"Это мой отец с Че Геварой", – кивает Троицкий на фотографию, висящую на стене промеж портрета Дэвида Боуи и фотографиями с полногрудыми тетками. Бывший редактор русского "Плейбоя" и самый маститый музыкальный критик совка и России сидит в офисе Independent media на шестом этаже большого здания, напоминающего завод. Он провел детство в Праге, юность и зрелость – в Москве, взрослость – по всему миру. На нем футболка, джинсы, щеки покрывает традиционная щетина, извинения за опоздание на час звучат искренне.
– Можно ли сказать, что вы были первым ди-джеем в Москве, а соответственно, и в России?
– Думаю, да. Определенно, никаких других ди-джеев я в то время не знал. Была осень 1972 года. Мы начали делать дискотеку в МГУ на Ленинских горах в кафе физфака, хотя я к физфаку никакого отношения не имел, с моим приятелем Сашей Костенко – товарищем по школе в Праге. Мы с ним были информированные ребята. Мы знали, что такое дискотеки, в Европе (даже Восточной) они уже существовали. А у нас такого слова даже не было.
– Как это выглядело?
– Первая часть всех дискотек, с которой началась моя журналистская карьера, – лекционная. Я гонял подборку из новых альбомов, обычно одной группы, скажем, King Crimson, или Jethro Tull, или Фрэнка Заппы, или Pink Floyd, и чего-то про них рассказывал. Это был информационный зачин.
– Музыкальный политпросвет.
– Да, примерно на часик. После чего был маленький перерывчик, во время которого мы сжирали одну-две бутылки вермута, а потом начинались танцы. В то время дискотека была настолько новым концептом для советской молодежи, что доходило до курьезов. Часто подходили люди к пульту (а пульта как такового не было, стояли два проигрывателя, обычно русского производства, потому что рисковать фирменными никто не хотел) и говорили: "Вот прошлая песня мне очень понравилась, я хотел бы эту пластинку у вас взять". Я отвечал: "Это моя пластинка, чего это вы ее хотите взять?" – "Ну у вас же там написано: “Дискотека”?" – "Да". – "Дискотека – это ведь как библиотека, только с дисками".
– С чем у вас в первую очередь ассоциируются 80-е?
– 80-е у меня, как, собственно, и у страны, где я живу, четко распались на первую половину и вторую половину. Первая половина 80-х у меня ассоциируется с двумя взаимосвязанными явлениями. Это русский и вообще советский подпольный рок и преследования со стороны властей. Я могу сказать честно, что русской музыкой я интересовался только в первой половине 80-х годов. До какой-то степени этот интерес докатился и до конца 80-х, но это уже было отчасти по инерции, потому что я вывозил штабелями отечественные группы на разного рода иностранные фестивали и гастроли. Но время моей реальной увлеченности, отчасти влюбленности в русскую музыку – это период с конца 79-го, когда я впервые услышал "Аквариум", Майка, и до года 86-го, когда фактически перестал писать песни Саша Башлачев.
– В связи с чем вы утратили свой интерес к отечественному року?
– Мне интересны вещи с одной стороны очень новые, с другой – очень талантливые. И то и другое было утрачено.
– Тогда что можно сказать по поводу второй половины 80-х?
– Это был экспорт–импорт. Фактически с начала перестройки, с 1985 года, я стал открыто, а временами даже за деньги и профессионально сотрудничать с различными иностранными средствами массовой информации и музыкальными ведомствами. Тогда же, в 86-м, мне поступил первый заказ на книгу от английского издательства, в 87-м меня впервые выпустили в Западную Европу, до этого я в силу своих проблем с властями был невыездным, даже во Владивосток не отпускали, потому что там пограничная зона. Соответственно, вся вторая половина 80-х у меня прошла под знаком бесконечных челночных выездов за границу.
– А в 1990-е вы перешли в гламур, став главредом "Плейбоя". Его тогда запрещали в Питере?
– У "Плейбоя" были проблемы в Питере. В первый год существования журнала вообще было очень много проблем. Просто потому, что для большого количества людей, особенно из МВД, КГБ и пр., "Плейбой" был жупелом наравне с ЦРУ. "Их нравы", "агенты империализма", "тлетворное влияние на русскую молодежь". В нескольких городах были предприняты попытки наложить ограничения на продажу. В Красноярске его хотели вообще изъять из продажи, в Новосибирске, я помню, шли дебаты в Городской думе по поводу того, чтобы продавать "Плейбой" только в аптеках, на стендах с презервативами и в магазинах "Интим". Что-то аналогичное было и в Питере. С инициативой запрета выступил какой-то мужик, который был тогда в Питере начальником по линии МВД. Он арестовал какие-то тиражи журнала, пошмонал каких-то лоточников. В результате мне пришлось ехать в Смольный, встречаться с Собчаком и его заместителями, и недоразумение было улажено. Я так понял, что на самом деле придурковатость и порочность власти в нашей стране всегда компенсируется полным бардаком во властных структурах.
