Руководитель фонда «Газпром культурные инициативы» Вадим Навоенко собирает коллекцию совриска и подает пример своим коллегам, экспонируя любимые работы в пространстве фонда и своем кабинете: монументальная шелкография граффити-райтера Дмитрия Аске встречается с графикой с видами города ленинградских художников 1960-х и соцреалистичными рисунками Бориса Ермолаева — необязательно идти за ними в Русский музей.
Шелкография Дмитрия Аске, абстракция Артура Кривошеина, угольные цветы Виталия Простова — все эти работы современных художников экспонируются на стенах твоего кабинета. Ты так прививаешь культуру коллекционирования своим коллегам?
Да, для меня это важно. Например, при входе ты видела граффити — его сделал для нас классный петербургский стрит-артист Саша Trun (Трунилов), основатель знаменитой команды мастеров граффити TopNDope (TAD). Я сознательно строил интерьер фонда через современное искусство. Дело в том, что я долгое время занимался реализацией инвестиционно-строительных проектов, взаимодействовал с огромным количеством дизайнеров. И понял, что дизайн под экспонирование искусства бывает создан очень редко. Чаще всего оставляют место, чтобы потом что-то повесить. А с этим «что-то» потом возникает сложность. При этом и заказчики редко дают вводные. В нашем случае было иначе.
Есть теория социологов Джеймса Уилсона и Джорджа Келлинга, которую вкратце можно описать так: «Если в здании разбито одно окно и его не ремонтируют, то вскоре будут разбиты и все остальные окна». Ее так и назвали «теорией разбитых окон» — если общество не реагирует на акт вандализма, значит его можно повторить. И это касается даже мелочей: бумаги, брошенной мимо мусорки, сломанного замка на двери в парадную, агрессивного лозунга на стене красивого здания. На практике эту теорию применил мэр Нью-Йорка Рудольф Джулиани в начале 1990-х: он заставил каждый день отмывать от граффити и ремонтировать составы подземки, и к своему переизбранию на пост в 1997-м превратил город в один из самых безопасных в Штатах. Такая теория малых шагов мне очень близка. Человек сначала увидит искусство, потом привыкнет к его почти ежедневному присутствию в поле зрения, а потом что-то щелкнет — и он захочет к этому приобщиться. Это и про так называемую насмотренность. Можно в любом месте повесить небольшую работу и посмотреть, как будет меняться пространство.
Ты замечаешь, что искусство влияет на экосистему в фонде?
Конечно! Кстати, я специально сделал акцент на современных художниках — мы со многими знакомы, иногда что-то делаем совместно, и это втягивает. Меня заражает то, что ты сам можешь не только стать частью культурного процесса, но и даже на него повлиять. Современное искусство дает возможность проявиться здесь и сейчас, совершить проактивное действие, чтобы в этом мире что-то изменить. Берешь и делаешь — а всё, пусть и медленно, начинает трансформироваться. Надо с чего-то начинать. Почему бы не с офиса!
Этому пространству не очень подходит слово «офис».
Я рад, что возникает такое ощущение. Для меня подход к осознанному коллекционированию — это, в первую очередь, создание культурной и эстетической среды. Когда мы задумались, где нам разместить фонд, то я долго искал в Петербурге модные общественные пространства, в которых работают участники креативных индустрий. К моему глубокому сожалению, толкового я так ничего и не нашел. Общественные культурные пространства уже есть — «Севкабель Порт», «Брусницын-лофт», Левашовский хлебозавод, — но там не базируются институции. Ленполиграфмаш оказался наиболее близким по духу, здесь все-таки базируются творческие комьюнити. И у нас получилось такое пространство, которое само диктует «бирюзовость» нашей организации (ее принципы — самоорганизация сотрудников, уважение личности и служение общим ценностям. — Прим. pед.), — оно создает командный дух, мотивацию, самомотивацию и помогает коллегам подходить к задачам осознанно и с интересом.
Говорят, всегда стоит начинать с себя. Что экспонируется в твоем кабинете?
Я бы назвал это фьюжн. (Смеется.) Чего здесь только нет! Центральное место — не только из-за крупного формата, а еще и потому, что это подарок моей жены Тани — занимает похожая на витраж монументальная тиражная шелкография «Завет» (2022) важного художника уличной волны Дмитрия Аске. Здесь же я разместил купленную мною на первой ярмарке современного искусства 1703 на стенде галереи a—s—t—r—a абстрактную живопись «Глаза ниже плеч» (2021) художника с техническим, а не профильным образованием Артура Кривошеина — мое первое серьезное приобретение. Литографию петербургского соцреалиста Бориса Ермолаева «Образ мира» (1964) — его работы хранятся в собрании Русского музея — на мое 35-летие подарила основательница KGallery Кристина Березовская. У меня есть даже литография Огюста Монферрана 1836 года, где изображена отливка капители Александрийского столпа — ее на Новый год подарила мне команда. Лист на эту же тему выдающегося рисовальщика и литографа, академика Императорской академии художеств Василия Федоровича Тимма — смотр войск у того же Александрийского столпа, уже воздвигнутого на Дворцовой площади, — тоже подарок. Очень люблю «Угли 1. 1» (2023) молодого новосибирского художника Виталия Простова — про себя называю эту работу «цветы».
У твоей коллекции есть какой-то принцип?
