Потомок турецких султанов прибывает в Петербург, чтобы найти невесту: думаете, наш любимый режиссер Мария Агранович сняла сахарную вату в жанре постучись-в-мою-дверь? Вай, нет, криминальный ромком-сериал «Блеск» — премьера на «Иви» 14 декабря! — это 1001 афера, разыгранная классным кастом: Саша Бортич, Кирилл Кяро, Алексей Агранович, Лариса Долина (что? да!) и харизматичный фрешмен Александр Мизёв, которого обсуждают все. Выпускник ГИТИСа и экс-модель умеет в богемных антагонистов (выкусит ваш язык под аккомпанемент симфонического оркестра!) и в пламенных революционеров (в компании Юры Борисова и Евгения Ткачука!), но в «Блеске» намерен серьезно удивить.
Ты бы себя о чем спросил?
По пути сюда посмотрел короткометражку «Надеждозаписывающая студия», которую Марк Эйдельштейн снял с друзьями. Настоящий манифест молодости. Меня эта работа натолкнула на раздумья о творческой смелости, о том, о чем лично я в своих обстоятельствах — возрасте, положении, местонахождении — хочу говорить. Я в последнее время много думаю: что волнует меня? Не превратил ли я свое творчество в рутину?
Как понять, что вокруг рутина?
Когда ты находишься под впечатлением, каждый раз его открываешь, исследуешь, то это вдыхает жизнь в твое творчество. Когда человек погружается в рутину, он перестает быть художником. Он пользуется тем, что уже произвел, он вторичен.
Тебе предлагают одни и те же роли?
Дело не в этом. Просто я стараюсь не рассуждать с позиции того, что дает или не дает мне внешний мир.
В смысле, «во всех неудачах вини себя»?
Можно сказать и так. Наверное, это какая‑то буддистская философия, но мир объективен, а дальше — твоя интерпретация. Если меня что‑то не устраивает, то значит, я что‑то интерпретирую неверно.
В октябрьском номере «Собака.ru» о тебе вышла короткая заметка, теперь ты на страницах с портретным интервью. Чувствуешь движение вверх по профессиональной лестнице?
Безусловно. Ощущаю математическим путем.
Гонорар?
В том числе. Частота встреч, помноженная на количество дней. Другой вопрос: это подлинный рост, или все формально?
Сериал «Блеск» — рост или формальность?
Каждая моя работа с режиссером Марией Агранович — рост.
У некоторых режиссеров есть свой пул актеров, которых они регулярно снимают. Не знаю, есть ли такой у Марии, но ты, очевидно, ее постоянный артист.
Мы с Машей не скрываем взаимную симпатию. Я вот сейчас смотрю, что у нас получилось в предыдущем общем проекте, и понимаю, что мне по-настоящему нравится с Машей работать. Видимо, это взаимно. И сказывается на результате. У меня есть теория, что подсознательно зрители всегда считывают на экране, когда актеру комфортно, а когда нет. У него мышцы на лице расслаблены или напряжены. Мы этого можем не знать наверняка, но наши подсознание и интуиция гораздо сложнее, чем наше знание.
В этом пуле артистов Агранович ты за что отвечаешь? В каких случаях говорят «С этим — к Мизёву»?
(Смеется.) Думаю, что я за кураж. За лихость. За экспериментальность, если точнее. Вписаться во что‑то новое — наверное, Маша ценит именно это. Я могу себе позволить, я в этом плане достаточно гибкий человек.
Твой герой из «Блеска» Леша Богданов — это кто?
Телохранитель султана, его доверенное лицо, давний друг. Скромный человек. Безответно влюбленный. Романтик. Для меня тут много нового — ранее мои герои были экспрессивными, а здесь персонаж педантичный, спокойный, последовательно выполняющий свои обязанности. Вот для кого рутина — часть бытия.
В «Блеске» много аферистов и авантюристов. Тебе авантюризм свойственен по жизни?
Я в принципе считаю, что самое главное актерское качество — любопытство. Я стараюсь, чтобы оно было присуще мне в максимальной степени, но опять же, возможно, это связано с кризисом последнего времени: сейчас мне приходится себя заставлять быть любопытным. Иногда даже появляются мысли поставить свою актерскую деятельность на паузу.
Чего это вдруг?
Это, наверное, идеализм, привитый еще в учебе: либо ты говоришь о том, о чем волнуешься, либо не говоришь вообще. Часто пытаюсь понять, сколько здесь идеализма и инфантилизма, сколько — здравого смысла. Мне хочется быть как можно чаще в состоянии увлеченности, только в этом рождается подлинное интересное кино.
И что бы ты делал?
Возможно, переключился на другую деятельность — литературную, например. Я бы хотел попробовать писать. Заняться театром.
