ЖУРНАЛ «СОБАКА.RU» В ШЕСТОЙ РАЗ ПРОВОДИТ ЕЖЕГОДНУЮ ПРЕМИЮ «ТОП 50. САМЫЕ ЗНАМЕНИТЫЕ ЛЮДИ ПЕТЕРБУРГА». РЕДАКЦИЯ И ЭКСПЕРТНЫЙ СОВЕТ В СОСТАВЕ НИКОЛАЯ ВАЛУЕВА, ЕЛИЗАВЕТЫ БОЯРСКОЙ, ТАТЬЯНЫ КОТЕГОВОЙ, АНАТОЛИЯ БЕЛКИНА, ДМИТРИЯ МЕСХИЕВА, АНТОНА ГУБАНКОВА, ФРИЦА МОРГЕНА, МАРИНЫ ГИСИЧ, ИЛЬИ СТОГОВА, СЕРГЕЯ НИКОЛАЕВА И
АЛЕНЫ АНТОНОВОЙ ВЫБРАЛИ ПЯТЬДЕСЯТ ЧЕЛОВЕК, СОВЕРШИВШИХ ЗА ПОСЛЕДНИЙ ГОД ОТКРЫТИЕ ИЛИ СТРЕМИТЕЛЬНЫЙ ПРОРЫВ В РАЗЛИЧНЫХ ОБЛАСТЯХ. ЕСЛИ В ГОРОДЕ ПРОИСХОДИТ ЧТО-ТО ХОРОШЕЕ И ВДОХНОВЛЯЮЩЕЕ, ЭТО ВО МНОГОМ ИХ ЗАСЛУГА. 5 АПРЕЛЯ НА САЙТЕ SOBAKA.RU СТАРТОВАЛО ИНТЕРАКТИВНОЕ ГОЛОСОВАНИЕ, ПО ИТОГАМ КОТОРОГО В НОЧЬ С 4 НА 5 ИЮНЯ БУДУТ ОПРЕДЕЛЕНЫ ПОБЕДИТЕЛИ В НОМИНАЦИЯХ «КИНО», «МУЗЫКА», «ЛИТЕРАТУРА», «ИСКУССТВО», «НАУКА/СОЦИАЛЬНАЯ СФЕРА», «ТЕАТР», «МЕДИА», «СПОРТ», «БИЗНЕС», «МОДА/ЛАЙФСТАЙЛ». ТЕМ ВРЕМЕНЕМ НОМИНАНТЫ СТАЛИ ГЕРОЯМИ ФОТОСЕССИЙ И ДАЛИ ИНТЕРВЬЮ ДЛЯ КОЛЛЕКЦИОННОГО ИЮНЬСКОГО НОМЕРА ЖУРНАЛА. РЕЗУЛЬТАТЫ ГОЛОСОВАНИЯ И ОТЧЕТ О ЦЕРЕМОНИИ, КОТОРАЯ ПРОЙДЕТ 5 ИЮНЯ ПО ТРАДИЦИИ В МИХАЙЛОВСКОМ ТЕАТРЕ, — В СЛЕДУЮЩЕМ ВЫПУСКЕ.
АННА НЕТРЕБКО
Имидж сексапильной оперной дивы в прошлом. Теперь Анна —женщина семейная и в этом сезоне впервые выступила в Петербурге вместе со своим спутником жизни, баритоном Эрвином Шроттом. Сначала был концерт в Театре Консерватории, затем — премьера «Любовного напитка» в Мариинке.
Мюнхен. 14 мая. Три часа дня. У входа в один из лучших отелей города, Vier Jahreszeiten Kempinski, редактор Котов поджидает оперную звезду Анну Нетребко. Накануне вечером она позвонила ему: «Здравствуйте, это Анна. Вы хотели со
мной поговорить?» Этот звонок — итог трехмесячных переговоров с агентом певицы. Сначала она была занята в Вене репетициями оперы «Анна Болейн», затем назначила интервью в Париже, но в итоге перенесла встречу в Мюнхен. По Максимилианштрассе, самой фешенебельной улице баварской столицы, к отелю подъезжают «Порше» и «Мазерати», из которых вальяжно выходят седовласые, но подтянутые постояльцы с такими же морщинистыми, как они сами, женами. Обстановка до невозможности чинная. И тут редактор Котов боковым зрением замечает, как ко входу стрелой несется молодая брюнетка в темных очках с чемоданом на колесиках. Национальной героине немецкого и австрийского народов удается проскочить незамеченной прямо в королевский сьют «Людвиг», мимо лобби, заполненного завсегдатаями оперного театра, — он расположен буквально за углом от отеля. Знакомясь с фотографом Кушелевичем
и визажистом Якубенок, Анна едва успевает радостно крикнуть: «Так тут все русские, ура!»,— как из глубины анфилады появляется ассистент фотографа, веселая немка Сандра. Но и с ней певица быстро находит общий — английский
— язык. Стилист начинает красить певицу, а редактор Котов заводит с ней разговор. Именно вам мы обязаны тем, что в Мариинский театр в начале года была перенесена та же постановка «Любовногонапитка» Доницетти, что идет в Париже Лондоне. Чем она вам так так приглянулась?
