ТОП 50 2010. Андрей Аствацатуров

Выход «Людей в голом» изменил мою жизнь, отрицать это было бы лукавством. От академической науки мои интересы стали смещаться в сторону художественного творчества. Модным писателем я себя не чувствую, хотя начинающие литераторы присылают мне на рецензирование свои работы.

Я писал не мемуары, а фикшн. Интересное явление: чем лучше написан текст, тем более реалистичным кажется все, что в нем изложено. При этом чем качественнее текст, тем дальше от реальности описываемые события. В жизни много нелогичного, скучного, банального, в тексте это будет никому не интересно.

«Любой филолог должен уметь написать роман», – сказал Шкловский. Действительно, кто, если не филолог, знает, как вызвать слезы, смех, сделать так, чтобы у читателя замерло сердце. Профессионально я очень хорошо понимаю, где нужно сбить ритм, куда ввернуть неожиданное слово. Есть риск «пересушить» текст, но я играю, применяя филологический арсенал.

Части романа я по мере их написания выкладывал в блоге. Наблюдать за реакцией читателей было полезно для будущей книги. Уже потом я узнал, что такая интерактивность входит в методы работы успешного современного писателя.

Созданный мною образ начинает работать против меня. Все ждут новых похождений обаятельного лузера. Растерянные герои всегда подкупают, до меня их с успехом создавали Чаплин, Сэлинджер, Довлатов. Но я не намерен бесконечно эксплуатировать это амплуа. Человек может ощущать все: беспредельную гениальность и полное поражение, востребованность и дикую неуверенность в своих возможностях. Важно понять, что в нашей биографии уживаются все эти истории.

Я меломан со стажем и с удовольствием включил в роман музыкальные аллюзии. Мои пристрастия показательны для петербуржца. В 1980-е я слушал рок, «Кино» люблю до сих пор. Цой был невероятно чуток к своему времени и конгениален ему. После альбома «Ночь» мы все чувствовали себя романтическими аутсайдерами, а в «Группе крови» воплотилось невероятное ожидание перемен. Мне нравились группы «Зоопарк» и «Аукцыон», я интересовался панк-роком. Естественно, не мог пройти мимо «Гражданской обороны». Мне близок альбом «Звездопад», в котором Егор Летов своей странной энергетикой возвращает советским песням утраченный пафос. Однажды меня даже перепутали с ним: я носил длинные волосы и такие же очки. Став заниматься творчеством поэта Элиота, я увлекся неоакадемизмом Хиндемита, Стравинского. А позже открыл для себя барочную мистическую музыку, стал слушать Бибера, по-новому пере осмыслил Баха.

Студенты меня читают: преподаватель – и написал такую книгу! Не стану скромничать, я популярный лектор, на моих занятиях яблоку негде упасть. А вот из коллег, исключая славистов, романа не прочитал, кажется, никто. Литературоведы вообще мало следят за литературным процессом, каждый преследует партикулярные интересы и занимается своим периодом. Писателей обсуждают все, кроме филологов.

Сфера моих академических интересов – англо-американская литература XX века. Раньше я испытывал дикий драйв, когда проникал в художественный мир авторов, боролся с ними. Так было с Вирджинией Вулф, Воннегутом, Сэлинджером. Я написал три монографии и около ста статей. Над последней книгой, о Генри Миллере, я работал семь лет и сейчас хочу взять небольшой тайм-аут. Я снова ищу сюжет, который развивал бы меня как филолога. Есть предложение издать книгу в жанре «легкой» филологии, основанную на материале моих лекций, но без терминологической нагрузки, справочного аппарата, частокола ссылок. Ненавязчиво рассказать о писателях, которых я люблю, от Стивенсона до Айрис Мердок.

После я собираюсь издать петербургскую трилогию. Моя вторая книга будет называться «Скунскамера». В ней я гораздо меньше использую образ неудачника. Я снова описываю быт позднесоветского ребенка, который из семьи и школы рвется к свободе, но тут же рассказываю и историю империи, импрессионистскими мазками рисую жизнь своего микрорайона, пародируя Пруста.

Первая книга писалась в состоянии абсолютной безответственности, сейчас же меня сковывают чужие ожидания. А если мне не пишется? На это слышу: «Как это не пишется? Ты же писатель!» Я даже отложил издание второй книги, пока вокруг не улягутся волнения.