, как «Портрет в сумерках» или «Велкам хом», я была хозяйкой положения. Написала сценарий и ставлю. И там мое видение бескомпромиссное. В театре есть эта свобода, как в авторском кино. Но если режиссер будет очень жестко отстаивать только свою позицию и не учитывать мнение коллег, то волшебства не случится. А я очень люблю синергетический эффект, когда один плюс один может равняться трем.

«Золотой петушок» – ваша вторая совместная работа с Варварой Тимофеевой. Как образовался ваш творческий дуэт?

Очень важно совпасть со сценографом и художником-постановщиком даже не по вкусовым соображениям, а по степени проникновения в психологию. Мне важно, чтобы художник понимал мой замысел. Я искала того, кто будет готов к диалогу. Мне известны случаи, когда только режиссер или сценограф диктует правила. Перетягивание каната – неправильная история. С Варварой у нас взрослый диалог при разногласиях: «Если сможешь меня переубедить, то я признаю, что не права». Компромиссное решение задач облегчает творческое взаимодействие.

Но главный авторитет для меня – зритель. У меня начальник только он.

В 1914 году «Золотого петушка» поставили в «Гранд-Опера» как балет, что вызвало грандиозный скандал. Ждать ли Нижнему неожиданностей? Варвара нам по секрету рассказала, что принц выйдет в гольфах и кроссовках.

Я не из тех режиссеров, которые ставят соей целью удивить или поразить сознание общественности. Я не прибегаю к таким фокусам или трюкам. Мы с Варей и в первой своей работе в Гамбурге, и здесь стараемся создать безвременье, смешивая элементы разных эпох.

Я специализируюсь на изучении борьбы человека со своими страстями. Эта борьба меня увлекает. Я ее наблюдаю и вокруг, и в себе, и в мире. Наверное, самая важная битва человека – со своими недостатками. Стремление людей к совершенству – абсолютно естественное движение. Я хочу донести до зрителя, что когда наши недостатки накапливаются до какой-то критической массы – человек слепнет и тупеет, не видит, как несется в пропасть. И даже с радостью падает в нее.

Многие читали «Золотого петушка» в детстве, но это ведь сложная, взрослая история. Хоть вы и создаете сказочное безвременье, но, подозреваю, опера будет о современном мире? Или она не нуждается в актуализации? Режиссер Юрий Александров, например, назвал ее «остросатирической историей».

Я строила концепцию постановки по последней фразе сказки: «Добрым молодцам урок». Мне важно, чтобы каждый зритель в зале увидел себя и в царе Дадоне, и в Шемаханской царице, и в Золотом петушке, и в Звездочете. Я ценю эмоциональный диалог со зрителем. И его не может быть без ассоциации с героями.

В моей интерпретации Звездочет выполняет спасительную функцию по отношению к Дадону. Он предлагает ему пройти искушение с Шамаханской царицей. Но когда становится понятно, что все идет к трагическим потерям – герой дает царю еще один шанс. Предлагает ему отказаться от своего выбора. Но мы знаем, что тест Дадон не проходит.

Как поставить оперу, чтобы и взрослым было интересно, и детям понятно? Или родителям лучше одним идти на премьеру?

Ну, а как снимать фильмы для разных аудиторий? Например, «Кто-нибудь видел мою девчонку?» – абсолютно взрослое кино, которое я делала для взрослых людей. И удивлена, что у молодых оно стало популярным. Они поняли смыслы, который я вкладывала в него.
Подросткам опера понравится. Она получается зрелищной и зрительской.

Некоторые критики считают, что в «Золотом петушке» Корсаков выразил разочарование во многих надеждах и идеалах молодости под конец жизни. А что в последнее время вас радовало?

Я так сейчас радуюсь рабочему процессу! Ловлю себя на том, что здесь отдыхаю. Кино – это очень сложная история. По всем параметрам: психологически, физически, морально.

Я счастлива быть в окружении талантливых людей. У нас потрясающая команда. Второй акт в этой опере всегда сложный, а он у нас просто «летит»! Когда работала над «Леди Макбет» в Гамбурге, думала, что все так слаженно и классно выходит, наверное, потому что это Германия. А теперь понимаю, что дело именно в формате искусства – в опере. Я умираю от счастья, когда артисты на репетициях начинают петь. Они не обязаны, им нужно беречь голоса, но иногда их прорывает. И меня просто сносит волной волшебства. Я в такие моменты каждый раз себе говорю: «Геля, ты такой счастливый человек, что причастна к этому искусству».

Нижний тоже вас радует?

Да, мне нравится работать в разных городах. И открывать их. В Нижнем я была летом на кинофестивале «Горький fest». Нас прекрасно приняли, но в такой всесторонней заботе организаторов я не прочувствовала город. Теперь я прожила здесь два месяца и понимаю, куда ещё хочу пойти и за чем вернуться летом. Например, мне недавно рассказали про лавочку, с которой лучше всего видны красивые рассветы. Но зимой холодно в шесть утра на улице сидеть, жду лета (смеется).

Читайте наше интервью со сценографом и художником по костюмам «Золотого петушка» Варварой Тимофеевой здесь. 

Текст: Анна Горбунова
Фото: пресс-служба театра оперы и балета

12+