Известна история: Мария Агранович увидела тебя в соцсетях, подумала, что хорошо бы снимать такого фактурного человека в кино, а вечером того же дня встретила тебя на премьере фильма. Выглядит как чистая удача! Или все‑таки можно вывести закономерности? Что вообще делать молодому артисту, чтобы найти режиссера?
Буквально сегодня думал об этом: что делать актеру, чтобы стать востребованным? К чему пришел: удача — это вершина айсберга. Обстоятельства случайным образом складываются в твою пользу, только когда ты к этому подвел все дороги. Ты как бы сводишь к минимуму количество случайностей, и у тебя вырастают шансы. Если сейчас у тебя условно 1 к 10, то благодаря твоим поступкам будет 1 к 2.
Какие дороги ты сам свел к тому моменту?
Старался делать свою работу хорошо, старался быть внимательным к людям, аккуратным: не хлопал дверью такси, выкидывал мусор в урну — все начинается именно с этого. Нормальная кинокарьера стартует с того, что ты доносишь «бычок» до урны. Стараешься поступать созидательно, адекватно, и это приводит тебя к каким-то правильным вещам. Уделяешь миру внимание, а он уделяет в ответ. При этом я не требовал кинокарьеры, ролей. Когда требовал — а у меня был такой период, — не получал ничего. Изменил отношение, и мир стал откликаться.
Какие еще встречи и работы, помимо сотрудничества с Марией, ты назвал бы поворотными для себя?
Если взять период обучения, то помню, как ушел из театрального института и вернулся: меня взяли на второй набор, поверили в меня и дали главную роль в спектакле «Бесы» по роману Достоевского. Я играл Николая Ставрогина, и эта моя первая и, наверное, до сих пор самая большая подготовка к роли. Я заперся на несколько месяцев в квартире, исписал всю книгу (700 страниц) комментариями, изучал костюмы, исторические справки, работал над мимикой и пластикой, писал дневник персонажа. Кажется, так в США работают: артист может себе позволить посвятить несколько месяцев подготовке к роли. У меня дошло до магии — на меня садились мотыльки, вокруг двери открывались, возникали шумы и мерцал свет. На спектакль приходили агенты и кастинг-директора, роль точно повлияла на мое дальнейшее становление. Ну и вообще, забыть такую роль — сложно: это ребенок, которого ты фактически взрастил. Придумал этот мир, поверил в него.
Некоторые так с ума сходят.
У меня крепкая психика. Я прекрасно понимал, что это не относится к моей реальной жизни: есть персонаж, а есть я. Отправной точкой в кино для меня стал первый фильм Анастасии Пальчиковой «Маша», который выиграл приз за лучший дебют на «Кинотавре»: у меня почему‑то многое связано с именем Мария — я, наверное, свою дочь так назову. (Смеется.) А дальше как раз знакомство с Машей Агранович и работа в сериале «The Телки», на котором я услышал первые комплименты в свой адрес. Я и правда старался свою небольшую роль старшего лейтенанта сделать интересной, неординарной. Дальше все пошло по нарастающей: мы сработались с Машей. А потом случился Андрей Сергеевич Кончаловский. Я целый год снимался у него в главной роли в сериале — заметнейший опыт в моей жизни.
Как ты с Кончаловским познакомился?
Меня просто позвали с ним поговорить. Параллельно наша беседа записывалась на камеру. А чуть позже мне написали: «Вы в деле, Александр».
Чем работа с Кончаловским показалась особенной?
Наверное, это именно голливудский подход — он же долго там работал. Большое количество камер и съемочных точек. Это освобождает артиста от мыслей о ракурсах. Обычно артист о них думает: например, если стоишь на одной оси с партнером, то не видно либо его, либо тебя. На площадке у Андрея Сергеевича о таких тонкостях процесса можно было не думать, а сконцентрироваться на «живости». Еще Андрей Сергеевич любит детально «выстраивать балет» — мизансцены и передвижения в кадре. Вот это мне было сложнее, в кадре происходит много всего, что надо учесть. Поэтому, получив за час до съемки мизансценический рисунок, я нередко оставался без обеда — ходил «втаптывать» рисунок, чтобы выглядеть естественно. Например, у меня была сцена, в которой было около 36 физических действий.
Драка?
Нет, просто бытовые действия: накрыть на стол, налить, убрать, кивнуть, забрать вещи, поставить обратно, зажечь, потушить, выкинуть — и при этом надо было вести очень точный историко-политический диалог. Теперь сам жду монтажа — посмотреть, как получилось.
Чему главному ты научился у Кончаловского?