– Как бывший редактор "Плейбоя" могли бы вы назвать своих любимых женщин – секс-символов?
– Я вообще не склонен по собственной природе к секс-символизму, водружению каких-то теток на пьедестал. Но были знаменитые бабы, которые мне очень нравились. Все они, я боюсь, остались в 50-х и 60-х. Это Джина Лоллобриджида, Мэрилин Монро, Софи Лорен, Брижит Бардо. Я думаю, что из всей этой компании во мне какие-то чувства пробуждала Стефания Сандрелли и еще симпатичная тетка Орнелла Мутти. Я вообще люблю не англосаксонский тип красоты. А после того как киноактрисы стали голливудскими Барби, я в их сторону даже не смотрю.
– Среди современных русских девушек кого-то можете выделить?
– Если говорить о русских девушках, то в моей частной жизни имеется некоторое количество особей, которые вполне соответствуют моим представлениям о том, что такое красиво и сексуально. Если же говорить об уровне массового сознания, массмедиа и прочего пиара и маркетинга, то что-то я никого не припомню. Во всяком случае, экземпляры типа Ксении Собчак, которая у нас тут активно тиражируется в качестве секс-символа, лично у меня, кроме желания отойти подальше, ничего не вызывают.
– В интернете очень много ваших цитат, посвященных наркотикам. Вас волнует эта тема или это издержки "Яндекса"?
– Эта тема меня интересует под двумя противоположными углами зрения. Я убежденный сторонник легализации травы. Имею массу аргументов по этому поводу, которые ни врачи, ни депутаты Госдумы, ни менты опровергнуть не могут. Им нечем крыть, в том числе и потому, что большинство людей, которые у нас возражают против легких наркотиков, толком не знают, что это такое, поскольку их никогда не пробовали. Зато они очень хорошо знают, что такое водка. И когда им говорят, что по любому показателю трава лучше, безопаснее, безвреднее, чем водка, они в это просто не хотят верить.
– Может, это просто свойство русской ментальности?
– Да, это ментальность, доведенная до тупости. Это одна тема. Другая тема – я точно такой же убежденный и максимально жесткий противник тяжелых наркотиков. Многие мои знакомые себя ими искалечили, многие от них погибли, и я считаю, что героин и прочие опиаты, многие химические наркотики – это действительно смерть. И я за то, чтобы всех, кто ими торгует, наказывать точно таким же смертельным образом без всяких мораториев.
– Чем сейчас занимаетесь после ухода из "Плейбоя"?
– Из "Плейбоя" я не уходил. Я работаю в издательстве Independent media. И мы здесь, в этом издательстве, зачали и в течение семи лет производили журнал "Плейбой" под моим руководством. В 2001 году американцы из Playboy International приняли решение перевести журнал из Independent media в издательский дом "Бурда". Что они и сделали. Это не было ни моим жестом, ни кознями "Бурды", просто так случилось. И я об этом не жалею ни секунды, поскольку последние пару лет существования "Плейбоя" я стоял в нем одной ногой, точнее пяткой одной ноги, и эта история мне порядком наскучила. Сейчас здесь, в издательстве, у меня есть всевозможные проекты, начиная с выпуска книги Михаила Горбачева и заканчивая запуском русского издания журнала Q. Это одна часть моей работы. Другая часть моей работы – это радиостанции "Эхо Москвы" (программы "FM Достоевский" и "Красный уголок") и "Арсенал" (программный директор). Кроме того, мы проводим в Москве и Питере огромное количество концертов. Каждый месяц в среднем у нас проходят четыре-пять-шесть, иногда семь-восемь гастролей всяких западных клубных ребятишек. Весь прошлый учебный год я читал лекции в ГУУ (Государственный университет управления, бывшая Высшая комсомольская школа). Сейчас, буквально 23 сентября, у меня первое занятие на журфаке МГУ. Мастер-класс "Музыкальная журналистика".
– Можете как один из самых авторитетных специалистов в стране описать современное состояние отечественной музыки и рынка?