Своей естественностью. Характеры простые, наивные и этим симпатичные. В спектакле очень много движения и вместе с тем пения. От него веет юностью, а ведь «Любовный напиток» именно про это. Сейчас в Мюнхене я пою в этой же
опере, и постановка мне очень нравится — здесь тоже много беготни по сцене. Правда, у нас был всего один день репетиций, поэтому и для меня, и для моего партнера Мэттью каждая новая мизансцена была приятным сюрпризом. (Смеется.)
Легко приспосабливаетесь к новым партнерам?
Да. Но бывает и так, что твой коллега срывает две финальные верхние ноты, которые нужно держать вместе. И в этом случае дружба не работает: ты не можешь сорвать ноту вместе с ним.
Недавняя премьера «Анны Болейн» того же Доницетти в Вене —главное событие сезона для вас?
Да, это было серьезно! В те дни в Австрии не было, кажется, ни одного журнала или газеты, где на первой полосе не красовалась бы моя фотография. У них это огромное событие в жизни страны — новая постановка оперы. Это такая драматичная партия, что ко мне лучше было не подходить еще до спектакля, я просто громы и молнии метала. Но там характер такой — сам себя не накрутишь, ничего и не получится. К концу я была выжата как лимон.
Что помогает прийти в себя в таких случаях?
Надо есть сразу после спектакля — иду в ресторан с Эрвином или с друзьями. Два-три бокала вина, вкусная еда — и спать. В Вене я часто готовлю, и хорошо готовлю, а Эрвин еще лучше. У нас очень большая кухня. Пришли бы вы к нам домой — вот где атмосфера: настоящая латиноамериканская семья, бардак, вечно много гостей. Весело, здорово, просто! Музыка, самба!
Сейчас ваш дом Вена?
У меня квартиры также в Петербурге и Нью-Йорке, но как дом я уже воспринимаю именно Вену.
У меня ведь теперь есть семья.
А как вы познакомились с Эрвином Шроттом?
На сцене — пели вместе «Дон Жуана» в Ковент-Гарден. Он мне сразу очень-очень понравился, от него шла такая энергия, ух! Потом мы с ним встретились в Японии и еще больше друг другу приглянулись, но все равно ничего такого серьезного не было. И только через год, снова в Лондоне, он подошел ко мне после спектакля и сказал: «Так, приглашаю тебя на ужин. Я готовлю, но ты режешь лук и чеснок. И, пожалуйста, не надевай сексуальных одежд». Я нарядилась в широченный свитер
моего папы — не помогло. (Смеется.) С тех пор мы с ним вместе, уже четыре года. Он сразу стал говорить, что хочет семью, детей, и мы с ним на этом сошлись: мне к этому времени надоело быть вечно одной, переезжая из гостиницы в гостиницу. Возник страх перед образом эдакой стареющей одинокой оперной дивы в бриллиантах и с маленькой собачкой. Ненавижу маленьких собачек! При этом
мы очень разные. У меня, например, куча приятелей, а Эрвин разборчив в выборе друзей, замкнут. У него в жилах явно течет индейская кровь, а у меня
вообще все вперемешку: русские, украинские, цыганские предки.
Общаетесь с его родителями?
По «Скайпу», в Уругвай мне все никак не долететь. Сидим дома, ужинаем, а они у себя — завтракают. Правда, его родители не говорят ни на каком языке, кроме испанского, а я его не знаю. Но ничего, как-то общаемся. Надеюсь, скоро они к нам приедут погостить.
Ваш отец живет в Краснодаре, сестра — в Дании.
Часто их видите?
Да, только неделю назад была у папы. Он никуда не собирается переезжать из Краснодара, такой патриот! А сестра вышла замуж за датчанина. Недавно они все были у меня на премьере «Анны Болейн», высидели эту сложную оперу. Я папу сразу предупредила: «Ты только не переживай, но в конце мне отрубят голову». Всем очень понравилось, особенно моей семнадцатилетней племяннице.
Анна готова к съемке и осматривает номер, протянувшийся анфиладой вдоль всего здания. Сразу дает понять: пафосные позы не для нее, ей хочется чего-то хулиганского. И певица, откусывая яблоко, взбирается на стол, который помнит с позапрошлого века короля Людвига.
Собираетесь учить сына музыке?
Только если сам захочет. Ни к чему его принуждать не буду. Музыку он вроде бы
любит: когда мы гуляем, бросается ко всем уличным музыкантам, и на репетициях в театре ему все интересно, сразу лезет туда, куда нельзя.
Говорит по-русски?
