Ирина Прохорова

Семнадцать лет назад сестра бизнесмена Михаила Прохорова основала фундаментальный научный журнал «Новое литературное обозрение», значение которого общественность оценила, присудив ей премию Андрея Белого в номинации «За особые заслуги перед русской литературой». А в этом году Ирина сама учредила премию для писателей под гоголевским названием «НОС», то есть «Новая словесность». Победитель определится зимой.

Откуда в вас такая любовь к слову и к науке?

Во всем «виноват» МГУ, романо-германское отделение филологического факультета. Я готовила себя к академической карьере, но в начале 1990-х, на волне всеобщего креатива, решила создать независимый профессиональный гуманитарный журнал, чтобы публиковать серьезные исследования, с которыми до того момента негде было познакомиться. Так в 1992 году и возникло «Новое литературное обозрение».

А потом и одноименное издательство.

Книгоизданием я занялась для того, чтобы экономически поддержать журнал. Теперь у нас ежегодно выпускается около восьмидесяти книг, которые тематически группируются вокруг одного из уже трех периодических изданий: в 1998 году к «НЛО» прибавился «Неприкосновенный запас», а в 2006-м – и «Теория моды». Наша задача – модернизировать гуманитарную науку, а это невозможно без осмысления собственной истории. Под каким углом ее рассматривать? С позиций традиционного учебника, объясняющего революции потребностями «верхов»? Тогда абсолютно непонятно, как произошел 1991 год – при тотальной-то слежке и цензуре!

Но в 1991-м такого все-таки уже не было.

Да, но в 1985 году, когда Горбачев возглавил страну, на дворе еще стоял абсолютный Советский Союз! Годом позже меня едва не завалили на защите кандидатской диссертации, обвинив в потакании буржуазным исследователям. И это при том, что в работе не упоминалось множество писателей, исключенных советской пропагандой из контекста мировой литературы. Поэтому не стоит думать, что в 1980-е мы жили почти как сейчас. Политический декаданс витал в воздухе, но репрессивный механизм работал до своего стремительного коллапса в августе 1991 года.

А когда вы разочаровались в режиме?

Я никогда не была связана с диссидентским движением, жила жизнью обычного советского человека. Внутренний дискомфорт начался, когда я окончила университет. Стоял 1978 год, расцвет застоя, и в поисках работы по специальности я вдруг осознала, что у меня и моего поколения фактически нет будущего. Полноценно заниматься наукой было вряд ли возможно, делать общественную карьеру означало вступать в партию и терпеть все унижения «партийной дисциплины», о какой-либо частной инициативе нельзя было и мечтать. Вся социальная жизнь сводилась к кухонным посиделкам. Вот от этого ощущения полной бесперспективности системы и произошла перестройка, а затем и крах СССР. Я сама три дня простояла на баррикадах у Белого дома в августе 1991 года и могу засвидетельствовать: это было народное волеизъявление! Для исследователя культуры большая удача пережить такое: на твоих глазах происходят тектонические социальные сдвиги, на демонстрацию в защиту новой жизни стекается полмиллиона человек. Такое не сымитируешь! Это «Наших» можно согнать, заплатив по тридцатке… С тех пор все, что я делаю, направлено на избавление от мертвого груза советской культуры.

Но вы работаете на довольно узком поле.

Это заблуждение! Конечно, я работаю в сегменте интеллектуальной литературы, и тиражи не могут быть многотысячными. Но я ориентируюсь на очень важный слой общества – на общегуманитарную среду, ответственную за выработку и трансляцию новых идей. Кстати, все наши издания вывешиваются в Сети и могут похвастаться огромным числом скачиваний. Это означает, что мои журналы читает широкий круг образованных читателей – в поисках новых смыслов и, в частности, критериев оценки качественной литературы.

Каковы же они?

А вот это и есть предмет наших исследований и споров. Россия переживает кризис критической рефлексии: старая система координат рухнула, а новая никак не сформируется. Оттого и премии наши невнятные, а отсутствие открытых дебатов порождает в обществе глубокую неудовлетворенность любыми результатами выбора. Та риторика, которая преподносится под личиной спора, вырождается во взаимные обвинения сторон в непатриотичности или ура-патриотизме.

Поэтому вы и решили создать «НОС» – премию «Новая словесность»?

В какой-то момент в Фонде поддержки культурных инициатив, основанном в 2004 году Михаилом Прохоровым, возникла идея создать свою премию. В отличие от прочих, ее главная задача – как раз открытые дебаты. Мы хотим сделать публичным то, что всегда происходило в кулуарах: как жюри отбирает произведения в шорт-лист, какими критериями руководствуется, вокруг чего возникают споры. Люди должны нести ответственность за свой выбор и уметь объяснить его. В этом году у нас абсолютно разные игроки, и мне безумно интересно, кого в итоге предпочтет жюри. Среди фаворитов, например, Елена Элтанг с романом «Каменные клены» и Сергей Носов со сборником эссе «Тайная жизнь петербургских памятников».

Главным условием для участия в премии вы называете «новую социальность». Что имеется в виду?

Наше общество дезориентировано, поскольку в нем столкнулись два несовместимых мировоззренческих принципа. Пример шашлычной «Антисоветская» тому подтверждение. Мы что, вернулись в Советский Союз? Или все-таки строим новую страну? Не может одно с другим сосуществовать, это капкан! Поэтому новая социальность – это попытка художника показать обществу новые горизонты, создать новую социальную метафорику.

Главным социальным писателем сейчас считается Захар Прилепин.

Каюсь, не люблю его, хотя признаю его одаренность. Для меня тексты Прилепина – печальный пример живучести официальной советской литературы с ее псведосоциальной брутальностью.