Александр Миронов: «памятник Александру Невскому – это судьбоносная вещь, из тех, что прилетают скульптору один раз в жизни»

Начнем с главного: расскажите, как устроен процесс создания таких значимых городских памятников, как тот, который сейчас стоит на Стрелке?

Памятник Александру Невскому – наш совместный труд с Андреем Николаевичем Ковальчуком. Эта работа победила на конкурсе и потом в открытом голосовании на сайте. Когда был объявлен этот конкурс, я, честно говоря, не хотел в него влезать, потому что сомневался в честности подобных затей. Поэтому мы чуть не опоздали с проектом и отправляли все в последнюю секунду. Мы отправили два проекта, но почему-то дошел только один – совершенно кармическое совпадение. В итоге на второй тур было отобрано три работы: скульптора Щербакова, Алексея Щитова и наша, и по итогам голосования у нас оказалось немножко больше голосов. Началась рабочая история: вылепить скульптуру в миниатюре, в размере, в разных материалах, снять формы. Немыслимый объем работ за те сроки, которые перед нами ставили! В памятнике около сотни деталей, очень много фрагментов, которые потом стыкуются, свариваются, обрабатываются и так далее, и на каждом этапе необходим контроль скульптора.

Это единственный памятник Александру Невскому в России, где он без шлема. Вы сознательно ушли от воинственного настроения в работе?

Конечно, в этой работе речь не про войну, а про путь от воина к святому. Конь, который чувствует, что они пришли к конечной точке воинского пути, и вся фигура Невского, энергичного, полного памяти о недавних битвах, но уже сознающего, что впереди его ждет совсем иной путь. Он сидит спокойно на абсолютно статичном коне, но внутри пластически там столько движения!

Как вы изображаете человека, о точном облике которого нет никаких данных, кроме иконописных изображений?

Изначально я вылепил портрет мужа одной моей коллеги, Людмилы Водолагиной, она, кстати, тоже участвовала в этом проекте. Но потом мы согласовали с моим соавтором, что надо что-то менять и дополнять. И так раз изменили, два изменили, а когда уже начали в размере работать, получился уже не портрет конкретного человека, а совершенно новый герой. Дошло до того, что, когда я уже на лесах лепил голову, из литейщиков кто-то мимо пробегал, я говорю: «Залезь на леса, я слеплю нос твой», и получилось так, что основа конкретного человека, какие-то нюансы – разных. В эпоху Возрождения Рафаэль, Тициан могли взять нос от одного человека, глаза от другого, губы от третьего. Здесь произошла примерно та же самая ситуация, но тем не менее основа была изначально от абсолютно конкретного человека, которого зовут Юрий Водолагин.

Когда вы придумываете скульптуру, то создаете героя в некоем сюжете у себя в голове и «вырываете» его оттуда или это отдельная фигура в вакууме?

По-разному. Бывает, человек прожил долгую жизнь, а лепишь его молодым, потому что там он был типажом интереснее. Иногда цепляешься за какую-то историю, сюжет. А бывает так, что композицию придумываешь очень долго: мучаешься, и так и сяк пробуешь, и вроде типаж тебе понятен, и история ясна, а она не идет, не рождается. Бывает так, что сделаешь, а потом все ломаешь. Весь этот творческий процесс настолько сложен и непонятен! Как придумывается музыка? У нас же всего несколько этих нот несчастных Тут то же самое: откуда образ приходит – не ясно.

Всегда была эта проблема: ты или хорошо придумываешь, но вылепить не можешь, или хорошо лепишь, но ничего придумать не можешь. Редко, когда этот паззл сходится. То, что мы отработали с Невским, – нельзя делать такие памятники на таких скоростях, в такой обстановке, потому что брусчатку через год можно положить новую, а памятник через год заменить нельзя.

Действительно есть такое ощущение, что скульпторы – это отдельная каста даже в художественной среде, но вы еще занимаетесь рисованием. Для вас есть раззница между состоянием разума скульптора и художника?

Рисунок – это первооснова всего. Сейчас все чаще пытаются уходить от этой основы и прятать свою убогость в тени новых, якобы передовых, тенденций. Так люди убегают от собственной неполноценности и даже бездарности. Я преподаю рисунок в институте имени Сурикова и рисую для души, у меня две темы: драпировки и обнаженные женщины, другим не занимаюсь. Скульптура и рисунок для меня – единое целое, потому что я не могу, занимаясь одним, не делать другое.

Я, обратившись к вашему сайту, заметила, что эстетика работ, которые вы делаете для себя, сильно отличается от эстетики тех памятников, которые вы делаете на заказ. Почему так выходит?

Я обожаю большие размеры, я бы свои творческие темы лепил метров по шесть, а то и больше. Но сейчас у нас в стране и мире немножко не про это история. Иногда памятник зависит полностью от воли, вкуса и представления о прекрасном заказчика. Хотим мы или не хотим, среди заказчиков людей, которые готовы на какой-то эксперимент и готовы за него платить, практически нет. Например, Лужков был более расположен к творческим людям, к скульптуре, и он мог позволить эксперименты.

Есть ощущение, что сейчас востребована некая «имперская стилистика» памятников. Вы согласны?

