Тело: у каждого свое

«Мой рассказ, а это очень искренний и очень личный текст, до того, что даже – боязно, что он выйдет и все его прочтут... Я очень надеюсь, что все подумают, что это лирический герой. Ладно, шутка. Так вот, мой рассказ появился, конечно, из личного, из самого сокровенного, из нутряного – желания счастья, желания найти свой покой, гавань, любовь. Это крик души, можно так сказать. Однако если все-таки немного отстраниться, это же очень важная для людей в зрелом возрасте тема – тело. А я в рассказе затрагиваю разные аспекты телесности. Это и старение. Это и желание ребенка. Как продолжения нашей жизни и нашего тела. Это проблема питания. Я, например, за последние годы сильно похудел, сразу почти на тридцать килограммов, сам, без врачей, просто тем, что договорился со своим телом. Так вот, в рассказе и про это пишу. Не буду пересказывать, купите книгу, почитайте, это то, что касается всех нас. А в книге такой набор современных писателей, что она поистине ценный литературный артефакт. Приятного чтения. И – говорите, слушайте, знайте свое тело».

А. Гончуков

Смотреть на себя голого было неприятно и стыдно. Это случалось в гостиницах. Шел в душ, затем обтирался, но не насухо, распахивал дверь прогретой ванной комнаты и выходил в номер – любил внезапное ощущение прохлады, охватывающее со всех сторон голое влажное тело, теплый весенний ветерок с балкона, и вот... зеркало, останавливался, сначала смотрел в глаза, на лицо, становился серьезен, затем опускал взгляд ниже, поворачивался туда и сюда, чтобы рассмотреть себя в профиль... Живот и ляжки. Чуть темные коленки. Смуглые руки. Плечи. И снова живот. Невольно вспоминал свое тело в юности, тонкое, легкое, будто полое, хрупкое, как у кузнечика, но что сравнивать – годы... Хотя какие еще годы? Ему было сорок, с небольшим. Еще свеж, еще не все потеряно. Как говорили, как думал сам. Не уточняя, что именно не всё и что нужно делать, чтобы это не все не было потеряно окончательно.

Однажды, был тяжелый период в жизни, разожрался страшно. Целыми днями сидел и ел. Жрал как ходил на работу. Вечером риса вареного накладывал в суповую тарелку, тяжелый, склизкий и белый, чуть переваренный, а на него укладывал сверху пару прожаренных в майонезе окорочков, и они скользили с кучки риса, сползали к краям тарелки. Мог добавить бутерброд с колбасой. На десерт пару пирожных либо полбанки сгущенки. Она цементировала все внутри, склеивала. После ужина печень ахала, охала и начинала работу, а его валило в тягучий сон; спал, а затем со звоном в башке вставал и полночи терся у холодильника.

Бывало, что уставал – жрать. Целыми днями думать об этом, придумывать, что готовить, идти в магазины, выбирать, покупать, готовить, жарить-парить, а затем мять, жевать, работать челюстями, глотать, насыщаться, спать, чтобы через несколько часов снова... Сизифов труд жратвы. Желудочное сумо. Углеводно-жировая бойня. Спрашивал себя в редкие просветы, почти стонал: Чем я занимаюсь целыми днями? Почему на ночь думаю об одних только сосисках и жареных обливающихся жиром, как потом, котлетах? Думаю, не выдерживаю, встаю и жру... Жарю колбасу. Варю ракушки. Откидываю. Вываливаю их в тающем желтом маслице, пока не появляется пшенично-сливочный аромат, пока не врывается в него запах жареной говядины, густой, туповатый, жирный...

Наконец – надоело. Увидел в зеркале лицо, не узнал, показалось – маска. Знаете, лицо почти не жиреет. Оно полнеет по краям, с боков, и в первую очередь внизу, где кожа лица меньше крепится к черепу. И вот там как будто тесто всходит. Под лицом, которое осталось почти таким же, – прет жир. Лицо как положенная сверху на подошедшее в кастрюле тесто крышка, как маска, и она становится меньше и меньше... Господи! Как отвратительно!

Какая же я – мерзость, – он говорил себе. Хочется ткнуть иглой в лицо, в живот, в ляжки – чтобы все это сдулось.

Не выдержал, решился – разделся догола, поставил камеру, приладил ее к столу, включил запись и стал ходить по комнате, туда, сюда, приближаясь, отдаляясь, проходя мимо боком, делая вид, будто камеры никакой нет, как будто он, кабанчик этакий, мельтешит, бегает, подпрыгивает – в естественных условиях джунглей! Ха-ха! Снял. Затем, не без того, чтобы себя заставить (лучше бы поджарки свиной настрогал на вечер!), сел смотреть. Было больно и обидно так, словно он смотрел видео, где его унижали, били, плевали на него. Там бегал какой-то огромный белесый мужик, и он как будто носил перед собой, прижимая к животу, что-то еще более бледное и круглое, пугающе большое, шарообразное – собственно, сам живот. Задница у него была худая, плечи покатые, узкие, а вот живот существовал отдельно, глобусом, мячом, вещевым узелком, надутым кожистым волдырем, независимым членом тела (живущим скорее у тела). Чужеродная отвратительная грыжа. Паучье брюшко.

Он выключил видео, сидел, дышал, горело лицо, неуютно стало в груди. Неужели это – я? Неужели оно – это я? Да перестаньте! Фейк! Фотошоп! Он мог бы открыть профиль любого незнакомого человека в «ВКонтакте», и чужак был бы не более им, чем вот это бегающее с животом.

Катастрофа. Он так себя запустил. Что делать? Как же котлеты. Рис. Ракушки. Сардельки, прыскающие, когда кожицу протыкаешь вилкой. Поджарка с подушечками жирка. Толстое одеяльце шоколада на заварном кольце. Молочный коктейль после сочащегося соусом через все этажи бургера. Как он без них? Как они без него?

Одно из самых манящих воспоминаний детства, живущих там же, где залитая ленивым летним солнцем родная улица Фруктовая, где ящики из-под кефира, которые катали как санки, где друзья, рано погибший добряк Марат из соседнего подъезда и улыбчивый ушлый Санька из подъезда за ним, где звучит голос мамы, читающей у кровати сказку на ночь (голос, манящий всю жизнь, как единственная тропинка в настоящий Рай), там же жило – очень личное, только его, воспоминание, ощущение, ныне несуществующее, к повторению невозможное, но тем более ценное, уловившее однажды и с тех пор навсегда сохранившее свет детства.

Как он быстро бежал, когда его тело, тело семилетнего ребенка, было совсем маленьким, легким, невесомым, стремительным, и как воздух свистел в ушах и полыхал в рубашке.

Он был другим существом. Иным организмом. Другого размера и формы. Со своим ощущением слишком большого мира вокруг. Слон вспоминает как он был мышонком. Непостижимо.

Книгу готовят к выходу, но уже есть предзаказ.

Арсений Гончуков – режиссер авторского независимого кино, поэт, писатель. Обладатель более двадцати наград российских и международных кинофестивалей, в том числе Гран-при за лучший фильм и лучшую режиссуру. Участник 77 Монреальского кинофестиваля, фестиваля в Клермон-Ферране и других. В 2023 вышел его дебютный роман «Доказательство человека». В 2024 – поэтический сборник «Не кино». Шортлистер и призер множества литературных премий.

Фото: архив героя