Получается, можно любить сразу всех, и соперницу в шубе из чернобурки, и крикливого петуха, громкость которого регулируется лишь солидолом, и особенно свое собственное горе – а его за то, что меняет тебя, хоть и не всегда в нужную сторону. Передаем вам слова поэта Анны Сеничевой о синем-пресинем море (в запахах, разговорах, слезах, на обложке) и примирении с неотвратимым – в общем, о «Симоне» Наринэ Абгарян.
Наринэ Абгарян родом из Берда (около 7000 жителей), небольшого пограничного города в Армении, как и все герои «Симона» и нескольких других ее книг. Берд писательница называет своим Болдином, местом силы и очищения.
Анна Сеничева: «С книгой я впервые познакомилась, наверное, года три назад. Читала ее летом в деревне, и, как мне это помнится, прочитала за один день – оторваться было совершенно невозможно. Маленький городок в Армении, обычные простые люди. И в этом красота, на мой взгляд, вообще всех романов Наринэ Абгарян, они о самых простых людях, вот с абсолютно земным бытом, земными заботами, понятными всем. И сам Симон, главный герой, каменщик, разнорабочий, живет тоже очень просто. За свою жизнь он встречает пять женщин. Эта история о них и о том, как они повлияли на судьбу Симона и друг друга».
До «Симона» были «Манюня» и сериал по ней, «С неба упали три яблока», премии «Ясная Поляна», «Большая книга» и The Guardian, который включил писательницу в число самых ярких авторов Европы.
Анна Сеничева: «Обложка у книги невероятно красивая, синяя-пресиняя и на две трети заполнена морем, на дне которого затонувший город. Наринэ – мастер деталей, мастер красивого штриха: здесь что-то появится, потом где-то еще проскользнет, через 20, через 200 страниц, и обязательно во что-то свяжется. И вот это море, которое на обложке, оно тут везде, в запахах, слезах. В разговорах героев тоже, которые постоянно вспоминают поверье, что там, где сейчас их город, зажатый в горной теснине, раньше было море. И в конце, не буду спойлерить, море к нам снова возвращается. И так интересно следить за этой линией, которая вроде бы и не главная совсем, вторичная даже, но удивительно поэтично прочерченная».
В одном из своих интервью Наринэ Абгарян рассказывает, что стала писать благодаря маме, которая, не рассчитывая на успех, предложила дочери в ее 15 лет освоить «Шум и ярость» Фолкнера. Примерно тогда же случились «Сто лет одиночества» и «Самый красивый утопленник в мире» Маркеса. Первая книга — любимая, второй была «обезоружена и оглушена». Литературный дебют писательницы состоялся, когда ей было за 40. Она часто и щедро самокритична («несуразный бухгалтер»), притом что по ее текстам сейчас пишут серьезные научные работы.
Анна Сеничева: «Все в высшей степени литературно сделано. Влюбляет с первой страницы, даже меня – брюзгу по части текстов. Абсолютно мой язык, столько наслаждения речью, богатой на всевозможные художественные средства и приемы. Но их не чувствуешь, настолько все органично. Вся ее проза – сплошная поэзия, только без ритма и рифм. Книжка не только о любви мужчины и женщины, детей и родителей, а про любовь ко всему, к жизни, даже к горю. О том, как горе меняет нас, и как люди учатся с ним жить, справляются с ним, и что из этого выходит. И тут просто невероятное множество сюжетов. Наринэ какая-то, конечно, удивительная. Мне кажется, все мы сталкиваемся со страхом смерти, рано или поздно. Ну, что там будет? Неужели и я тоже умру? Вот эти все вопросы бытия. А Наринэ очень спокойно пишет про то, что мы все уйдем: вот люди, вот маленькие домики, вот забор, вот огородик, а вот здесь уже могилки, и как-то примиряешься. Как-то становится понятна неотвратимость, она не пугает. На страницах Наринэ она не пугает, наоборот, как-то успокаивает, помогает».
Несмотря на царящие в Берде пуританские нравы, в интрижках он себе не отказывал. Любил женщин – самозабвенно и на износ, очаровывался с наскока, ревновал и боготворил, на излете отношений обязательно дарил какое-нибудь недорогое, но красивое украшение. «Расставаться нужно так, чтобы баба, встретившись с тобой на улице, не прожгла плевком!» – учил он друзей.
Друзья отшучивались и, намекая на его любвеобильность, дразнили джантльменом, от слова «джан» – душа моя. Меланья по молодости устраивала мужу сцены ревности, но с годами научилась смотреть на его похождения сквозь пальцы. И все же иногда, чтоб не слишком зарывался, закатывала скандалы с битьем тарелок и чашек, которые заранее откладывала из щербатых, предназначенных на выброс. Симон наблюдал с нескрываемым восхищением, как жена мечется по дому, грохая об пол посуду.
– Ишь! – комментировал, подметая потом осколки. Пока он прибирался, Меланья курила на веранде, стряхивая пепел в парадные туфли мужа. Жили, в общем, душа в душу.
Н. Абагарян, «Симон»
Текст: Владимир Трепитов
Фото: архив героя
Комментарии (0)