На мой взгляд, это плохая тенденция. Из последних крупных позоров в Москве – это князь Владимир. Следом за этим проектом ушел другой позор этого же автора – памятник Калашникову на Садовом кольце. Следующий проект его ученика, который я считаю крайне неудачным, – это Ржевский мемориал. За этим стоят те, кто дает возможность проекту реализоваться, не вникая в эстетическую сторону произведения. А люди все чувствуют. Людей обмануть очень сложно. Я заметил, что практически никогда против серьезной работы люди не выступают, не идет волна безумной критики. Но, когда появляется халтура, это видно. Мне непонятна позиция серьезных профессионалов, которые тихо за этим наблюдают. И вот, знаете, после князя Владимира, когда появляется ряд чудовищных памятников на одну и ту же тему, меня спрашивают, как же ужас такой поставили, а я говорю: «После князя Владимира можно все», потому что мы пробили им дно.

В нашем разговоре мы вспоминали имена Шемякина, Эрнста Неизвестного, старых мастеров, но при этом мы не можем вспомнить имена скульпторов постсоветского и современного периодов. С чем это связано?

Вы знаете, имена есть. Например, вам должна быть хорошо известна такая фамилия, как Рукавишников, а родственник того самого купца Рукавишникова – скульптор номер один в Москве. Правда, ему тоже уже 70 с небольшим. А вот молодых практически не сыскать. Институты выпускают авторов и найти там серьезно, профессионально заточенных ребят – это целая проблема. Найти ребят, которые бы четко понимали, куда они движутся и чего хотят, — еще сложнее. И, как правило, эти ребята попадают в «рабы» к другим мастерам. И хорошо, если ты попал к хорошему мастеру: ты не заработал денег, но вынес для себя опыт. А часто тебя полностью уничтожают как художника (а это происходит мгновенно), ты лепишь халтуру и умираешь как профессионал, теряешь квалификацию. Все. Вопрос заработка тоже никто не отменял, жить надо, а очередь из заказчиков не стоит. С одной стороны, понятно: экономическое, политическое положение страны не позволяет, и делать акцент на ком-то из молодых художников – всем не до этого. Все хотят быть самоучками, а не учиться 5 лет, а за это время те старики, которые умели и могли научить, просто умирают. Арт-рынка и серьезного бизнеса, построенного на искусстве, в нашей стране тоже нет. То, что есть, – жалкое подобие. Главное: сейчас в российском искусстве попросту нет авторитетов, чье мнение значило бы по-настоящему много, к кому прислушивались бы беспрекословно коллеги, заказчики и общество. Скульптура стоит дорого, и, чтобы ее покупать, нужно хотеть ее, понимать и иметь финансовую возможность. Обычный человек никогда не сможет заказать себе портрет или композицию, потому что это сотни тысяч рублей, а, как правило, даже миллионы. Когда во главе государства появится человек, который с рождения или с детства любит искусство, будет другая ситуация. Когда культура – это только фон, мы забиваем точки монументами, не вникая в их художественную ценность.

Для людей, которые далеки от искусства в принципе и от скульптуры в частности, какие есть имена в мире скульптуры, чтобы поднабраться правильной насмотренности на мировом уровне?

Я озвучил, например, Рукавишникова: очень специфический скульптор, он не совсем понятен людям, но это мощнейший профессионал и серьезнейший художник. Из профессионалов такого уровня есть еще Андрей Балашов и Михаил Дронов – они известны в московских кругах. Был такой скульптор Митерай, но он недавно скончался и тоже был на любителя. Если копнуть чуть дальше, ХХ век вообще удивительная штука, когда появились и Джакомо Манцу, и Франческо Мессина, а позднее – Аниш Капур, Фернандо Ботеро, Арнольда Памадоро и Хавьер Марин. Я уже не беру Францию, где один Бурдель чего стоит.

Это все фигуративная скульптура, но ведь есть еще абстрактная скульптура, популярная, например, в Азии.

Я год назад преподавал в академии в Китае, в Харбине. Да, все здорово: все эти эксперименты и возможности. Но, когда я попал на выставку традиционного китайского искусства в стиле «гохуа», я про себя сказал: «Вот где вы были великими, там вы и остались, и оставайтесь!». И даже современные художники, которые работают там в старом стиле, это уровень, это невероятная претензия на искусство, а все остальное – попытка объять необъятное.

То есть вы все-таки за то, чтобы держаться памяти предков и уже из неё вытаскивать что-то новое?

Я считаю, что, как бы мы ни крутили весь этот кубик Рубика, он все-равно крутится вокруг одной и той же формы. Если выдернуть одну часть, это уже поломанная игрушка, которая никому не нужна. То же происходит и сейчас: пытаются основы и традиции как-то подрихтовать, изменить, потрясти… Трясти и искать новые формы надо, но надо к этому подходить с умом и с рассудком, чтобы не получилось так, что кубик Рубика развалился и вся сказка закончилась. Сейчас идет процесс раскурочивания базы, ни к чему хорошему это не приведет.

Есть ли ощущение дополнительной ответственности, когда становишься автором исторического памятника?

Мы часто забываем, что через искусство идет воспитательный процесс поколений: дети видят и впитывают то, что видят. Если мы выдернем этот ген искусства, то чем его заменим? Шанс сделать крупную работу выпадает редко, а памятник Невскому – это судьбоносная вещь, из тех, что прилетают скульптору один раз в жизни. Делать эту работу так, чтобы она потом болталась в веках как мусор, я не хочу. Живопись можно снять со стены и забыть, со скульптурой так не выйдет. Конечно, это ответственность, и перед собой как перед мастером в том числе.

текст: Анастасия Базилева

фото: Анатолий Козьма, архив героя