Больше двадцати лет он работал журналистом в газетах, на радио, на телевидении, в последние годы возглавлял информационную службу телеканала «Россия» в Петербурге. Теперь Губанков занимает должность председателя Комитета по культуре.
Назначение на эту должность было для вас неожиданным?
Я никогда в жизни не мог себе представить, что буду возглавлять Комитет по культуре в таком знаковом и бесконечно любимом мною городе. Здесь культура, как в Вене, Париже и Риме, смыслообразующая вещь. Любая столица империи – квинтэссенция национального духа и устремлений, поэтому великое счастье, великий опыт заниматься политикой культуры именно в Петербурге. Случайность такой поворот судьбы или нет – уж не знаю. Я вырос в семье художников, среди книг, мольбертов и тюбиков с красками, мой дядя делал и делает большое и хорошее кино, папа долгое время преподавал в Театральной академии. В нашей квартире собирались люди, о которых сейчас говорят с придыханием: Александр Самохвалов и Никита Чарушин, Евгения Магарил и Вениамин Пинчук, Александр Панченко и Дмитрий Лихачев… Я, как все дети, очень любил сидеть под столом, так что ноги многих великих знаю прекрасно. Рассматривал туфли и слушал о том, что выставка Н-ского не так хороша, как говорят, а Муся С-кова ушла к какому-то Павлику от своего престарелого академика…
Кто автор картин, которые висят у вас в кабинете?
Мои родные люди. Среди этих работ мне особенно дорог вид из окна нашей квартиры на набережной Макарова. Он был написан в январе 1944-го, в год полного снятия блокады, моим дедушкой. Пейзаж очень тревожный, тяжелый – нет еще ни Тучкова моста, ни стадиона «Петровский». И набережной, собственно, нет. В общем, совсем другой город. А вот работа моей бабушки, Виктории Белаковской, «Маки». Яркая, радостная. Написана, между прочим, в 1942-м, во время очень тяжелой зимы в эвакуации в Сибири, когда в промерзшей избе и хлеба-то не было.
Вы сами не хотели всерьез заняться творчеством?
А я всегда занимался творчеством. Писал рассказы, играл в драмкружке, рисовал, пел. В университете изучал филологию, фольклор. Тоже занятие вполне творческое. Еще студентом увлекся журналистикой, и это стало делом долгих лет. Параллельно писал сценарии к фильмам, продюсировал проекты. Работа на телевидении в самых разных ролях дала весьма неплохой творческий и человеческий опыт. Я вообще за то, чтобы к любому делу подходить творчески.
А теперь вы чиновник…
Я по духу не чиновник и никогда, наверное, им не буду. Мои нынешние коллеги говорят мне, что нужно научиться решать вопросы «холодным рассудком», что доля бюрократического цинизма не повредит. Но я каждый нюанс пропускаю через себя. Ничего не могу поделать. Иногда это помогает, иногда мешает.
Вас не смущает, что время от времени, например в связи с обсуждением проекта «Охта-центр», вы и деятели культуры оказываетесь по разные стороны баррикад?
Мы ни в кого не стреляем из-за баррикад. Я понимаю консервативный петербургский инфантилизм, но далеко не всегда готов его принять. А на какие деньги мы будем содержать театры, художественные школы, библиотеки, на какие деньги будем реставрировать дворцы, строить новые музеи, если не получим налогов от крупного бизнеса, который поселим в этом «банане»?
А почему его нужно селить непременно там?
Потому что в каком-то бизнес-центре «Пупкин и сыновья» мы ни «Газпром», ни «Сибнефть» не разместим, и эти компании просто уйдут. Решиться на амбициозный проект – это поступок. Вся история Петербурга скроена из таких поступков, причем каждый был проклят современниками. Позиция отрицания и нытья – это не дело. Эти нытики думают, что защищают будущее города, а на самом деле они его отрицают. Потому что они хотят консервации, музеефикации, что противоречит великому предназначению детища Петра. Сейчас надо смотреть вперед и пытаться мыслить конструктивно, а не деструктивно.
Консерватором вас не назовешь. Реформы проводить собираетесь?
Я свою задачу определил тремя глаголами: сохранить, не навредить, развивать. Сохранить наследие наших театров, музеев, творческих коллективов и не навредить ему. А что касается развития… Нужно сделать так, чтобы Петербург был не городом, из которого уезжают молодые таланты, а городом, в который, наоборот, стремятся. Чтобы музеи не просто существовали, а жили, чтобы менялись стереотипы. Ведь есть же, например, музеи писателя Марселя Пруста в Париже и премьер-министра Великобритании Уинстона Черчилля в Лондоне, в которых практически нет экспонатов, но тем не менее это музеи.
А финансовая сторона дела?
Очень хочу, чтобы люди, которые работают в культуре, получали достойные деньги. Многие уже и сейчас неплохо зарабатывают. Но я боюсь так называемой дотационной психологии. Иногда государственная поддержка настолько развращает, что сама постановка вопроса об эффективности вложений кажется кощунственной. Мне неловко об этом говорить, но мы ведь имеем право спросить, за что платим. А у работников культуры часто такая позиция: «Вы нам дайте денег, а дальше мы уже сами разберемся». В итоге так разбираются, что напрочь забывают о зрителе, посетителе. Получается, что мы дотируем невостребованные учреждения культуры. С другой стороны, это очень деликатный вопрос. Каждый театр, каждый музей – и популярный, и непопулярный – особенный. Не станет одного, даже самого маленького, – образуется лакуна, а значит, дырка в культурном «озоновом слое».
А с бюрократией что делать будете?
В этом кабинете лежала длинная малиновая ковровая дорожка. Для меня она символизировала путь к столу чиновника: пока до конца дойдешь, забудешь от страха и смятения, зачем пришел. И я ее выкинул.
Комментарии (0)