Хитовый бэнгер сезона «Калимба» (все эпизоды сериала — уже в онлайн-кинотеатре Okko!) начинается как герметичный триллер про радикальный эксперимент профессора Мещерского (Федор Бондарчук дает доктора Калигари!), собравшего в «палате № 6» — подвале бывшей психлечебницы — жертв и их обидчиков. Но все в снятом в Петербурге (столице безумия еще со времен пушкинского «Медного всадника»!) сомнабулическом проекте не так просто и не то, чем кажется. На прочность режиссер Нурбек Эген проверяет психику только топов из А-листа российского кино — в том числе звезды «Секретов семейной жизни» Петра Скворцова.
Брусникинец Скворцов в «Калимбе» устраивает «русское поле экспериментов»: как в «Ученике» Серебренникова, вводит в историю о сложных отношениях драгдилера Ромы с приемным братом Андреем (Константин Плотников!) христианские мотивы Каина и Авеля.
Почему на Скворцова не стоит обижаться
Что вообще такое «калимба»?
Инструмент африканский, другое название — «королева караванной дороги». Очень эффектная вещь и красиво звучит. Как правило, его делают из расплющенных гвоздей, кокоса и кусочка фанеры.
Это я погуглил, а к сериалу «Калимба» он какое отношение имеет?
Точно не знаю. Но можно порассуждать, что это инструмент для караванов, а значит, двигаясь вперед по жизни, мы все будто играем на калимбе. Конечно, это измышления — я вообще не мастер слов. Давайте в начале беседы сразу дадим дисклеймер: «Петр Скворцов может легко наговорить глупостей, не потому что злой, а просто тупой, не обижайтесь».
Вы так защищаетесь?
Разумеется, подушка безопасности, чтобы потом не стесняясь говорить о чем думаешь.
Когда «Калимбу» показали на фестивале Original+, где он получил в том числе награду за самый ожидаемый проект, многие вспомнили «Колл-центр», в котором был похожий сюжетный ход, но герои оказались заперты в офисе, а не подвале бывшей психлечебницы. Почему «Калимба» не повторение пройденного?
Мы с другими актерами были близки к состоянию наших персонажей: снимали сериал в хронологическом порядке, сидели почти круглосуточно в павильоне в Петербурге, где был построен подвал, в котором по сюжету закрыты герои — участники эксперимента. Так что я ночевал в отеле, а наутро возвращался в подвал.
В принципе, все российское кинопроизводство напоминает такой же психологический эксперимент: двенадцатичасовая смена может затянуться, но при определенном везении удастся оказаться дома и немного поспать. А сравнить «Калимбу» с другими сериалами не могу — я почти ничего не смотрю.
Почему?
Я люблю старое кино, полнометражное — погружаешься на полтора-два часа и ловишь авторское высказывание. Сериалы мне смотреть сложно, не хватает ни внимания, ни времени. Для меня это все равно что прочитать целый роман. Хотя, наверное, неправильно — работать в этой области и совсем ее не изучать.
Как нойз-рок помогает управлять гневом
«Калимба» — многослойно устроенная история с несколькими основными героями и темами. Что для вас в ней было самым важным?
Взаимоотношения палача и жертвы, которые часто в искусстве возникают. Эти роли не статичные, люди часто ими меняются. Будучи жертвой, ты можешь не заметить, как вдруг станешь палачом — буквально тем, с кем некоторое время назад боролся. Нужно провести большую работу над собой, чтобы этого не произошло, — я сейчас реальную жизнь имею в виду, а не сериал.
Еще важная тема для меня — месть. Желание мстить мне кажется нездоровым. «Калимба» — история про то, как в человеке, которому причинили зло и нанесли обиду, возникает гнев. Как это чувство обработать и найти эмоциям выход. Нас же с детства учат: злиться — плохо, гнев нужно задушить. А душить его опасно, если делать это постоянно, однажды он вырвется наружу — и будет очень страшно. Это сериал о том, как работать со своим гневом.
А вы с ним как работаете?