Он еще почти не разговаривает, в сентябре будет три годика. Разве что «Заяц, ну, погоди!» может сказать. Конечно же, он будет говорить по-английски, это язык, на котором мы общаемся с Эрвином. И по-немецки — он же будет учиться, скорее всего, в Вене. Еще рано, но мы уже нашли хорошую школу. Но я себе не прощу, если мой ребенок не будет говорить по-русски.
А почему так назвали — Тьяго Аура?
Хотели необычное испанское имя. Кстати, мы его и по-русски зовем: Тиша. Он действительно Тихон, очень спокойный.
Повезло!
Воспитали!
Второго заводить не собираетесь?
Пока не знаю. С одной стороны, фабрика хорошая (смеется), а с другой – это тяжело. Я с Тьяго практически все время одна, Эрвин ведь очень много работает, так же как я. Мы стараемся быть вместе, но это не всегда возможно. Недавно почти месяц не виделись, но завтра он прилетает в Мюнхен из Парижа на несколько дней.
Съемка окончена, мы выходим из отеля и отправляемся в кафе «Бреннерс» во дворе оперного театра, где Анна встречает своего менеджера Майкла и партнера по «Любовному напитку» Мэттью Поленцани. Кубанский темперамент проявляется сразу: старых знакомых она приветствует так радостно, как будто видела их
полгода назад, а не накануне вечером.
В1988-м, когда вы приехали в Ленинград — Петербург, кем хотели быть? Как все, мечтала о кино, но быстро поняла, что туда не попасть без блата и спанья с режиссерами. А я была воспитана совершенно пуритански, не делала никаких глупостей. Да что там говорить, первый бойфренд появился у меня в возрасте двадцати двух лет. Так вот, когда мне было восемнадцать, возникла возможность сняться в кино у очень известного режиссера. Каков же был мой ужас, когда после проб на «Мосфильме» этот маленький толстый старый человек приехал ко мне и сел на кровать. Меня аж всю затрясло: «Я здесь, чтобы делом заниматься, а не ерундой». А больше всего поразило, что его ассистентка, интеллигентная женщина, сказала: «Ты чего из себя тут строишь? Вон видишь, девочки четырнадцатилетние с матерями приехали? Так они на все готовы». И я ответила: «Знаете что! Спасибо, я буду оперной певицей». Этот шок помню до сих пор, и страсть к кино пропала у меня навсегда. Никогда себе не изменяла, поэтому я счастливый человек.
В детстве вы пели в хоре «Кубанская пионерия», мечтали об оперетте. А как вышло, что полюбили оперу?
Ну, оперетту я до сих пор люблю и с удовольствием спела бы, например, Сильву. Что касается оперы — все благодаря Петербургу, сам город образовывал.
В Краснодаре-то откуда? Оперы там нет, по телевизору показывали иногда: какие-то люди уныло поют. А живой спектакль — это же совсем другое дело, даже если он старомодный.
Помните свой первый поход в оперу?
Помню, слушала в Кировском театре сейчас уже позабытую оперу Юрия Шапорина «Декабристы». И началось! Запомнился «Отелло» с Владимиром Галузиным — он был совсем молодым певцом, но уже тогда потрясающим. Так гениально играл и пел, что, когда занавес опустился, пораженные зрители еще несколько секунд не могли вздохнуть. И тогда я подумала: «О! Вот это жизнь!» В 1994 году я только пришла в Мариинский театр, должна была петь Барбарину в «Свадьбе Фигаро», когда заболела и не появилась на репетиции исполнительница
главной партии. Режиссер предложил мне пройти роль вместо нее, я все сделала без ошибки, и он сказал: «Будешь Сюзанной». Вот он, случай в жизни!
Когда вы разучиваете новую партию, слушаете записи Каллас или Сазерленд?
Да, прежде всего покупаю диски певиц, наиболее известных исполнением этой оперы. Выбираю из них ту, которая мне больше всего нравится, — чаще
всего это как раз Каллас — и слушаю уже только ее. А вот когда партия разучена, перестаю ставить записи, чтобы никого не копировать. Опера меняется, как и все вокруг. Теперь певцы должны уметь и играть, и танцевать, и неплохо выглядеть. О голосе уже молчу. На мой взгляд, уровень исполнения сейчас намного выше, чем тридцать лет назад. Профессионалов стало гораздо больше, а вот индивидуальностей — меньше. У исполнителей прежних поколений каждый голос оригинален, а многих нынешних артистов ты сегодня слышишь, а завтра не можешь вспомнить имя. Зато во всем мире увеличивается число людей, разбирающихся в опере. Возьмем Японию, куда я скору лечу, — у них просто жажда классической музыки, они учатся, растут на глазах. Там после любого спектакля все солисты выходят и садятся за столики, к которым стоит очередь человек в пятьсот. И тебе нужно с каждым поздороваться, улыбнуться, дать автограф, это продолжение работы. В Японии у меня много поклонников, которые могут поехать в Европу на пару дней ради одного спектакля. Вы себе представляете? Оттуда же лететь бесконечно долго!
