Татьяна Кондратович стала не менее популярной, чем героиня фольклорной «Мурки», имя которой она взяла в качестве псевдонима. Ее автобиографические книги называют «энциклопедией петербургской жизни» и «выдающимся явлением современной культуры».
Как возникла эта отрешенность, с которой вы описываете события в своих романах?
Просто мне не хочется мешать читателям до конца насладиться ничтожеством, испорченностью, извращенностью, психической неуравновешенностью и слабоумием описываемых мной персонажей, заслоняя от них реальность собственными субъективными оценками и суждениями. Порой, правда, я все-таки употребляю какие-нибудь крепкие выражения. Но вообще-то стараюсь держаться, так как помню, что каждый, кто открыл мою книгу, уже, вероятно, потратил на нее свои бабки и время. Большинство писателей об этом почему-то забывают – и это неправильно.
Вы переводили Луи-Фернанда Селина, Жана Жене. Их методы оказали на вас влияние, когда вы решили написать собственную книгу?
Селин и Жене – два абсолютно противоположных по стилю, образу жизни и даже политическим воззрениям писателя и человека: один был крайне правым, а другой – крайне левым. Я очень люблю их обоих, но, сами понимаете, их влияние по законам окружающего нас мира неизбежно должно было полностью во мне уравновеситься, «аннигилироваться» и свестись к нулю. Скорее всего, нечто подобное и произошло. Правда, ситуация с Селином несколько сложнее. Долгое
время почти весь Селин по-русски существовал практически исключительно в моих переводах, а это рождает своего рода «зеркальный эффект», когда, например, Шекспир в переводах Пастернака становится невольно похож на Пастернака какими-то своими интонациями. Поэтому еще неизвестно, кто на кого на самом
деле оказал влияние, когда в качестве переводчика выступает достаточно засветившийся собственными произведениями автор.
Какие «три заветные карты» вам открыла вдова Селина Люсетт при личной встрече?
Когда мне будет столько лет, сколько Люсетт, а она 1912 года рождения, приходите, и я вам их открою. Забавно, что Люсетт предусмотрительно выбила на надгробном камне на могиле Селина свое имя и даже начальные цифры предполагаемой даты своей смерти «1912–19..», но ошиблась, так как сейчас уже 2006 год, а она по-прежнему принимает гостей у себя в Медоне. В том самом доме, где Селин писал свои последние книги, включая «Ригодон», который посвятил животным. Честно говоря, я считаю себя убежденной атеисткой, но во всем, что касается Селина, невольно становлюсь немного мистиком. Так что общение с Люсетт мне действительно очень многое открыло.
Как вы потратили денежные премии от французского правительства и Фонда Пинчера, которых были удостоены?
Зачем тратить? Я предпочитаю оставаться андеграундным миллионером.
Вы критикуете Достоевского. Что вы можете ему противопоставить?
Разве я критикую? Мне кажется, что опыт Достоевского, как и любое другое искреннее заблуждение, достаточно поучителен. В частности, не стоит слишком увлекаться отвлеченной схоластикой, даже если тебе кажется, что речь идет о таких вечных и незыблемых вещах, как Бог. И где он сейчас, этот Бог? Кому он интересен? Бог умер, а вместе с ним и столь озаботившийся его существованием писатель, по произведениям которого теперь снимают замечательные сериалы для пенсионеров. В этом смысле Гоголь, например, куда более «вечный» писатель, чем Достоевский.
О чем вы хотите написать сегодня, какие вопросы поднять в новой книге?
О том, как все явное постепенно становится тайным.
Обращение к истории литературы в последней книге – следствие исчерпанности автобиографической тематики?
Очень может быть, я об этом как-то не задумывалась. Во всяком случае «Моя история русской литературы» – это на самом деле нечто вроде духовной автобиографии. Кстати, когда я бралась за эту книгу, то и представить себе не могла, насколько злободневной она окажется. По крайней мере, если судить по тем потокам злобы и даже ярости, которые на меня обрушились. Причем не только со стороны тех, кто непосредственно от так называемой русской классики кормится, то есть литературоведов, писателей, критиков «толстых» журналов и так далее, – это как раз понятно. Но и, что называется, снизу, со стороны тех, кому, казалось бы, вся эта литература должна быть по барабану. Вот этого я, честно говоря, не ожидала. Но, видимо, с литературой в современном мире дела обстоят примерно как и с политикой: одни греют на ней руки, а другие бегают, вытаращив глаза, с плакатами, мерзнут на морозе и надрываются до хрипоты, отстаивая свои искренние убеждения.
О чем вас еще не спрашивали журналисты?
Никогда не стоит доверять писателям и особенно писательницам. Это только кажется, что они хотят что-то о себе рассказать.
Комментарии (3)