Ростислав Пинкава: «Не разгромят поезд, так расстреляют на бегу»

Когда началась война, вам было шестнадцать лет. Как вы попали на фронт?

Я родился в Москве в 1925 году, через год с родителями переехал в Ленинград, в четырнадцать лет поступил в художественную шко­лу при Всероссийской Академии художеств. О том, что началась война, мы с сестрой узнали в деревне на реке Луге, куда ездили каждое лето. Хозяин дома, где мы жили, выпил маленькую (бу­тылка водки 0,25 литра. — Прим. ред.) и запел военные песни. Мы двинулись в сторону Ленинграда сначала на катере, потом на поез­де. Во время пересадки в Толмачево всеобщая тревога усилилась: на железнодорожной платформе стояли ряды пулеметов, солдаты выгружали гранаты, патроны, мины. В пути над нами начали ле­тать немецкие самолеты, по заведенному порядку машинист дал несколько гудков, все пассажиры побежали в лес, а мы с сестрой остались в вагоне. Не разгромят поезд, так расстреляют на бегу, решил я. Несколько бомб разорвалось совсем близко, но мы не пострадали. Вскоре мы прорвались в блокадный город, над которым парили десятки аэростатов. Через полгода эвакуировали Электро­механический завод, где работал мой отец,— так в феврале 1942 года мы с родителями оказались в Перми. Я вел переписку со школьными прияте­лями, их эвакуировали в Самарканд, и чуть позже я перебрался туда. Мы жили в школе: спали на топчанах в классах, а учились в коридоре. Старшеклассников стали постепенно мобилизовать, ребята уходили один за другим. Нас, 1925 года рождения, опреде­лили в училище связи на пятимесячное обучение, и в феврале 1943 года я пошел на фронт связистом. Из-за контузии на месяц попал в госпиталь под Павлоградом, прибыл в часть уже после взятия Днепропетровска. Помню, как туда приехал ансамбль 3-го Украинского фронта и в полуразрушенном Доме культуры, без отопления, с заколоченными фанерой окнами, организовал концерт. Тогда я впервые услышал военные песни: «Соловьи», «Песню о Днепре». Это был один из лучших вечеров в моей жизни.

Вы участвовали в освобождении Болгарии, Венгрии, Австрии. Как это происходило?

После Украины мы два месяца находились в Болгарии, потом в Венгрии, где я чудом остался в живых. Как-то во время переправ­ки нашей части по шоссе меня, как младшего во взводе, оставили регулировщиком на дороге — направлять транспорт. Уехавшие далеко вперед машины попали под обстрел, генерал погиб, были раненые, а я выжил. Венгры к нам хорошо относились, сдавались целыми деревнями. Зато в Австрии проходили бои не менее оже­сточенные, чем под Курском: танки перли друг на друга, устраи­вали месиво, товарищи погибали на глазах, поля сражений были устланы телами погибших.

Где вы получили весть, что война кончилась?

О победе мы узнали в австрийском городе Граце: местные жи­тели накрыли для нас столы в цветущих садах на склоне. Оттуда меня перевели в Румынию. Старших демобилизовали почти сразу, а я вернулся к родителям в Ленинград только в 1950 году. Мы с ними постоянно держали связь, письма они получали ис­правно — проверенные цензурой, конечно.

Как вы адаптировались к мирному времени после армии?

В двадцать пять лет я вернулся в десятый класс школы, аттестат получил экстерном после трех месяцев подготовки. Мы учились вперемешку: шестнадцати­летние и мои сверстники, вернувшиеся с фронта. Поразительно, что все мы вели себя как школьни­ки,— откуда вырвали, туда и вернули. После я поступил в Институт имени Репина, выучился в мастерской живописи Юрия Непринцева, автора картины «Отдых после боя». С1960 года много писал пейзажи, натюрморты, портреты, экспонировался на выстав­ках. В1966 году стал преподавателем живописи в Художественно-промышленном училище имени Мухиной, теперь СПбГХПА, ив1972-м вошел в Ленинградский Союз художников.

Уже почти полвека вы преподаете в Художественно-промышленной академии. Что для вас значит это учебное заведение?

Я читал записки архитектора Иосифа Вакса, который в годы блокады маскировал памятники архитектуры, а после стал руководителем кафедры Мухинского училища. Еще в 1943 году его вызвал секретарь обкома и настоял на воссоздании художественно-промышленного училища, чтобы восстанавливать царские резиденции в пригородах. Вот это настоящая вера в победу и даль­новидное решение! Тогда сто пятьдесят художников со всей страны перевезли в блокадный город и начали обучение в домовой церкви на углу Невского и улицы Желябова. В статусе ремесленников они ходили в черных шинелях, черных пиджаках и брюках. И тогда же художнику Александру Блинкову дали поручение ехать с добро­вольцами в партизанские отряды собирать материал, рисовать с натуры, запечатлевать эпоху. Искусство военного времени — это целая глава летописи СПбГХПА, которая полностью заброшена. В этом вина искусствоведов: они сосредоточились на Пикассо, Ма­тиссе, Малевиче, а свою собственную историю забыли. На нашей кафедре живописи было шесть фронтовиков, а теперь я один остал­ся. Как в повести Бориса Васильева «В списках не значился».

Ростислав Богуславович награжден медалями «За боевые заслуги», «За победу над Германией». Самые известные его картины — «Портрет матери» (1967), «Самовар и яблоки. Натюрморт» (1971), «Рассвет» (1975), «Полевые цветы» (1979), «Лодочная станция» (1987). Работы Пинкавы находятся в музеях и частных собраниях в России, Германии, Великобритании, Франции, Дании, Австрии, США, Болгарии. С 30 апреля по 16 мая в холле СПбГХПА имени Штиглица проходит его выставка.

Текст: Наталья Наговицына
Фото: Алексей Костромин