В Японии или Америке вас можно услышать, навер-
ное, чаще, чем в России.
А я уже боюсь приезжать в Москву или Петербург, потому что благодаря организаторам, кто бы они ни были, это всякий раз превращается в какой-то цирк. Цены на билеты взвинчиваются до небес — это, кстати, не моя вина, — вешаются жуткие афиши, и все подается как событие года. Но, например, во время нашего декабрьского концерта в Консерватории оркестр играл настолько фальшиво, что я не могла поверить своим ушам: как это может быть в Петербурге! Уровень западных постановок отличается от российского, очень хочется показать и в Петербурге такое качество спектакля, какое может быть в Нью-Йорке или в Вене, когда все идеально отрепетировано и ты выжимаешь из себя все соки.
Разговор, коснувшись цен на билеты, плавно переходит на гонорары. Анна признается, что даже высшие ставки в оперных театрах — это отнюдь не миллионы. Более солидные доходы приносят концерты под открытым небом на десятки тысяч зрителей, которые так любят в Германии и Австрии. Не отказывается она и от серьезных рекламных контрактов. Мы с трудом представляем себе, какого уровня достигла «нетребкомания» в Европе. При этом о
своей благотворительной деятельности Анна распространяться не любит, хотя от ее агента мы узнали о помощи, которую она оказывает и ЦНИИ Детской ортопедии и хирургии имени Турнера, и благотворительному фонду «Рерихов-
ское наследие», и австрийскому проекту SOS — Kinder Dorfen. Но вот петь для русских олигархов на закрытых вечеринках она не спешит. А почему отказываетесь?
У меня нет времени, все распланировано на несколько лет вперед. И каждый раз, когда я отказываюсь, предлагаемый гонорар увеличивается — они думают, видимо,
что я торгуюсь. Но не могу же я отменить спектакль в «Метрополитен».
Спев прошлым летом в дуэте с Филиппом Киркоровым в Юрмале, а затем сняв с ним вместе клип на ту же композицию «Голос», вы отметились в модном
жанре кроссовер. Намерены продолжать?
Сама идея была веселая, но дальше работать в этом направлении мне что-то не хочется. Даже с западными поп-звездами, которых я люблю слушать. Они же поют под фонограмму, а я этого не умею. Мне интересно выступать живьем, в театре, под оркестр и без микрофона.
Как вышло, что вы стали гражданкой Австрии?
Менеджер подал от моего имени запрос, чтобы мне можно было гастролировать без виз, а спустя год говорит: «Вот паспорт». Я ответила: «Ладно, пусть будет». От российского гражданства, конечно, не отказалась. Хотя Вена является для меня основным городом, это не значит, что я там часто пою. В следующий раз — только через два года в «Онегине».
Вы ведь никогда не пели Татьяну. А теперь изменился голос и это стало возможно?
Да, всегда интересно пробовать что-то новое. А голос действительно изменился — за последние три года на пятнадцать сантиметров увеличился объем груди, это потому, что больше всего на свете я люблю поесть. (Смеется.) И худеть, как, впрочем, и полнеть, не собираюсь, мне очень нравится моя нынешняя внешность. Хотя сначала переживала: какой кошмар, стала на два размера больше, что же делать? Все платья пришлось отдать подружкам, а ведь жалко: у меня был внушительный гардероб. Но потом перестроила свои мозги и решила радоваться жизни. Я считаю, что хорошему оперному певцу нужно быть очень здоровым и крепким человеком, потому что пение — огромная физическая нагрузка. А если ты, боже упаси, садишься на диету, это оказывает очень сильное влияние на голос.
Немецкий хорошо знаете?
Никак не дается. (Вздыхает.) А еще вагнеровского «Лоэнгрина» петь собралась. Английский учить в свое время тоже было непросто. В конце 1990-х я была участницей молодежной программы Оперы Сан-Франциско. Быстро завела себе бойфренда-американца — эх, молодая была — и выучила язык на слух. И сейчас мне уже легче давать интервью по-английски, чем по-русски, слова как-то пра-
вильнее в предложения складываются.
Завтра у вас спектакль. Как будете готовиться?
Ничего особенного: погуляю с Тьяго, потом ланч, могу поспать немного — и на работу. Не пью алкоголь в день спектакля, не плаваю в бассейне, не хожу в сауну — все это влияет на голос. И загорать по большому счету нельзя, а ведь иногда так хочется лета, уже два года не была на море! Каждое лето фестиваль в Зальцбурге, а это дождь и колотун.
Чем займетесь в ближайшие месяцы?
После Японии буду очень много петь в Нью-Йорке. Там уже сейчас по всему городу моя физиономия висит. Тоже «Анна Болейн», но постановка совсем другая, чем в Вене. Они раздули из этого целую историю: кинозвезды на премьере, красные ков-
ровые дорожки, съемка для телевидения. Хорошо, что я ее уже спела. (Смеется.)
Коллег слушаете?
