Константин Мурзенко

Автоответчик у Кости Мурзенко выдерживает паузу и сообщает: "Поговорить у нас с вами сейчас не получится. Извините". Это может означать разное. Например, что Мурзенко не в духе. Или – его нет дома. Или – вообще нет в Москве: сел на Р-200 и отправился в Питер. В родном северном городе он учился на журналиста, трудился фельдшером на "скорой помощи", ди-джеем на радио, обозревателем криминальных новостей на ТВ. Потом сочинил сценарий "Мама, не горюй!" и вдогонку ему еще несколько. Переехал в Москву, сыграл Фашиста во втором "Брате", поставил фильм "Апрель".

– Сколько лет ты в Москве?
– Сейчас я не в Москве. Там я жил, пока снимал и монтировал "Апрель". Года два или три. А с тех пор я больше времени в Петербурге, как ни странно.

– Я тоже три года, как из Питера в Москву уехал. И ловлю себя на странном ощущении: уже не там, еще не здесь. А у тебя как с координатами в пространстве дела обстоят?
– Нормально. Я благодарен Октябрьской железной дороге за то, что доехать из Москвы до Петербурга порой проще, чем с "Мосфильма" в Останкино. Если я поеду в Останкино на машине, то поймаю пробки по всему городу, а если на метро, то буду толкаться на "Киевской" и давиться в переходах. А в Петербург попасть очень просто: в шесть часов вечера выходишь из дому – в двенадцать уже входишь в другой.

– Я ведь тебе не про скорость перемещения из точки М в точку П и обратно.
– А я тебе о том, что сейчас немодно обсуждать границу между двумя столицами. Не только потому, что нынешнее руководство страны поднимает Петербург. Просто надоело. Здесь одна жизнь, там другая. Но и в самом Петербурге на Гражданке одна жизнь, на Васильевском – другая, а на "Дыбах" – вообще третья. Перемещаясь с Каменноостровского на Дыбенко, гораздо сильнее чувствуешь биение жизни, чем во время переезда с Каменноостровского на Мосфильмовскую. Почему-то в Петербурге всех, кто уехал в Москву, до сих пор держат за людей, которые в советские годы свалили в Америку – пересекли Стикс и больше не вернутся. Бред. Ну да, я работаю в Москве. А если бы в Колпине – никого бы это не волновало. Придуманная проблема.

– Ты снимал "Апрель" как чисто московскую историю. Нет желания придумать историю, которая может происходить только в Питере и нигде больше?
– Известно же, что Питер снимать тяжело. Не дается он кинематографу. Почему это так – долгий и серьезный разговор. Есть разные гипотезы у разных людей.

– Есть и режиссеры, чьи фильмы с этой мыслью спорят. Классиков трогать не будем – ограничимся современниками. Алексею Балабанову он тоже не дается?
– Я пропустил "Уродов и людей", вот в чем беда. В "Брате" мы смотрим на город глазами главного героя. А я все-таки вижу Петербург другими глазами, я в нем родился. И не обращаю внимания на то, что в трамвае изрезано сиденье. Когда любишь свой родной город, он – твоя детская. А в детской живут милые впечатления и нежные воспоминания. Но снимать в Питере я не хочу и в Москве не хочу. Очень надеюсь, что следующим моим фильмом будет таежный триллер. Суровые пейзажи, заснеженные ландшафты. У меня сейчас настроение – не по жизни, а по кино – сбежать из этого урбанизма, вырваться куда-нибудь. В топи, в степи.

– Это у всего российского кино сейчас такое настроение.
– Ну, понятно. Если беремся за городские истории, то неизбежно попадаем – как и вся страна – в позавчерашний день развитых стран. Зачем снимать на Тверской улице Гонконг, который станет им года через три, не раньше? Это глупо.

– Ты абсолютно уверен, что в городском пространстве нашему новому кино сейчас нечего ловить?
– Сейчас нечего. Но все измеряется не веками и десятилетиями, а годами и сезонами. Сегодня никто толком не понимает ни ритма, ни настроения больших русских городов. Вообще-то мне за других не очень хочется говорить, я про себя скажу. Я сделал четыре городских сценария и один городской фильм. И меня перестало это интересовать. Может, дело не в тенденциях, а во мне лично.

– Какие у тебя главные урбанистические раздражители?
– Я не назвал бы это раздражителями.

– Хорошо, помехи.
– Суетно здесь.

– А на что ты рассчитывал, кто тебе в той же Москве обещал другое?
– Ну, да. Но Ленинград, в котором я вырос, не был таким суетным. Он и сейчас не суетный. В мегаполисе много ненастоящей тоски. Это не тоска по утраченному раю, по уходящей молодости и по перестроенной детской. Это тоска-суррогат, но от нее никуда не денешься. Дико напрягает.

– Значит, не только в смысле кино, но и в смысле жизни ты был бы не против расплеваться с огнями большого города?
– Думаю, рано или поздно это произойдет. Но в силу материально-бытовых обстоятельств произойдет не скоро.

– Запросы человека, покинувшего суетный мир, не должны быть чрезмерны.
– Мне с каждым днем все меньше хочется жить в большом городе – это правда, но и жизнь в шалаше на берегу озера тоже не очень улыбается. В идеале – на берегу озера, но в мало-мальски обустроенном доме. Для этого надо кое-какие усилия приложить.