Художник Aljoscha: "Биоизм - визуальный манифест новой этики"

Вы являетесь представителем биоизма – что это за направление?

Это термин, который я придумал для того, что делаю. Отвергая простое и очевидное, отказываясь описывать банальное, известное, уже существующее, я создаю вещи не от мира сего, усложненные формы. Но это в любом случае базируется на биологии, органике, комплексности, потому что человек склонен все упрощать, а вот природа, наоборот, она усложняет, развивает. Поэтому создаваемая биоистами культура становится новой природой.

Как же возникает идея объекта, непохожего на все существующее?

Нужно отталкиваться от того, что ты знаешь. Когда я вижу, что произведение начинает на что-то походить, я его переделываю. Кстати, одна из особенностей нашего мозга – мы во всем видим аналогии. Поэтому мои объекты, которые слишком комплексны, люди обычно сопоставляют с морской фауной и флорой. Ведь только там гравитация не имеет такого сильного влияния и формы богаче. Раньше я переживал по этому поводу, а потом понял, что просто людям нужно как минимум для описания опираться на что-то знакомое, на существующие слова.

Видимо, такое творчество обусловлено и своеобразным образом мышления?

Варясь в котле всех идей, неизбежно приходишь к основополагающему жизненному принципу – отклонению. Почему-то большинство людей думает, что соблюдение законов и традиций, стремление к кем-то установленным идеалам, эталонам экстремально важно. На самом деле движущая сила для развития личности и социума – это отклонение от нормы, изменение. Общество – это организм, у каждого человека в нем есть своя функция, но, если этот организм будет состоять из одинаковых элементов, он не сможет существовать. Поэтому не нужно заставлять всех поступать в соответствии с кем-то установленными нормами. Отклонение от нормы – новый философский подход, новое мировоззрение. Это новая этика, а биоизм – ее визуальный манифест.

В какой момент вы для себя выбрали этот стиль, и что повлияло на выбор?

Я с детства обожал рисовать, в юношестве выиграл несколько олимпиад по черчению, карандаш был моей любовью. Потом, правда, я получил экономическое образование, но, осознав, что это не мое, смог выехать на Запад и начал тотально художественную деятельность. Сначала это были поиски: я пришел к живописи, а через нее перешел к скульптуре. Хотя последнюю раньше недолюбливал, считал ее искусством для неудавшихся художников, которые не могут все выразить в двухмерном мире. Но, рисуя, я однажды заметил, что на палитре у меня образуется своя абстрактная картина из наслаивающейся краски. И я стал, играя, строить небольшие объекты прямо на палитре. Я видел во всем жизнь – это старая болезнь художников. Но, если раньше живыми считали только людей, чуть позже – еще и животных, а сейчас уже – растения, камни и почти все, что нас окружает, стало быть, и мои произведения в какой-то мере могут быть живыми. Поэтому в моем манифесте это утверждение занимает центральную роль: я создаю живые вещи. После этого осознания мне стало проще делать свои работы: я определился с направлением и с той новой эстетикой, которая меня интересует. 

Что за новая эстетика, чем плоха старая?

Она не плохая, она факт, данность. Но меня как художника интересует создание чего-то нового. Тут можно провести параллель с музыкой: музыкантов много, но мало композиторов, которые создают произведение, не существовавшее ранее. В изобразительное искусство это пришло относительно недавно. Малевич и другие авангардисты начали отрицать необходимость изображать существующие вещи. 

Как выглядит процесс создания произведений?

Сначала есть идея, хотя обычно их тысячи. Но на конкретный выбор влияет объективная ситуация: какая надвигается выставка, какое будет помещение, что мне хотелось бы там сделать. Если это огромное пространство, должна быть монументальная вещь, как в Futuro. Это совершенно новая работа: я еще никогда не комбинировал в таком объеме прозрачные и окрашенные элементы. Маленькие объекты я создаю из краски, нанося ее объемы слоями друг на друга, выстраиваю скульптуру. Если это большая инсталляция, то я делаю ее из кусков подплавленного акрилового стекла: обрабатываю, формирую, создаю из них автономные объекты, которые в свою очередь компонуются друг с другом, соединяются в суперорганизм. Все это я делаю, как правило, на месте, хотя к последней выставке в Дорнбирне, состоящей из ста сорока самостоятельных скульптур, я готовился почти два года и многое делал у себя в ателье. Обычно в свои проекты я приглашаю коллег, в Нижний привез из Дюссельдорфа работу своего друга, Дмитрия Дыховичного. Это тоже биоизм, правда, более ортодоксальный – бронза в окружении лягушкоподобных существ.

Отличается ли восприятие вашего творчества в различных регионах?

Я делал его и в Индии, и в Африке, и в Латинской Америке, и на Кубе – люди везде люди. Те, кто эстетически высоко развиты и много видели, сразу понимают, что это нечто особенное, – страна тут не имеет значения. А те, кто не особенно искушен, тоже осознают, что это искусство, но не знают, как его применить. Они пытаются сразу же определить его стоимость. В Индии то, что объект может быть на улице, приводило людей в невероятный ступор: они не понимали, зачем он тут. Потом пытались классифицировать это как декорации или украшения: так им было проще. А то, что искусство может быть само по себе, ни для чего, там с этим сложно.

Иногда вы интегрируете свои произведения в городскую среду – зачем?

Я до сих пор как маленький мальчик играю с вещами, в том числе и с собственными творениями. Я считаю ужасно скучным, когда произведения находятся только в галереях, в рамках или за стеклом. Сразу понимаешь, что это не живая вещь, а просто предмет искусства, торговли, философии. Поэтому я обожаю брать свои объекты и выставлять просто на улицу, среди обычных людей. Это своеобразная социализация.

Бытует мнение, что художник должен быть голодным, а поэт должен страдать. Ваши же принципы указывают на то, что вы счастливый человек.

Бывают, конечно, трудные дни. Но в целом я для себя еще в детстве решил: я не хочу страдать. Желаю быть счастливым! Я рожден для счастья, я рожден на радость людям. А еще я считаю, что страдания художника не должны ни на что влиять. И вдохновение-то нужно, когда в самом начале этого пути ты мучим внутренними сомнениями. А хорошему художнику вдохновение ни к чему: он и без него знает, что делать.

Складывалось ли бы все так, если бы вы не переехали на Запад?

Если бы я остался в Украине, где иное окружение, обстоятельства и куда меньше современного искусства, я бы просто шел этим путем чуть медленнее, возможно, чуть иначе. В любом случае, все более и более развиваясь как художник, я прихожу к пониманию, что тоже запрограммирован на свою роль в социуме. Не могу делать вещи, которые мне не нравятся. Я не рисую портреты в данный период времени, хотя раньше это делал с удовольствием. Просто это моя внутренняя миссия берет свое.

Интервью: Виталия Голованова Фото: Женя Дубова, архив галереи Futuro