Да, конечно. Для меня не проблема перенести успех другого сопрано, и я хожу в театр очень часто.
Как будто в подтверждение своих слов, Анна прощается и вместе с неожиданно возникшими в кафе знакомыми отправляется слушать «Богему» с участием Хиблы Герзмавы.
Виталий Котов
Фото: Митя Кушелевич
АНДРЕЙ АСТВАЦАТУРОВ
Исследователь творчества Джойса и Миллера открыл новую страницу петербургского текста: громкий успех своего дебюта «Люди в голом» он закрепил блестящим продолжением — романом «Скунскамера» о детстве в спальном районе и закате империи.
В художественном смысле «Скунскамера» более «качественное» произведение, чем «Люди в голом». Это не значит, что оно лучше, просто второй роман написан с точки зрения традиционного взгляда на литературу. Первую книгу я создавал, не рассчитывая на публикацию, поэтому она вышла более хулиганской и экспериментальной. В «Людях в голом» был силен игровой момент, там я показал, что могу писать и гиперэффектно, и с нарочитым лаконизмом. А «Скунскамера» сначала получилась очень гладкой, мне пришлось сознательно «ухудшить» текст и сократить его почти на треть. В первоначальном варианте был другой финал: подпольную организацию «Гвардейцы кардинала», куда входит мой герой, разоблачают родители, но, опасаясь скандала, писем на работу и в парткомы, взрослые решают не афишировать это знание и сами вступают в организацию, фактически становясь соучастниками поджога школьного туалета и воровства портфеля у отличницы по фамилии Заяц. В итоге в книге финал открытый. На «Скунскамеру» было много доброжелательных рецензий, но мне показалось, что большая часть критиков не проникли в замысел. Я писал философский роман, а его прочли как сборник анекдотов. Я не работаю в традиции классической русской литературы. Ведь как считается: если русский писатель хохмит, значит, не нужно относиться к этому серьезно, если же пишет с глубоким психологизмом, с обнажением философских основ, то именно это воспринимается русским читателем как настоящее. А я стремлюсь писать серьезные книги, но в игровом ключе, скрывая философствование в образах, событиях, хотя и с перебрасыванием цитатами из Шопенгауэра, Розанова, Шпенглера. Прочесть мой роман как историю империи, которая переживает расцвет, а потом превращается в клоунаду, смогли немногие, хотя я инъецировал эту мысль практически в каждый эпизод. Будем считать, что современниками я услышан не был. Но виновата здесь не критика и не публика, а традиция.
Теперь меня чаще спрашивают о жизни, просят рассказать о своих взглядах. Я стал получать мнгго писем от читателей. Мои лекции доступны в Интернете, и многие стали слушать их, не будучи моими студентами. Моя задача как преподавателя — сделать людей чуть образованнее, внимательнее, тоньше. Заставить их думать, чтобы люди сохранили способность удивляться и перестали жить автоматически. Мне удалось посмотреть на мир глазами ребенка,
потому что мы не так уж сильно вырастаем из детства, как нам кажется. Мы играем во взрослых, обрастаем броней, но на самом деле остаемся детьми. Вот, например, человек добился чего-то в жизни, занял должность, а от него вдруг уходит жена, и он не знает, что ему делать, ощущает себя беспомощным, как ребенок. Важно открыть это в себе, почувствовать и понять. У меня были достаточно сильные детские переживания, хотя большая часть «Скунскамеры» — это выдуманные истории. Один из лейтмотивов книги — сильные запахи. Их очень много: горящей расчески, хлеба, бензина. Обонятельная метафора присутствует в тексте столь интенсивно потому, что мне важно сказать: чужие идеалы дурно пахнут. Это, кстати, один из основных мотивов философии Ницше. Есть живое тело, и есть чужие идеи, которые ограничивают твою свободу. По мере их вживления тело начинает источать зловоние. Второй связанный с этим
мотив — страх, отсюда и название романа: «Скунскамера». Когда скунс боится, он издает резкий запах. Я показал взаимосвязь этих явлений, но изложил свою мысль весело. Сейчас я взял небольшой тайм-аут и пишу книгу эссе. Это не литературоведение. Я решил обратиться к не очень известным в России авторам —Джозефу Конраду, Шервуду Андерсону, Амброзу Бирсу — и показать тайны их мастерства, находки и художественные секреты. Думаю, это может быть интересно людям, которые тоже хотят писать. А над книгой, которая завершит мою петербургскую трилогию, я еще работаю. Мне важно сохранить имперский дух, но показать я хочу уже не Петербург, а Комарово. У нашей семьи там дача, мой дед, академик Виктор Жирмунский, купил ее в 1959 году. Наши соседи — Товстоноговы, Даниил Гранин. В ста метрах — дача Ахматовой, где сейчас живет писатель Валерий Попов. Там очень интересное кладбище, на котором похоронены Илья
Авербах, Дмитрий Лихачев, вся научная элита. Комарово — это петербургская святыня, а я люблю работать с интеллигентскими жупелами. И поскольку этот мир священных коров уже разрушен, мне надо с ним разобраться.
