Чиновники и стилисты. Владимир Познер

Вы симпатизируете чиновникам или стилистам?

Я с симпатией отношусь к стилистам, и было бы странно, если бы я сказал иначе. Хотя не считаю, что принципиально нужно быть в оппозиции к власти. Это вообще чисто российские представления о приличиях: тот, кто сотрудничает с властью, — не интеллигент и не вызывает доверия. Мне кажется, исторически это имеет свое объяснение: в России власть никогда не выбирали, ни при царях, ни при большевиках. Вот французы постоянно недовольны правительством, это одна из наших национальных черт, но лишь потому, что всякий, кто пришел во власть, должен подвергаться критике.

Стилисты зачастую живут как бы не замечая государства.

Мне кажется, что та группа, которую вы называете стилистами, не такая уж однородная, есть в ней и общественно активные люди. Скажем, Леонид Парфенов — в его работах личное отношение к тому, что происходит в стране. Посмотрите на Бориса Акунина — пишет детективы, но тем не менее выступал и выступает по поводу дела Ходорковского. Аполитичность подходит обывателю, а творцы не могут быть безразличными по определению. Они не могут жить, не обращая внимания на власть. Да и власть уже не может их игнорировать. Она понимает, что лучше перетянуть этих людей на свою сторону. Мой тезка в этом смысле — далеко не глупый человек. Я встречался с ним один на один — он очень хорошо умеет слушать и слышать. Если у него есть недостатки — а они есть у каждого — он чересчур в себе уверен и у него очень тонкая «кожа». Его легко задеть и он сразу же теряет самоконтроль. Когда-то я даже был его сторонником, а теперь считаю, что ничего полезного для страны за последние годы не сделано. Но если сравнить его с остальными политиками, понимаешь, что он — государственный деятель, это приходится признать.

Как вы относитесь к теории малых дел, которые в итоге изменят нашу жизнь?

Мне кажется, что идея делать небольшое дело, но делать его — верна. Например, я давно за рулем и всегда пропускал людей на пешеходных переходах. А теперь в Москве это происходит сплошь и рядом, люди стали понимать, что сегодня пропустит он, а завтра — его. И эти маленькие поступки постепенно меняют психологию людей, хотя остается в ней и то, что мне очень не нравится.

И что это?

Нежелание платить налоги. Муж моей дочери — немец, психолог. Он зарабатывает хорошие деньги по немецким меркам, порядка ста тысяч евро в год — не богач, представитель высокого среднего класса. И он платит самый большой подоходный налог, который есть в Германии, — сорок два процента. То есть получает на руки совсем не сто тысяч, а пятьдесят восемь, и не жалуется. Он готов их платить, потому что на эти деньги менее обеспеченные люди смогут иметь качественное образование, медицинское обслуживание, получать пенсии и пособия. У него есть чувство внутренней ответственности. А что у нас? Какая-то поразительная безответственность. Ну, еще тринадцать процентов подоходного налога кое-как платят, но как только речь заходит о прогрессивной шкале налогообложения, что тут начинается! Человек, который много зарабатывает, считает, что он и так в состоянии оплатить свое лечение и образование для детей. Но как быть остальным? Нет понимания того, что не может существовать социальное государство без высоких налогов . Все это от недоверия к власти.

А может ли быть конструктивным предубеждение многих стилистов ко всему российскому?

Нет, меня сильно раздражают те либералы-правозащитники, которые поливают свою собственную страну, обращаются к чужим правительствам: «Вмешайтесь, примите закон против нас». Я не знаю другой страны, где бы так делали. Убежден, что люди на Западе абсолютно безразличны к правам человека в России и лишь используют эту ситуацию в политических целях. И среди моих друзей хватает тех, кто не может признать за Россией вообще ничего хорошего. Если тебе так противно — уезжай, слава богу, сейчас не советские времена, это возможно сделать кому угодно. И ведь за 2000-е годы действительно уехало очень много народа, около миллиона человек. Это сопоставимо с количеством бежавших из страны после Октябрьской революции 1917 года — тогда Россию оставило полтора миллиона граждан. Сейчас это происходит потому, что люди не видят перспективы, не видят, чтобы что-то менялось в лучшую сторону. Коррупция была и есть, как и ангажированность судов, незащищенность, всевозможные опасности, возникающие при создании бизнеса. Молодежь не может осуществить свои мечты, не имея блата или множества денег. Конечно, возникает желание бросить все.