Андрей Сергеевич учил меня любви. Любить партнеров, как людей, и окружающую действительность. Не бояться делать это по-настоящему, в таком гуманном смысле. Это не про то, что я любить не умею, это про само определение любви — что это? Это всепрощение, открытость в том числе. Более тесный моральный контакт, что ли. И установить его порой очень тяжело, потому что мы ограничены этикетом, этикой и другими социальными обусловленностями. А вот он меня в кадре учил убирать их, потому что мой персонаж руководствуется не столько социальными рамками, сколько своими собственными. Сложно здесь концепцию любви вплести, понимаю, но как есть. Для меня это оказалась роль на вырост, в общем.
Есть такое, что у старшего поколения режиссеров все продумано до мелочей — мизансцена выстроена, в реплике слово не заменишь. А у молодых — сплошная импровизация?
Первая фраза, которую сказал Андрей Сергеевич на площадке в первый день съемок: «Друзья, я не знаю, что мы снимаем, не знаю, куда мы идем. Но давайте сделаем это хорошо?» — и это говорит о подходе. С одной стороны структура, а с другой — полет. Например, был момент, когда мы сняли часть сцен, а потом решили поменять персонажу внешний облик, потому что от него, как сказал Андрей Сергеевич, «слишком холодом отдает». Хотя уже были отсняты кадры. Это говорит о гибкости для такого взрослого и умудренного опытом режиссера. А вот тех же, например, молодых режиссеров бывает не переубедить, хотя, безусловно, чаще, конечно, именно молодые режиссеры более склонны экспериментировать.
И вот, после работы с Кончаловским, ты хочешь сделать паузу в карьере?
Конечно, я думаю, может, это кокетство какое‑то? Но нет, не кокетство. Я просто не хочу встраиваться в какие-то общие ритмы, я хочу попробовать навязать людям свой ритм. Нет, навязать — плохое слово. Скорее, обозначить для самого себя четче, как я живу. Мне не хватает своего ритма, творческого или бытийного. Если у меня это получится, то и с окружением гармония наступит — сейчас ее меньше, чем хотелось бы.
Очень обтекаемо.
Безусловно, я люблю авторское кино. Люблю, когда в нем глубокие фундаментальные вопросы решаются. У меня были такие работы, но их одна-две, немного. Такой, надеюсь, получится работа с Кончаловским. «Слон» Маруси Фоминой. Не видел фильма «Контакты» Димы Моисеева, но помню свой монолог про любовь, ценность человеческой жизни, очень важные темы. Собственно, в связи с этим я начал писать свой сценарий, потому что хочу снять про то, что мне интересно.
Ты, наверное, тот самый актер, который все время надоедает режиссерам своими идеями?
Да.
А режиссеры что? «Мальчик, не лезь»?
Я стараюсь с самого начала выстроить с режиссерами уважительные взаимоотношения. Не терплю пренебрежительного отношения к себе. Если мне режиссер скажет: «Мальчик, не лезь», — то это, скорее всего, будет наша последняя с ним съемка. Я всегда стараюсь заходить в проект как сотворческая единица. Что Маша Агранович, что Андрей Сергеевич — они про сотворчество. Главное — сохранение диалога между людьми, наличие возможности обсуждать, предлагать, просить для себя что-то, если нужно. Например, в финальный съемочный день у Андрея Сергеевича я попросил себе актерский дубль — хотел попробовать какие‑то вещи. И он мне его дал. Если я все верно понял, то скорее всего этот дубль возьмут в монтаж. Это же круто.
При этом мы знаем истории совсем иного отношения к артистам на площадке: мол, актеры — дураки, пустые сосуды, которые режиссер заполняет смыслом. Был даже случай, когда режиссер на площадке командовал в рацию: «Зверьки, в кадр!»
Я про такие истории тоже слышал, но, к счастью, сам за десять лет работы в кино с ними не сталкивался.
Может, тебя боятся? Саша — такой брутальный, сейчас как даст в глаз.
Да ну, все наоборот знают, что я добрый. Я убежден в том, что творчество получается лучше, когда все расслаблены, довольны и в диалоге.
Давай еще про твою внешность, которая обманчива. Ты на деле тонко чувствующий человек?
Я знаю, что у меня такая «опасная» лысая голова с сережками, рост высокий, и люди часто воспринимают через свою призму, стереотипическое восприятие. Осознавая это, стараюсь себя подать чуть более мягко, чем я есть на самом деле. Чтобы не подогревать их собственные представления обо мне. Я уже про себя это понял. При этом у меня самого нет контраста с тем, как я чувствую себя снаружи и как внутри. Мне кажется, что и снаружи‑то я выгляжу довольно дружелюбно. (Смеется.)
Как вышло, что, отучившись четыре курса на экономфаке Московского государственного университета приборостроения и информатики, ты отчислился и поступил в ГИТИС?
Этому предшествовали длительные внутренние монологи. Голос подсознания с каждым днем все отчетливее говорил, и заглушить его не получалось. Оставалось либо его как‑то заткнуть, либо согласиться с ним и что‑то предпринять.
