Философы: Борис Кагарлицкий

[марксизм] 

Борис Кагарлицкий

Социолог и социалист — о том, куда падает рубль, и о новых производственных отношениях.

Я не стал бы называть себя философом. Помню, еще в начале 1990-х мне нужно было процитировать коллегу, и я написал в статье: «По мнению философа Михаила Малютина…» Редактор журнала посмотрел на меня  тяжелым взглядом и сказал: «Философ — Гегель. А Михаил Малютин — кандидат философских наук». Так что не надо много о себе думать. Но коль скоро я марксист, то в марксизме философия, социология и экономика не разделены. «Капитал» Маркса ошибочно воспринимается как чисто экономическая работа, однако в нем совершенно четко видна связь с немецкой классической философией. Это книга, в которой философ берется размышлять об экономике и приходит к поразительным выводам. В этом смысле я философ. Но надо знать свое место.

Моя личная биография связана с идейной. Ощущение, что в СССР что-то не так, заставило меня искать ответы в марксистской теории. В 1980 году за участие в подпольном марксистском кружке я был исключен из ГИТИСа, где учился на театроведческом факультете. Потом больше года отсидел в Лефортовской тюрьме и был помилован без суда после смерти Брежнева. Для интеллектуального развития это отличный опыт. Лефортово — это не Бутырка, там все было деликатно: библиотека, вежливое обращение, один-два соседа по камере. Но главная польза состояла в том, что моими соседями были крупные хозяйственники. Это сделало из меня не скажу экономиста, но специалиста по экономике. Я рассказывал им про философию Маркса, Фрейда, Маркузе, а они мне — про то, как устроены советские хозяйственные структуры. Когда Гайдар начал свои реформы, я увидел, что он не то реформирует, — объект, который он воображает, не существует в природе. Уже тогда я говорил: реформаторам хорошо бы посидеть в тюрьме. Что никогда не поздно, с другой стороны. В 1990 году я был избран депутатом Моссовета, а в октябре 1993-го, после разгона Верховного Совета, меня опять арестовали. Интересно, что первый раз меня взяли как антисоветчика, второй — как защитника советской власти, хотя я своих взглядов не менял, как выступал за свободные выборы, так и выступаю. В конечном итоге мы с коллегами создали Институт глобализации и социальных движений, который я возглавляю. Это центр левой мысли, который пытается соединить культуру марксистского анализа с опытом практической деятельности.

Марксизм в чистом виде — это метод мышления. Однако при переходе в сферу практической деятельности он становится идеологией. Идеологическое высказывание в принципе не подлежит проверке, а в случае марксизма оно подтверждается ссылкой на наличие научной теории. Но тут марксизм не оригинален: идеология Просвещения тоже опиралась на научную базу в лице Вольтера, Дидро и Гельвеция. Сегодня мы видим обратный процесс, когда идеологическое высказывание подает себя в качестве научного факта, как это делает либеральная экономическая теория. Например, для марксиста крах советского «реального социализма» — это повод для серьезного переосмысления теории в контексте практики. А для либерала любое количество экономических кризисов не является поводом для переоценки: рынок — это решение, и сколько бы катастроф на рынке ни происходило, тем хуже для реальности. Потому что, как говорит мой друг Алан Фриман, экономикс — это современная форма даже не идеологии, а религии.

В XXI веке у марксизма есть все перспективы. Базовые направления анализа прекрасно работают. Общество, экономику и политику марксизм понимает как систему отношений между людьми. Это кажется очень простой мыслью, хотя на практике ее обычно упускают. Я задаю студентам вопрос: «Что происходит с рублем?» Они отвечают: «Рубль падает». Но рубль сам никуда не падает и не прыгает, на курс валют влияют люди. Соответственно, нужно понять, как работают отношения между людьми, в результате которых меняется курс. Также приходится постоянно объяснять, что такое собственность. Сто процентов студентов говорят: «Это отношения между человеком и вещью». Но у вещи не может быть отношений с человеком. На самом деле собственность — это отношения между людьми по поводу вещи. Казалось бы, элементарная мысль, но именно она, а не концепция классовой борьбы, — наиболее мощный механизм марксизма. На этой основе можно многое понять в поведении людей.

В эпоху Интернета меняются производственные отношения, а соответственно, меняется и капитализм. Сейчас марксистская теория переживает очень увлекательный период, когда на исходные противоречия накладываются новые технологические процессы. Это значит, что интеллект человека тоже становится производительной силой в рамках информационно-научной экономики. То есть эксплуатируется уже не способность к труду, а личность как таковая. Рабочий выключил станок и пошел домой. А если вам дали интел-лектуальную задачу, вы что, выключите мозги? То есть происходит гораздо более глубокое проникновение эксплуатации в личность человека. Самое поразительное, что это было открыто советскими авторами еще в 1970-х. Одним из таких людей был Марат Чешков, он разрабатывал концепцию идеальных производительных сил, но этот прорыв тогда никто не понял. К похожим вещам в поздние годы жизни пришел Герберт Маркузе, когда писал о новых производительных силах, освобождающих и порабощающих одновременно. Сейчас мы понимаем, о чем речь, а тогда над ним смеялись. Но говорит это об одном: марксизм как метод имеет прогностическую способность.

Итог президентских выборов в России не столь важен. Важно то, что сегодня исчерпана экономическая модель развития. Начиная с 2008 года мировая экономика не может выйти из кризиса, потому что это кризис воспроизводства неолиберальной модели капитализма. Он не может пройти без радикальных политических преобразований. Даже если в Америке все плохо, а мы сегодня этому радуемся, — значит, скоро у нас будет еще хуже. И в этом смысле путинская модель, построенная по принципу «удовлетворить всех» — чтобы и социальная политика была, и прибыли корпораций не пострадали, и олигархи, кроме тех, кто оскорбил, были бы в шоколаде, —нежизне-способна. Или мы просто печатаем деньги, которые превращаются в бумажки, или их придется у кого-то отнимать, что не обойдется без борьбы. Так экономика превращается в политику.