Фото: Федор Маркушевич
НИКИТА И ОЛЕГ ЯВЕЙНЫ
О ПРОФЕССИИ
И ГЛАВНОМ ШТАБЕ
Никита: Люди со сложным характером сейчас в архитектуре не выживают: работа не всегда позволяет делать то, что тебе хочется. Реконструкция Главного штаба — это большая система компромиссов. Еще на стадии проектирования требовались фантастические усилия, чтобы проект не скатился до какой-то пародии.
Олег: Борьба началась с первого дня работы. Это была борьба за выработку идеологии, за победу в тендере. Потом — за победу над теми, кто проиграл в тендере, но считал, что может нам помогать.
Никита: А еще борьба за проект в цепочке тысяч согласований. Если бы у нас не было опыта, мы бы в процессе сломались. Я считаю, что мы не потеряли сильно в качестве. И наконец, реализация — многие проблемы были связаны с короткими
сроками. Общепринятые международные сроки много больше. Получается: «Давай копай быстрее, а там разберемся». И вот мы сдали первую очередь,
на реализацию второй остался год. С другой стороны, 2014 год — объективная цифра: Эрмитажу будет двести пятьдесят лет.
Олег: А ведь сама идея о реконструкции была запущена десять лет назад.
Никита: Да, я входил в оценочную комиссию Эрмитажа, уже тогда возникло ощущение неправильности происходящего: заезжие люди рисовали непонятно что. Я стал говорить Михаилу Борисовичу Пиотровскому, что так нельзя. Зачем ходить на голове? На что он мне сказал: «Раз такой умный, сделай что-нибудь». Главным требованием было, чтобы Эрмитаж остался Эрмитажем. Сегодня это
музей на весь день, где есть лектории, студенческие клубы, рестораны, магазины и многое другое, что позволяет ему выполнять функции не только храма искусства.
Олег: В 2003 году возникла мысль о большой анфиладе, и все стало накручиваться на нее.
Никита: Раньше планировались еще и мультиплексы, развлекательные центры, но все пришло к классическому варианту. Зато появилась система верхнего света. Как только было принято решение, что в Главный штаб переезжает вся живопись
начиная со второй половины XIX века, подход сразу изменился.
Олег: Да! Совет музеев в лице директора Лувра возмутился, как можно выставлять Матисса без верхнего света. Кроме того, у Эрмитажа появится возможность выставить в световых дворах крупноразмерные холсты, пять на шесть метров, которые сейчас скатаны в валики, — батальную живопись XIX века в Зимнем дворце просто некуда вешать. Потом трансформация начала происходить и с другими объектами. Была парадная лестница, и вдруг она разрослась в целый организм. Никита: Мне кажется, мы никому не подражали, шли своим путем. К недавним примерам реконструкции музеев — Лувра или Британского музея — у нас сложное отношение. Потому что везде есть шаг к «супермаркету», а мы не хотели, чтобы такой шаг был сделан. До конца этот дух не выжгли, потому что строительная культура сегодня во многом и есть культура «супермаркета». Но в самой архитектурной ткани его почти нет: была задача взять старое и внести в него новую функцию.
ОБ ОТЦЕ И МАСТЕРСКОЙ
Никита: Отец каждого из нас воспитывал по-своему. И выводы каждый сделал свои. Олег: Я таких людей, как он, встречал в жизни один, ну, может, два раза — встречи с «большими» людьми мое мнение только подтвердили. Он был человеком огромного внутреннего масштаба и таланта, хотя внешне неприспособленным и незащищенным. Я уже давно пишу о нем книгу — работаю
с архивами.
Никита: Когда я родился, отец был уже пожилым человеком, и, возможно, на меня у него было больше времени. Так что для меня тема профессии не стояла, я с четырех лет знал, что буду архитектором, и я ему благодарен. Вообще, у нас с ним никогда не прекращался диалог, даже после его смерти. И еще я всегда мечтал о собственной школе, которую отец так и не создал: о мастерской, которая одновременно твоя броня и среда. Мы с Олегом стали работать вместе с самого начала. На первой стадии все делаем вместе, а на следующих Олег занимается идеологией и деталями, а я — политикой и утряской внешних вопросов.
ОБ АРХИТЕКТУРЕ ЗАКАЗЧИКА
Никита: Что произошло с архитектурой и охраной памятников за последние двадцать лет? Был жесткий период первичного капитализма, который крушил все, и прежде всего охранную традицию. Его пик пришелся на 2002–2004 годы, когда все неписаные законы были нарушены, и результаты этого налицо. Сегодня ситуация развивается в разнообразных направлениях: от почти фанатичной охраны до разнузданного вандализма. И то, и другое очень сильно вредит. Куда бы качели ни качнулись, почему-то в результате мы скатываемся ниже и ниже. Все превращается в китч: новый классицизм, реставрация.