Вы довольны качеством нашего телевидения?

Телевидение — это информация, просвещение и развлечение. В части развлечений наше телевидение делается очень профессионально. Игровые программы, особенно лицензионные, ничем не уступают западным, а часто их превосходят: так, наша версия шоу «Кто хочет стать миллионером?» — номер один в мире, английская даже рядом не стояла. В сфере просвещения мы уступаем, например, ВВС, где гораздо больше такого рода проектов. А вот что касается информации и социальных программ — это наша большая проблема.

Телевидение принято ругать за пристрастие к рейтингам. Должно ли оно идти на поводу у зрителя?

Наше телевидение является коммерческим, в том числе и государственное, оно существует за счет рекламы. Стоимость этой рекламы определяется рейтингом, и чем больше у вас зрителей, тем дороже вы можете продать вашу рекламу. Иногда это не мешает появлению качественного продукта. Скажем, на канале «Россия 1» появился понастоящему замечательный сериал «Ликвидация», который привлек массового зрителя. Но это сложно, поэтому проще идти по легкому пути: слезы, любовь, романтические драмы. И это характерно для всего мира. Но в большинстве нормальных стран существует общественное телевидение, как BBC в Англии или NHK в Японии, которое финансируется из бюджета, не нуждается в рекламе и не зависит от власти. Я говорил в свое время о создании такого телевидения с Владимиром Владимировичем, и он мне ответил широко улыбаясь: «Тот, кто платит, тот и заказывает музыку». Я: «Не всегда». Он мне: «Знаете, вы очень хороший человек, но слишком наивный». На этом наша встреча закончилась. А недавно Медведев сказал, что общественное телевидение необходимо. Думаю, создадим рано или поздно. Это делается просто: берется ВГТРК и власть из него уходит.

Телепродуктами стилистов и чиновников можно назвать телеканалы Russia Today и «Дождь». Вы их смотрите?

«Дождь» интересен принципом прямого эфира, это редкость на нашем телевидении. Но ведущие на канале не очень профессиональные, и я говорил об этом с его руководителем Натальей Синдеевой: шарм «ой, они не похожи ни на кого» быстро пройдет, но если не будет настоящего роста, их перестанут смотреть. Что же касается Russia Today, это очень пропагандистская штука, я давно это проходил, еще работая на Иновещании Всесоюзного радио. Не понимаю, кто и зачем это может смотреть. 

А когда вы работали на Иновещании, была ли у вас хоть какая-то свобода? 

Конечно нет, но там люди понимали, что нельзя разговаривать с иностранным слушателем так, как ты разговариваешь с советским. Свои комментарии я писал только по-английски, и их визировал лишь главный редактор, у меня не было цензоров — они же английского не знали.

Почему вам было сделано такое послабление?

Они быстро поняли, что я очень эффективный пропагандист. Я хорошо умею излагать на той волне, на которой находится слушатель. Но самое лавное, я был убежден в том, о чем говорил, — правда верил в коммунистическую идею. Лишь постепенно пришел к выводу, что она не осуществима: человек не способен быть таким, каким его рисует эта утопическая теория. Однако я до сих пор остаюсь сторонником социализма, но, конечно, не того, какой был у нас. 

Прощание с иллюзиями было тяжелым?

Очень. Дважды даже обдумывал планы тайного побега из СССР через границу — уехать иначе не мог, я ведь был невыездным почти тридцать лет: мать — француженка, отец — хотя и убежденный коммунист, но все же эмигрант, вернувшийся лишь в 1952 году уже вместе с семьей. К тому же я долгие годы отказывался сотрудничать с КГБ, идти в их разведшколу, и они мне это припомнили. Первый раз желание бежать возникло в 1957 году, когда я еще верил в коммунистические идеалы, но во время фестиваля молодежи и студентов две недели провел с американскими студентами и понял, что с ними чувствую себя гораздо комфортнее, чем с советскими сверстниками. Отец сказал, что если я попробую это сделать, он меня выдаст и меня сразу посадят. С этого момента мои отношения с ним резко ухудшились на долгие годы. Второй раз примерно в 1977 году стал думать о побеге через советско-норвежскую границу, когда понял, что все мечты о социализме — чепуха, Брежнев и его компания — люди малограмотные, которые по своим взглядам не имеют никакого отношения к социалистам. Но я был женат и не мог бросить своего ребенка. В любом случае реальных попыток бегства я, к счастью, не сделал, меня бы обязательно поймали.