Мы с моим другом, художником Егором Федоричевым, играем в группе «Порок гостеприимства» нойз-рок — очень подходящий жанр для выплескивания эмоций, зарождающихся на черной стороне души. Мы оба настроены пацифистски, не любим насилие, наши разговоры всегда очень мирные. Я никогда не видел, чтобы Егор сильно злился, за собой тоже не замечал желания кому‑нибудь сделать больно. Но во время концертов из нас вылезает нечто странное: просматриваю записи и вижу что‑то дьявольское в наших глазах. Значит, это все‑таки в нас сидит, и если бы не музыка, возникало бы в быту. Мы бы практиковали домашнее насилие или избивали кого‑нибудь на улице. Слава богу, что у меня есть способы дать этому выход.
В первой серии «Калимбы» ваш персонаж Рома очень жестко толкает героя Федора Бондарчука.
Да, Федор Сергеевич специально просил так сделать, но толкаю я его художественно — этому же учат в институте, как поставить драку, но никого не травмировать. Важное умение, не всем оно дается. У нас на съемках Косте Плотникову вообще нос сломали, причем каскадер — человек, который как будто должен лучше всех владеть сценическим движением. Раньше, когда я учился, мне казалось, что все надо делать максимально по-настоящему, чтобы выглядело реалистично. Повзрослел и понял: ничего плохого в красивой имитации нет. Это часть профессии.
Про всемогущество, уязвимость и при чем здесь Мамардашвили
О гневе поговорили, а что насчет обиды?
Я обидчив. Если гнев могу выпустить, то обида залеживается. Мне сложно сообщить человеку о ней, и я терплю. Хотя это неправильно, и я работаю над тем, чтобы говорить обо всем прямо. Для меня есть в этом что‑то стыдное: ты будто расписываешься в собственной уязвимости. А хочется‑то представать перед людьми всемогущим и несокрушимым.
Как это сформировалось — из-за увещеваний общества, что надо держать эмоции при себе и мальчику нельзя плакать?
Да, еще говорят, что на обиженных воду возят. У меня в школе вообще ходила присказка, что обиженных три года в рот ***. У нас все построено на том, чтоб проявлять эмоции неправильно. Если выскажешь недовольство, нарушишь общий настрой. А еще все время апеллируют к старшему поколению — мол, дед терпел, голодал, а ты сидишь в полном довольстве и ноешь. И сразу становится стыдно! Но если подумать: почему дед является преградой для того, чтобы сообщить о чувствах? Я, кстати, не был знаком ни с одним из моих дедушек, а они так влияют на мою жизнь.
Получается, творчество позволяет выплеснуть гнев, но с обидой так не выходит?
Да, при этом творчество — единственный способ хотя бы увидеть, чтó тебя обидело, и в целом понять, чтó с тобой происходит. Еще со всеми переживаниями мне помогают справиться записи лекций Мераба Мамардашвили (доктор философских наук Мамардашвили преподавал в том числе во ВГИКе и на Высших режиссерских курсах в 1980‑е, его лекции про Пруста «Психологическая топология пути» существуют в виде аудиозаписей, а в 1990‑е посмертно были изданы в виде книги. — Прим. ред.). Всегда есть соблазн буквально применять его рекомендации в жизни как авторитета, но это не совсем верно. Лучше их просто послушать, чтобы спокойно и трезво взглянуть на самого себя. Мне особенно близки его знаменитые лекции про Пруста, в которых он рассказывает, что написание серии романов «В поисках утраченного времени» и есть проживание жизни. Или, например, говорит, что мы рисуем не для того, чтобы изобразить видимое, а чтобы увидеть то, что остается вне поля нашего зрения. Думаю, и с театром, и с кино работает так же.
Как стать демиургом, экспериментировать с реальностью и почему театр нельзя убить
Вы себя часто чувствуете в жизни, будто внутри эксперимента?
Это вообще свойственно человеку, который достаточно инфантилен, как я, — обвинить в неудачах кого‑то другого, кто все это устроил и поместил тебя, такого хорошего, в эксперимент. Я частенько вваливаюсь в это ощущение, но знаю, что надо гнать его подальше и брать ответственность целиком на себя. Тогда следующим шагом ты уже сам становишься демиургом и экспериментируешь с реальностью. Подвергаешь ее сомнению и постоянным краш-тестам.
