Александр Боровский

Cерьезный исследователь вдруг решил написать детскую книгу. Каковы были ваши мотивы?

Мне надоела наша художественная критика, построенная на терминоложестве, как бы неприлично это слово ни звучало. Как на самолетах стоит система опознавания «свой» — «чужой», так и эти бесконечные пароли: если ты употребляешь словечки вроде «амбивалентная стратегия» и так далее — ты свой, тебя принимают. Я понял, что это бесконечно скучно — критиковать коммерциализацию искусства или призывать идти в народ таким языком, через который не то что народ, а даже собрат-критик иной раз не продерется. У меня большой лекторский опыт, да и музейная практика помогает понять, что говорить все- таки следует не в воздух. Русская художественная критика всегда славилась именно своим языком. Владимир Стасов ни разу не попал ни в одного художника, но его статьи читаешь с упоением, как хорошую литературу. Я сделал попытку избавиться от терминологической накипи, для чего избрал беллетристическую форму в виде диалога двух собак — придворной таксы и дворняжки Рыжего, который канает под деревенского дурачка, но на самом деле далеко не глуп. Собаки мне давно нравятся, и в поисках новых подходов я выбрал такой авантюрный «собачий» формат. Была задача найти ключ и объяснить людям, что хотели сказать художники, тем более что художники сами не всегда это понимают.

«Мне надоела художественная критика, построенная на терминоложестве, как бы неприлично это не звучало»

Планируете ли еще эксперименты?

Я каждый год выпускаю по две-три книги критики, а в этом году, наверное, закончу работу на несколько парадоксальную тему «Образ негра в русском искусстве». У нас в языке нет негативных ассоциаций со словом «негр», поэтому, я считаю, смело можно его употреблять. Начиная с пушкинских времен в России существовал интерес ко всему африканскому, в 1920-е годы на волне увлечения скульптурой Африки все формалистические течения что-то оттуда восприняли, а в советское время появился пропагандистский симулякр угнетенного негра. В этой теме много историко-культурных моментов. Вторая книга будет о моем отце, художнике Давиде Боровском. В ней наряду с рассказом об искусстве будут разные байки, семейные истории. На Западе после школы «Анналов» популярен жанр «история повседневности», у нас же книг в таком духе почти не встретишь. У меня была интересная семья. Отец — нищий солдат, на войне он вроде бы попал в штрафбат, был ранен. Вернулся, учился живописи, встретил маму — петербургскую красавицу из генеральской семьи, в которой все кадровые военные чуть ли не с петровских времен. Жили в доме на Измайловском проспекте. Как-то к бабушке, тоже очень красивой женщине, приехал брат. Он давно считался погибшим: учился в Кадетском корпусе и после революции пропал. А оказалось, что после Гражданской войны он перебрался в Турцию, потом оказался в Италии и уже во Вторую мировую возглавил антифашистское сопротивление в Риме. Необыкновенная жизнь! В Италии о нем помнят, об этом много написано. И все это в нашей семье как-то сочеталось. Еще один интересный пласт — корпорация художников в 1950– 1960-е годы. В тот период в Союзе художников были и молодые ветераны войны, и те, кто учился у великих мастеров начала века. Хочется написать о талантах послевоенного поколения, которые из- за отсутствия связей или по иным причинам не вышли на европей- ский уровень и сейчас забыты, об их мире — о мастерских и Домах творчества, ведь без этого «мяса» повседневности разговор об ис- кусстве превращается в игру идей, формул и концепций, которая быстро надоедает.

Как в Петербурге обстоят дела с новейшими течениями?

Город у нас очень консервативный, на улицах нет ни одного современного памятника. Я считаю, нужно делать сады новой скульптуры, на индустриальных пустырях, в промзонах, которые скоро будут осваиваться. Без современного искусства в своей среде город не дышит.

Как вы относитесь к тому, что художественные жесты все чаще начинают воспринимается как политические?

Мне импонирует арт-группа «Война», и вот чем: подобная художественная практика укоренена в петербургской культуре. Еще Пушкин писал: «Вот перешед чрез мост Кокушкин, / Опершись жопой о гранит, / Сам Александр Сергеич Пушкин / С мосье Онегиным стоит. / Не удостоивая взглядом / Твердыню власти роковой, / Он к крепости стал гордо задом: / Не плюй в колодец, милый мой». Показать власти нечто анатомическое — это же бахтинская карнавализация. К тому же акция с мостом была блистательно реализована. На Западе подобные вещи — на каждом шагу, и никто к валидолу не тянется. А у нас сразу боятся, что тебя хотят расстрелять и отобрать честно нажитые миллионы. Я далеко не поклонник Pussy Riot, но реакция на них — это реакция людей, которым есть что скрывать. А государственным людям не надо бояться. Этот синдром хватания за кошелек и за пистолет мне очень не нравится.

Фото: GUY JOHANSSON Guy Johansson

Текст: Наталия Курчатова

Визаж: Make-up art school Елены Крыгиной

На Александре: жилет PARFIONOVA (МОДНЫЙ ДОМ «ТАТЬЯНА ПАРФЕНОВА»), пиджак BROOKS BROTHERS.

Благодарим за помощь в организации сьемки Мраморный дворец (филиал Русского музея