Сначала, признаться, я просто покупал эмоционально, никакого принципа не было. До сих пор мне нравится «якорить» какие-то события жизни через современное искусство. Например, у нас дома есть две симпатичные графики с котиками, мы с супругой купили их прошлым летом чуть ли не за две тысячи рублей на поп-ап-проекте галеристки Кристины Березовской «Из профессорской квартиры» — там продается недорогое искусство из коллекций ленинградской интеллигенции. И эти котики каждый раз вызывают мой восторг, потому что я помню чудесный теплый день, нашу прогулку и даже музыку, которая играла. Я зафиксировал это классное состояние благодаря искусству. Кстати, на поп-апах «Из профессорской квартиры» я много покупаю, например, нашел две работы выпускницы факультета станковой графики Академии художеств Аллы Рой, а также графику и фотографии с видами Петербурга 1960–1970-х. Когда появился проект арт-ярмарки 1703 и в моем окружении оказались суперпрофессионалы, они вложили мне в голову, что все-таки у коллекции должен быть осознанный подход. Я попросил команду ярмарки подобрать актуальные произведения, которые, по мнению экспертов рынка, могут ее усилить, и стал посещать годовой образовательный лекторий 1703, чтобы лучше разбираться в вопросе — это и туры по выставкам и галереям, и паблик-токи лучших искусствоведов и дизайнеров. Поэтому мой глобальный совет с точки зрения начинающего — доверять профессионалам. Галеристы понимают, как общаться с художниками, делают селекцию, разбираются в арт-рынке и всегда подскажут, как выбрать не переоцененного автора. Это важно, поскольку при хорошем менеджменте можно продать любую мазню. Если я выбираю дорогую работу, то обращусь за двумя–тремя мнениями. Моя супруга тоже собирает свою коллекцию, и как-то на аукционе она увидела живопись монументального скульптора-нонконформиста Эрнста Неизвестного. Мы просили нескольких экспертов дать рекомендации, и, получив оценку, что за нее хотят адекватную цену, Таня со спокойной душой выкупила работу.
О, давай поговорим про деньги! У тебя есть «потолок» — сумма, больше которой ты не готов потратить?
Я так скажу: пока мое увлечение абсолютно точно не про инвестиции. У меня есть приятель, который купил огромную коллекцию, убрал ее в хранилище и сказал, что вернется к ней лет через двадцать. Это тоже принцип, но мне не близкий. Наверное, самая дорогая моя работа — это абстрактная живопись ленинградского представителя нефомального искусства Евгения Михнова-Войтенко, но ее подарили нам с Таней на свадьбу. Думаю, пока что мой потолок — 100 000–120 000 рублей, в моем понимании это уже серьезное приобретение. Вообще я считаю, что коллекционирование доступно всем. Не должно быть иллюзий, что покупать искусство — это запредельно дорого. Можно найти прекрасную графику не дороже 5 000 рублей.
Как у тебя вообще возник интерес к искусству? Может, ты засыпал под эрмитажной репродукцией «Мадонны Литты»?
Вообще нет! Я вырос в суперпростой семье, где были не приняты репродукции, да и любые интерьерные «излишества». Хотя тяга к творчеству у меня была всегда — я играю на музыкальных инструментах, в том числе на дедушкином баяне, люблю рисовать. А вот совриск заинтересовал меня, когда мне было уже далеко за тридцать. Несколько лет назад я готовил подарки друзьям на Новый год и вспомнил про художницу Владу Дулину, на выставке которой был незадолго до этого. Я пришел к ней и попросил сделать для меня серию работ. Получился проект «Хокку в картинках» — 40 пейзажей с одним японским трехстишьем на небольших дощечках размером 15 х 20. Мне они так понравились, что до того как я все это раздарил, мы устроили выставку в ее пространстве «Пинакотека Specht» в «Севкабель Порту». Еще в 2020 году я инициировал проект «Мы не в музее» — ютьюб-шоу про петербургских художников: семь авторов соревнуются за приз — персональную выставку. Его до сих пор можно посмотреть, по-моему, получилось здорово. Я всегда хотел популяризировать современное искусство и интуитивно совершал правильные шаги, знакомился и поддерживал локальную сцену.
Допустим, я тоже хочу коллекционировать. С чего мне начать?
Универсального ответа на этот вопрос нет, но я думаю, отличным началом будет посещение арт-ярмарок. Ходи, выбирай, приценивайся. Например, задача 1703 — это системная работа, которая масштабно проводится в Петербурге, чтобы обучить коллекционировать осознанно. Избавить от клише, что это дорого, только для заумных и вообще блажь. На первой ярмарке посетители удивлялись, зачем везде ценники, они же пришли увидеть искусство. А потом стали привыкать. Я тут посмотрел фильм «Чемпион мира» про знаменитое противостояние Карпова и Корчного, который очень классно и ярко описывает, насколько в советское время были популярны шахматы. Клубы были практически в каждом доме, люди играли на заводах и во дворах — была сформирована культура. Думаю, во многих детях благодаря шахматам вовремя распознали математический талант. И это круто повлияло на общество в целом. В моем понимании, современное искусство тоже мощно влияет. Оно подразумевает, что ты погружен в тему и умеешь думать. Я бы хотел подключить к этому процессу максимальное количество людей и популяризировать совриск — не в плане сделать его попсовым, а научить разбираться. Искусство — это классно. Искусство — это легко, потому что ты можешь совершенно спокойно к нему прикоснуться.
Интервью: Ксения Гощицкая
Комментарии (0)