(1946 - 2013)
Переводчик, публицист, литературный критик и один из основателей премии «Нацбест» открыл ее двенадцатый сезон, в котором намерен максимально обновить состав участников.
Ваши родители были адвокатами, мать защищала Иосифа Бродского на известном процессе. Почему вы не пошли по их стопам, а обратились к филологии?
Действительно, почти все мои предки были адвокатами, но так вышло, что у меня скорее «прокурорский» склад ума. Мы это в семье поняли очень рано. Обсуждая с родителями и их коллегами дела, я довольно удачно посрамлял линию защиты, так что некоторые специально приходили, чтобы опробовать в споре свои доводы. Но идти на юридический, чтобы стать прокурором, мне не хотелось, в советские годы это было специфическое занятие, предполагавшее членство в партии и тому подобное, а родители мои были нормальными советскими антисоветчиками. Я с детства писал стихи и всякие хулиганские тексты, в школе у меня была стандартная оценка за сочинение: единица за содержание и пять за грамотность. Но как-то раз я получил две единицы, подошел к учительнице: мол, единица за содержание мне понятна, а где же ошибки? «Витя, — сказала она, — с таким содержанием никакая грамотность не поможет!» Но было понятно, что если не юридический, то филология. Мое поступление совпало с процессом Бродского, так что я понимал, что печататься мне в обозримом будущем не дадут, научная карьера тоже не очень прельщала, а вот переводы поэзии — работа чистая и симпатичная. Пожалуй, решил я, ею и займусь.
Какие свои переводы вы считаете наиболее удачными, а может, и любимыми?
Все переводы я делю на три части. Ремесленные сделаны на хорошем уровне, но абсолютно циничной рукой, как проститутка обслуживает клиента. В мастерские вложен талант, сила, годы труда, но тем не менее очень велик угол расхождения между мной и поэтами, среди них, например, Блейк и Рильке. И есть любимые поэты, которых я отчасти переводил вместо того, чтобы писать сам, в результате получался своего рода симбиотический перевод. В Питере был такой генеральный консул Германии, который хорошо знал русский язык, он, прочитав книгу моих переводов Готфрида Бенна, сказал: «Половина этих строк — Готфрид Бенн, а половина — это лучше, чем Бенн». Собственно, к этому я и стремился.
Как получилось, что вы начали заниматься критикой?
В некотором смысле критикой я начал заниматься раньше всего, когда писал свои скандальные школьные сочинения. Про «Один день Ивана Денисовича» я написал, что это не реализм, а магический реализм, а тюрьма метафорическая — весь Советский Союз, и даже выиграл районную олимпиаду и пошел на городскую. Там схватились за голову, что автора нужно либо сажать, либо приглашать в клуб «Дерзание». Выбрали второе. После университета, в двадцать пять лет, я стал признанным в Москве поэтом-переводчиком, а ленинградские старики меня невзлюбили, долго не пускали в Союз писателей, куда я вступил в 1987 году, превзойдя необходимую норму переводческих публикаций в двадцать шесть раз. В 1990-е годы, чтобы не зависеть материально, переводил детективы, фантастику и прочую дрянь, а также занялся политической журналистикой. Вскоре стало ясно, что я против Ельцина, против реформ Чубайса, и крайне расположенные ко мне редакторы предложили: «Пиши-ка ты нам лучше про литературу».
Ваша автобиографическая книга называется «Двойное дно. Записки скандалиста». Как сложилась такая репутация?
Может, раковому больному и не стоит говорить о том, что ему осталось жить две недели, но в таких вопросах, как наличие или отсутствие таланта, качество текста и тому подобное, следует быть предельно и безоглядно искренним. Не иметь в виду свою и чужую репутацию, коллегиальные сговоры. Все в свое время почему-то очень удивились, когда я начал писать в газетах то же самое, что говорил на кухнях, — все, кроме ленинградских переводчиков, которые уже слышали мои выступления на собраниях.
Чего вы ждете от нового сезона «Нацбеста»?
Премия успешно функционирует двенадцатый год, она абсолютно частная и ни от кого, кроме Константина Тублина, который дает деньги, не зависящая. Но все эти годы и общество было в застое, и литература, следовательно, тоже. Круг писателей, критиков, издателей, экспертов за прошедшее время практически не изменился, только все эти люди постарели. Мне это не нравится. С годами у людей пропадает радикализм, растет оппортунизм, они обрастают связями, а семейственность и кумовство — отечественная беда почище коррупции. Наша задача состоит в том, чтобы обновить премию или оборвать хоть какие-то из этих ниточек, чтобы человек — член Большого жюри, к примеру, — если и был ангажирован, то хотя бы не какой-то одной силой.
Чем вам сейчас интереснее заниматься?
Если говорить с оглядкой на жизнь, то передо мною еще стоит задача разобрать сделанное и подумать, что получилось, что нет, что важно и менее важно. Если говорить о сегодняшнем моменте, то как это ни смешно, но в последние полгода у меня происходит любопытный эксперимент с Facebook. Я пишу быстро, а остальное время думаю, и постоянно жалел, что нет такого магнитофончика в мозгу, который бы все мысли записывал. Дневник вести было лень, а вот сейчас есть адекватная форма с режимом мгновенного отклика. Мне это нравится.
Текст: Наталия Курчатова
Фото: Алексей Онацко
Комментарии (5)