Олег: Произошло размывание профессиональной среды. Все, что появляется сегодня, — архитектура заказчика, а не архитектора. Наша роль уменьшается!
Никита: Приходится с этим мириться: это же профессия, ты зарабатываешь этим на хлеб.
Олег: Раньше были заказчики, которые выбирали архитекторов и просто боялись вмешиваться в процесс. Как в анекдоте, когда архитектор приехал инспектировать построенный по его проекту дом и хозяин вышел его встречать в тапочках. Архитектор закричал: «Как вы смели выйти в тапочках?» Хозяин робко отвечает: «Они же сделаны по вашему эскизу!» А тот продолжает кричать: «Но они же
только для спальни!»
Никита: Возьмем ситуацию, которая сложилась с азиатским неосталинизмом. Вот прямая угроза для нас как для профессионалов. Я теряю заказы по мере того, как на Петербург наступает «ашхабадстиль». И все называют эту пародию на псевдонеоклассику эпохи культа личности «классицизмом». Мы ушли далеко на юг — к Каддафи и дворцам Саддама Хусейна.
Олег: А народу нравится! Это убого и противно, и страшно, когда такое начинает нравиться. Проект реконструкции Главного штаба — попытка противостоять данной тенденции.
Фото: Юрий Молодковец
СЕРГЕЙ ЛУКОВСКИЙ
Вопреки закону о запрете монополий, он захватил модную власть в городе. Его модели — лица Fred Рerry и Jil Sander, клиенты — Maison Martin Margiela и Paul Smith, а недавно при его агентстве появилось направление LMA Production, которое продюсирует молодых дизайнеров.
Я уже не только и не столько владелец модельного агентства и режиссер, сколько организатор мероприятий. Заказов и проектов очень много. За последний год мы поработали над четырьмя неделями моды — двумя «Дефиле на Неве» и двумя Aurora Fashion Week, над шоу Maison Martin Margiela, подготовили церемонию открытия «Невского центра» и уик-энд показов Fashion Days, возили по городам России программу Bacardi Spirit Night. Регулярно устраиваем спектакли бренда косметики для волос Estel. Это громадные представления с драматургией, музыкальными и танцевальными номерами: даже моделей, которые должны демонстрировать прически, я заставляю двигаться и играть.
В своих шоу я одновременно выступаю хореографом, сценографом и видеохудожником, ничего не могу отдать в чужие руки. Причем танцами, декорациями и видеорядом занимаюсь с равной охотой. Что только не происходило у нас на сцене: выезжали мотоциклы и автобусы, в комнате принцессы летала мебель, работал бар, танцевали огромные буквы и выходили гигантские микрофоны… В одном из шоу с участием артистов Театра оперы и
балета Консерватории получился отличный номер в стилистике линди-хопа. Этот афроамериканский танец 1920-х годов далек от классического балета с его условностями, в нем эмоции и отношения подаются ярко, энергично, по-настоящему. У меня вот танцоры с бешеным драйвом изображали, как рвут волосы из-под мышек. Что есть мода? Мода — это молодость, между этими словами должен стоять знак равенства. А у нас молодые дизайнеры не могут попасть на рынок, потому что любой показ стоит сумасшедших денег. И я горжусь, что в рамках проекта LMA Presents мы помогаем тем, в ком видим что-то интересное, дарим им полноценное шоу. Хотя это некоммерческое начинание, мы обязательно будем заниматься им дальше. Еще один наш проект — Fashion
Academy LMA. Это серия мастер-классов самых востребованных профессионалов моды в Петербурге: стилистов, продюсеров и модельеров. Тем, кто жалуется, что Луковский становится монополистом, я хочу ответить: «Вперед! Покажите, что вы можете». А те, кто в Интернете пишет, что я отвратительный тип, кричу на площадке, просто не умеют разделять работу и жизнь — в отличие от тех, кто со мной работает. Они знают, что на бэкстейдже я поцелую тех, кого ругал, и попрошу у них прощения. В моем хозяйстве — на сцене, на подиуме — я могу устанавливать свои правила, но в жизни я достаточно терпимый человек и понимаю, что не имею права ни от кого ничего требовать. Очень обидно об этом говорить, но в Петербурге нет фэшн-бизнеса. Когда мои модели возвращаются из-за рубежа, где получают за шоу пятьсот евро, вряд ли их обрадуешь гонораром в две тысячи рублей. Я очень благодарен своим девчонкам, которые болеют профессией, работают ради удовольствия. Пятнадцать лет подряд я отдыхаю только в любимой мною Одессе. Это потрясающий город со своим колоритом. Где еще увидишь женщину с гоубыми тенями, красной помадой и золотыми зубами? Меня восхищает одесская беспардонность: там
любой человек, будь то официант или водитель, запросто скажет все, что о тебе думает. У одесситов это получается так смешно, лихо и трогательно, что я готов все принять, хотя в Петербурге за подобное потребовал бы уволить. В свою очередь, я там тоже могу быть самим собой. Секретов и недостатков в Одессе не прячут, как на нудистском пляже, который живет одной большой семьей. Мне нравится, что меня там знают и любят не как режиссера, а как "лысого Сережу из Питера" — и все равно всегда оставят место, накормят пельменями, а перед отъездом напекут в подарок пирогов.