А в театральной мастерской Дмитрия Брусникина, которую вы окончили, было ощущение эксперимента?
Каждый набор курса — это и есть эксперимент. Большой, четырехлетний, в чем‑то опасный — ты поступаешь туда сразу после школы и еще можешь ничего не соображать. Я не говорю за всех, есть же люди, которые относятся ко всему мудро, смотрят спектакли выпускников разных мастерских, выбирают педагога, к которому больше всего хочется. А я шел просто не глядя, куда возьмут. И мне повезло — попались великие, знаковые, яркие люди, ставшие в моей жизни особенными. Они отнеслись с большим вниманием к каждой личности и воспитывали нас исходя из индивидуальных особенностей. Это то, что не превращает твое дальнейшее развитие в конвейер. Обучить человека ремеслу не так сложно — разбирать текст, натренировать речевой аппарат. Намного важнее научить анализировать себя и свои чувства и думать, чтó ты как творец говоришь людям, которые пришли в театральный или кинозал. Это то, что превращает тебя в творца, опять же в того самого демиурга, который проводит эксперимент над собой и над другими. В то же время эта способность часто бывает чрезмерной и даже лишней. Она мешает найти работу, потому что редко где нужна, и тебе приходится идти на компромисс.
При этом у вас очень богатая и разнообразная фильмография: от главной роли в «Ученике» Кирилла Серебренникова, где вы сыграли вместе с Сашей Горчилиным, до сериалов «Доктор Преображенский» и «Секреты семейной жизни».
В целом, да, меня все устраивает. Но очень скучаю по временам, когда был жив Брусникин. Мы заканчивали учиться и уже превращались из совсем ничего не понимающих юнцов в людей, которые могут что‑то создавать. Но при этом еще не обросли бытовыми необходимостями и могли себе позволить отрываться по полной. Я вообще по институту скучаю: жизнь, когда ты как раз участник эксперимента, которым кто‑то другой рулит, — невероятно комфортная. В ней очень сладко пребывать. Она связана не только с инфантильностью, но и с впервые возникающими ощущениями, что спектакль, в котором ты сыграл, заставил двести человек зрителей о чем‑то задуматься. Сейчас это ощущение посещает все реже.
В 2017 году вышел режиссерский дебют Саши Горчилина «Кислота», в котором вы тоже играете. Тогда говорили, что это удивительно точное кино про поколение 20+. Как оно с тех пор изменилось?
Тогда действительно было ощущение поколения. Сейчас я уже и не понимаю, какие мы. Я вижу всех как отдельных персонажей — никакого единения нет. Возможно, это будет видно спустя время, но сейчас вообще не чувствую принадлежности ни к одной группе. Но это мое мнение изнутри. Возможно, кто‑то со стороны посмотрит на всех нас и скажет, чем же мы близки и похожи.
У вас бывает ощущение, что театр если не умер, то здорово захворал?
Театр в целом мне тоже трудно анализировать, я туда почти не хожу. Видите как: сериалы не смотрю, в театр не хожу. (Смеется.) То, что театры вынуждены убирать фамилии с афиш, — довольно тревожно. То, что спектакли продолжают идти, — невероятно радостно. Захворал ли театр или нет, зависит от каждого из нас. Чтобы театр жил, не нужно ничего особенного — можно делать его на коврике и играть спектакль для одного зрителя. Театр нельзя убить — вот в чем дело. Театр — в твоем сознании.
Фото: Валентин Блох
Идея: Яна Милорадовская
Текст: Андрей Захарьев
Стиль: Дарья Пашина
Визаж и волосы: Лада Романова
Ассистенты стилиста: Елизавета Назаренко и Елизавета Фесенко
Свет: Александр Огурцов и Василий Кабайлов, Skypoint
Продюсер: Екатерина Кузнецова
Ретушь: Жанна Галай
Комментарии (0)