– Я могу вот что сказать: по настоящему талантливых людей (свежих) в музыке совсем не стало. Моя одержимость нашими музыкальными личностями разлива первой половиной 80-х связана с тем, что тогда были совершенно удивительные открытия, и эти открытия происходили у меня с интервалом в месяц-два. Представьте себе: осень 79-го – Гребенщиков, январь 80-го – Майк, ноябрь 80-го – "Свинья" и Цой, начало 81-го – Вася Шумов (группа "Центр"), примерно в это же время – Петя Мамонов, постоянно на фоне всех плавает Курёхин, а потом Агузарова, Башлачев… Это было время, когда с какой-то фантасмагорической частотой всплывали и открывались совершенно удивительные люди, многие из которых на мой взгляд были гениями или находились на грани гениальности. Ничего даже отдаленно похожего в наше время не происходит. Когда мне проедают плешь по поводу группы "Пятница", мне становится просто смешно. "Пятница" – симпатичная посредственная группа. Парни хорошо поют, но у них при этом нет ни одной хорошей песни. Таких групп много, но это сугубо средний уровень. По-настоящему это не интересно. Это несоизмеримо с тем уровнем таланта, энергетики, новаторства, который у нас был двадцать лет назад. Я на самом деле смотрю на нашу музыку без всякой заинтересованности, без особого любопытства, лишь изредка получаю удовольствие от разовых удач.
– Можно ли сказать, что вы были первым ди-джеем в Москве, а соответственно, и в России?
– Думаю, да. Определенно, никаких других ди-джеев я в то время не знал. Была осень 1972 года. Мы начали делать дискотеку в МГУ на Ленинских горах в кафе физфака, хотя я к физфаку никакого отношения не имел, с моим приятелем Сашей Костенко – товарищем по школе в Праге. Мы с ним были информированные ребята. Мы знали, что такое дискотеки, в Европе (даже Восточной) они уже существовали. А у нас такого слова даже не было.
– Как это выглядело?
– Первая часть всех дискотек, с которой началась моя журналистская карьера, – лекционная. Я гонял подборку из новых альбомов, обычно одной группы, скажем, King Crimson, или Jethro Tull, или Фрэнка Заппы, или Pink Floyd, и чего-то про них рассказывал. Это был информационный зачин.
– Музыкальный политпросвет.
– Да, примерно на часик. После чего был маленький перерывчик, во время которого мы сжирали одну-две бутылки вермута, а потом начинались танцы. В то время дискотека была настолько новым концептом для советской молодежи, что доходило до курьезов. Часто подходили люди к пульту (а пульта как такового не было, стояли два проигрывателя, обычно русского производства, потому что рисковать фирменными никто не хотел) и говорили: "Вот прошлая песня мне очень понравилась, я хотел бы эту пластинку у вас взять". Я отвечал: "Это моя пластинка, чего это вы ее хотите взять?" – "Ну у вас же там написано: “Дискотека”?" – "Да". – "Дискотека – это ведь как библиотека, только с дисками".
– С чем у вас в первую очередь ассоциируются 80-е?
– 80-е у меня, как, собственно, и у страны, где я живу, четко распались на первую половину и вторую половину. Первая половина 80-х у меня ассоциируется с двумя взаимосвязанными явлениями. Это русский и вообще советский подпольный рок и преследования со стороны властей. Я могу сказать честно, что русской музыкой я интересовался только в первой половине 80-х годов. До какой-то степени этот интерес докатился и до конца 80-х, но это уже было отчасти по инерции, потому что я вывозил штабелями отечественные группы на разного рода иностранные фестивали и гастроли. Но время моей реальной увлеченности, отчасти влюбленности в русскую музыку – это период с конца 79-го, когда я впервые услышал "Аквариум", Майка, и до года 86-го, когда фактически перестал писать песни Саша Башлачев.
– В связи с чем вы утратили свой интерес к отечественному року?
– Мне интересны вещи с одной стороны очень новые, с другой – очень талантливые. И то и другое было утрачено.
– Тогда что можно сказать по поводу второй половины 80-х?
– Это был экспорт–импорт. Фактически с начала перестройки, с 1985 года, я стал открыто, а временами даже за деньги и профессионально сотрудничать с различными иностранными средствами массовой информации и музыкальными ведомствами. Тогда же, в 86-м, мне поступил первый заказ на книгу от английского издательства, в 87-м меня впервые выпустили в Западную Европу, до этого я в силу своих проблем с властями был невыездным, даже во Владивосток не отпускали, потому что там пограничная зона. Соответственно, вся вторая половина 80-х у меня прошла под знаком бесконечных челночных выездов за границу.
– А в 1990-е вы перешли в гламур, став главредом "Плейбоя". Его тогда запрещали в Питере?