Фото: Ги Йоханссон
ВИТАЛИЙ ПЕТРОВ
В прошлом марте он стал единственным российским гонщиком «Формулы 1», а ровно через год добился исторического результата: стал призером Гран-при Австралии, заняв третье место.
На что бы я ни садился, сразу начинал на этом быстро ездить. Папа говорит, что машину я научился водить в пять лет. Есть фотографии,
где меня из-за руля не видно. У меня в принципе была страсть к спорту, я занимался боксом, тейквондо, футболом. Отец руководил спортивным клубом в
Выборге и с детства привил мне любовь к спорту. Серьезно заниматься гонками я начал лет в шестнадцать, меня тренировали местные ребята. В какой-то момент стало понятно, что надо двигаться дальше. Тогда папа нашел Оксану Косаченко, которая знает очень многих в автоспорте. Она и привезла меня в Европу, где я стал выступать в различных гоночных классах. Моим менеджерам удалось собрать нужных людей, которые помогали подниматься по автоспортивной лестнице: занимались составлением программ, пиаром, поиском
финансов. Считается, что нельзя достичь каких-то высот в автоспорте, если начинал не с картинга. А я никогда не ездил на картах: не было тогда человека, который подсказал бы, что нужно делать именно так. У нас оказался свой путь, но тем не менее все получилось. Я начал с Кубка «Лады», на котором выиграл все этапы. Пошел дальше, и стал участвовать в «Формуле Renault», впервые сев на формульный автомобиль — машину без кузова, с открытыми
колесами. Это было дико непривычно, потому что кузовные машины и формулы ведут себя совершенно по-разному. Потом я оказался в чемпионате GP2. Начав в ралли, я еще недавно мечтал о мировом первенстве в нем. Поначалу и не думал, что буду ездить в «Формуле 1». Когда мы на нее замахнулись, работы прибавилось у всех: от меня требовались результаты, от менеджмента — контакты в мире «Формулы 1». Но без серьезной поддержки премьер-министра могло ничего не получиться. Теперь на ближайшие десять лет для меня главное — «Формула 1». А там посмотрим. Невозможно описать ощущения, которые испытываешь, когда впервые садишься за руль болида «Формулы 1». Как будто попал за штурвал истребителя или в ракету. Такая мощь, такая управляемость и технологическое совершенство! И кстати, место пилота на самом деле очень удобное, это только кажется, что там тесно. В противном случае невозможно было бы показывать хорошие результаты во время заездов.«Формула 1» — единственный чемпионат, в котором команды строят машину от начала до конца. И здесь чрезвычайно важна роль инженеров, техников, всех и каждого, это командный вид спорта. Гонки, в которых я участвовал раньше, можно сравнить с теннисом, а «Формула 1» — как футбол. Просто публика знает только гонщиков. А ведь у нас в команде работает пятьсот сорок человек! Так что гонщик — это лишь верхушка айсберга. У меня бывают неудачи, когда из-за ошибок не доезжаешь до финиша или занимаешь низкое место. Если такое случается, мы садимся вместе с комадой и подробно все разбираем. Сначала, конечно, было тяжело выносить перегрузки, но потом я натренировался. Для «Формулы» сбросил вес, хотя и не сильно, килограмма три-четыре. В болидах есть такой груз — балласт, который можно двигать по корпусу вперед или назад, чтобы менять центр тяжести, от этого колоссально меняется управляемость автомобиля. И конечно, лучше весить шестьдесят килограммов, чтоб этот балласт был килограммов двадцать. Сейчас в Lotus Renault GP нет лидера. Кто больше наберет очков, тот им и станет, второму члену команды придется под него подстраиваться. Но я не думаю об этом, главное — просто ехать как можно лучше. У меня нет тактических задач, в идеале надо занять первое место. Когда обгоняешь Шумахера или Алонсо, никаких особых эмоций не испытываешь, это всего-навсего соперник. Полубогом я себя после этого не чувствую. Я, конечно, был очень рад завоевать наш первый пьедестал для России в «Формуле 1» на Гран-при Австралии. До старта мы не знали, каков наш уровень относительно соперников. Только в Мельбурне стало понятно, что команда не зря почти год готовила новый автомобиль: все новинки работали отлично, это и позволило показать высокий результат. В Выборге все друг друга знают. Я рад, что могу немного прославить родной город. Отлично себя в нем чувствую, здесь совершенно не скучно, и большую часть свободного времени я провожу именно
в Выборге. Тем более что тут множество мест для отдыха: леса, скалы, залив.
Фото: Ги Йоханссон
</
Комментарии (0)