На тот момент я уже поработал в качестве модели на европейских фэшн-шоу (я участвовал в показах на Неделях моды), увидел, что такое съемки, окунулся в этот мир — и меня затянуло. Вернувшись в Москву, я в какой‑то момент загулял. От внутреннего дискомфорта какого-то, не мог понять долго, в чем дело. В какой‑то момент увидел поступающих студентов в МХТ им. Чехова, подумал: а ведь театральный — то, что нужно. И стал двигаться в этом направлении. Поступил.
А потом тоже бросил.
Да, через пару недель послу поступления у меня начался кризис — я ожидал незамедлительно увидеть кинокамеры, «Оскары» и все остальное. Плохо понимал, что такое театральный вуз. Стал выпивать, плохо спать и вместе с тем творчески искать себя. Плюс ко всему ты приходишь в институт со своим представлением о профессии и тебе нужно сломать свою структуру, чтобы заново ее выстроить на каких-то уже более профессиональных началах. Процесс ломки лишает тебя тех данных, которые были, а новые даются нелегко. Ты в кризисе, ощущение паршивое. И главное, что я имею в виду, что тебе самому нужно себя перестроить, а не кому-то еще.
Тебе педагоги говорили гадости?
Мне и тут повезло: мастера никогда не говорили гадостей. Просто сам видишь, что неубедителен, неинтересен. Думаешь: почему такое говно выходит? Я же так старался. Окей, давай попробуем по-другому — на эмоциях на импровизации. О, вроде получилось! Но нет. Друзья, педагоги вежливо спрашивают: «Саш, а что сказать хотел?» И ты понимаешь, что занимался самоудовлетворением на сцене, а не творчеством. В какой‑то момент стало особенно тяжело. Я подумал, что нет, это не мое. Попробовали — отлично, а теперь спасибо и пока.
И ушел искать себя в моделинге. Почему? Разве это не этапное занятие, трамплин к чему‑то другому?
Конфуций говорил: «Можно обрести весь мир, не выходя из дома» — вот я и пытался обрести мир через моделинг. Но я быстро понял, что сильно ограничен здесь в инструментах, и за два года успел соскучиться по тому, чем занимался предыдущие три. Так я вернулся в театральный.
Что тебя сегодня связывает с театром?
Сейчас играю спектакль «Рассказ о семи повешенных» по Леониду Андрееву в Боярских палатах СТД. Его поставила Полина Синильникова, потрясающая молодая актриса. Поставила с совершенно замечательной командой актеров, технической и художественной группой. Мы поем оду гуманизму. Говорим о том, что человеческая жизнь достойна, чтобы ее любить. В остальном театра у меня сейчас мало, это единственный спектакль — чтоб связь сохранить. Думаю о том, чтобы поставить «Братьев Карамазовых», свою вторую театральную режиссерскую работу. Эта идея пришла нам с Олегом Гаасом (актером. — Прим. ред.), когда мы были в Петербурге.
Был период, когда ты работал звонарем при храме.
Ого, ты знаешь об этом? Ну, «звонарем» красиво звучит, я так девчонкам на свидании говорю. Но действительно было время, когда я пробовал звонить в одном из московских храмов. Мне это давало умиротворение, общение с людьми, в котором я нуждался. В том же храме я пел на клиросе. Мне интересна тема религии, Бога, я часто думаю об этом, периодически хожу в храмы. В последний раз вот был в монастыре на Соловках — снимался там в «Слоне» у Маруси Фоминой.
Что скажешь о поколении тех, кому сейчас 20–30?
Очень верю в этих людей. Верю в то, что мы успели набраться ценностных черт и принципов, очень важных для продолжения всего созидательного в России. Тешу себя мыслью, что шанс есть. Это ощущение основывается на тех, с кем общаюсь. Хотя иногда попадаются видеоролики из разных треш-пабликов, и эта вера начинает сильно колебаться. Я вдруг понимаю, что люди за пределами моего зрения живут очень по-разному, но наблюдение за моими близкими меня очень поддерживает и вдохновляет.
И какой у тебя план?
Хочу пробовать писать сам. Собираю материал. Например, начал изучать этологию. Это наука об эволюции человеческого и животного поведения. В общем, не растерять любопытства — вот мой глобальный план, если коротко. (Смеется.)
Текст: Андрей Захарьев
Фото: Валентин Блох
Постановка: Яна Милорадовская
Продюсер: Мария Зайцева
Стиль: Дмитрий Стайл
Ассистент стилиста: Анна Тулаева
Визаж и волосы: Лия Кибисова
Свет: Айрат Муратов, Владислав Скобелев, Skypoint
Благодарим петербургский метрополитен за помощь в организации съемки.
Комментарии (0)