Вам не кажется, что в 1970-е годы была отчасти схожая с нынешней ситуация?

Но тогда выбора не было. Чтобы быть диссидентом в советское время, требовалось большое мужество, потому что лагеря и психушки были очень суровы. Сейчас тебе ничего столь же серьезного не грозит. Ну, примешь участие в акции несогласных, ну посадят на сутки. А раньше если тебя выгнали с работы, то ты больше эту работу не получишь. 

А в юности вы поступали на биологический факультет, чтобы быть подальше от идеологии? 

Нет, просто я был увлечен теорией Павлова еще со школы. Я и сейчас считаю, что нет ничего более интересного, чем человеческий мозг. А тогда решил, что открою все его тайны. (Смеется.) Но, к счастью, сумел себе признаться, что не являюсь ученым по складу характера. Слава богу, хватило духа не поддаваться давлению родителей — если бы я остался в биологии, был бы глубоко несчастным человеком.

И тогда вы занялись переводами?

Да, сначала работ по теме биологии, а потом решил переводить английскую поэзию первой половины XVII века. В один прекрасный день мне позвонили от Маршака — до сих пор искренне не понимаю, как мои черновики попали к нему. Самуил Яковлевич сказал, что у меня есть некоторые способности, но я не владею предметом и если хочу научиться, он предлагает мне быть его литературным секретарем, а в свободное время показывать, слушать и смотреть.

Это было полезно?

Еще как! За эти два с небольшим года я узнал больше, чем за все предшествующие. 

Вы встречались с множеством ярких людей. 

Да, мне дико повезло в жизни, иногда я думаю, почему судьба меня выбрала, за какие заслуги? Бесконечно интересная работа и люди, от которых ты обогащаешься. Например, Рэй Чарльз однажды рассказывал мне, как ослеп в пять лет и мама заставляла его рубить дрова, а на упреки соседей отвечала: «Мой сын слепой, но не идиот, у него есть мозг». А в восемнадцать лет он катался на мотоцикле по звуку, за ехавшим впереди другом: «Только не пытайся повторить» — и я не могу забыть эту его шутку до сих пор. Знаменитый американский фолк-певец Пит Сигер — для меня он является образцом человека. Мой коллега Фил Донахью — человек, который не способен врать: он, конечно, не скажет тебе, что ты урод, но если спросишь, не сможет ответить, что ты красавец. (Смеется.) Это настоящий американец, у которого свобода и независимость такое же внутреннее состояние, как сон или голод. Сильнейшее воздействие на меня оказал Александр Николаевич Яковлев, «архитектор перестройки», еще до ее начала — какого ума и мужества был человек!

Сегодня ваше положение и имя позволяют высказывать свою точку зрения открыто.

До какого-то предела.

Каковы правила игры?

Эти правила очень просты: я знаю точно, что есть некий набор людей, которых не могу пригласить к себе в программу. Их немного, это люди, которых теперь принято называть «несистемной оппозицией». Кроме того, есть некоторые запретные темы. Скажем, в своей «прощалке» я не могу сильно критиковать Путина или Медведева.

А вам хочется?

Иногда да, но вопрос даже не в этом: журналист должен говорить власти, что в стране не в порядке. Это такой сторожевой пес, который постоянно лает. И когда власть закрывает на что-то глаза, журналист должен кричать очень громко. Я иду на компромисс, но отдаю себе отчет в том, что может наступить момент, когда должен буду отказаться играть в эти игры и уйти. Но уходя, я так хлопну дверью, что вылетят стекла. Репутация дороже.

Но жить вы планируете в России?

Я буду жить в России до тех пор, пока смогу работать. Когда это станет невозможно или я сочту, что не могу больше этого делать в силу возраста, скорее всего уеду. У меня есть квартира в Париже, городе, где я родился семьдесят семь лет назад, и там мне нравится больше, чем в Москве. У меня не только российское, но также французское и американское гражданство. Буду жить за счет тех накоплений, которые я сделал за свою жизнь. Может быть, не так шикарно, как живу сейчас, но нормально. (Улыбается.)

Последние новости: Владимир Познер, оставаясь автором собственной программы, стал вместе с Илзе Лиепой еще и ведущим
телешоу Первого канала «Болеро». В нем соревнуются пары, составленые из прим-балерин и известных фигуристов.