– У "Плейбоя" были проблемы в Питере. В первый год существования журнала вообще было очень много проблем. Просто потому, что для большого количества людей, особенно из МВД, КГБ и пр., "Плейбой" был жупелом наравне с ЦРУ. "Их нравы", "агенты империализма", "тлетворное влияние на русскую молодежь". В нескольких городах были предприняты попытки наложить ограничения на продажу. В Красноярске его хотели вообще изъять из продажи, в Новосибирске, я помню, шли дебаты в Городской думе по поводу того, чтобы продавать "Плейбой" только в аптеках, на стендах с презервативами и в магазинах "Интим". Что-то аналогичное было и в Питере. С инициативой запрета выступил какой-то мужик, который был тогда в Питере начальником по линии МВД. Он арестовал какие-то тиражи журнала, пошмонал каких-то лоточников. В результате мне пришлось ехать в Смольный, встречаться с Собчаком и его заместителями, и недоразумение было улажено. Я так понял, что на самом деле придурковатость и порочность власти в нашей стране всегда компенсируется полным бардаком во властных структурах.
– Как бывший редактор "Плейбоя" могли бы вы назвать своих любимых женщин – секс-символов?
– Я вообще не склонен по собственной природе к секс-символизму, водружению каких-то теток на пьедестал. Но были знаменитые бабы, которые мне очень нравились. Все они, я боюсь, остались в 50-х и 60-х. Это Джина Лоллобриджида, Мэрилин Монро, Софи Лорен, Брижит Бардо. Я думаю, что из всей этой компании во мне какие-то чувства пробуждала Стефания Сандрелли и еще симпатичная тетка Орнелла Мутти. Я вообще люблю не англосаксонский тип красоты. А после того как киноактрисы стали голливудскими Барби, я в их сторону даже не смотрю.
– Среди современных русских девушек кого-то можете выделить?
– Если говорить о русских девушках, то в моей частной жизни имеется некоторое количество особей, которые вполне соответствуют моим представлениям о том, что такое красиво и сексуально. Если же говорить об уровне массового сознания, массмедиа и прочего пиара и маркетинга, то что-то я никого не припомню. Во всяком случае, экземпляры типа Ксении Собчак, которая у нас тут активно тиражируется в качестве секс-символа, лично у меня, кроме желания отойти подальше, ничего не вызывают.
– В интернете очень много ваших цитат, посвященных наркотикам. Вас волнует эта тема или это издержки "Яндекса"?
– Эта тема меня интересует под двумя противоположными углами зрения. Я убежденный сторонник легализации травы. Имею массу аргументов по этому поводу, которые ни врачи, ни депутаты Госдумы, ни менты опровергнуть не могут. Им нечем крыть, в том числе и потому, что большинство людей, которые у нас возражают против легких наркотиков, толком не знают, что это такое, поскольку их никогда не пробовали. Зато они очень хорошо знают, что такое водка. И когда им говорят, что по любому показателю трава лучше, безопаснее, безвреднее, чем водка, они в это просто не хотят верить.
– Может, это просто свойство русской ментальности?
– Да, это ментальность, доведенная до тупости. Это одна тема. Другая тема – я точно такой же убежденный и максимально жесткий противник тяжелых наркотиков. Многие мои знакомые себя ими искалечили, многие от них погибли, и я считаю, что героин и прочие опиаты, многие химические наркотики – это действительно смерть. И я за то, чтобы всех, кто ими торгует, наказывать точно таким же смертельным образом без всяких мораториев.
– Чем сейчас занимаетесь после ухода из "Плейбоя"?
– Из "Плейбоя" я не уходил. Я работаю в издательстве Independent media. И мы здесь, в этом издательстве, зачали и в течение семи лет производили журнал "Плейбой" под моим руководством. В 2001 году американцы из Playboy International приняли решение перевести журнал из Independent media в издательский дом "Бурда". Что они и сделали. Это не было ни моим жестом, ни кознями "Бурды", просто так случилось. И я об этом не жалею ни секунды, поскольку последние пару лет существования "Плейбоя" я стоял в нем одной ногой, точнее пяткой одной ноги, и эта история мне порядком наскучила. Сейчас здесь, в издательстве, у меня есть всевозможные проекты, начиная с выпуска книги Михаила Горбачева и заканчивая запуском русского издания журнала Q. Это одна часть моей работы. Другая часть моей работы – это радиостанции "Эхо Москвы" (программы "FM Достоевский" и "Красный уголок") и "Арсенал" (программный директор). Кроме того, мы проводим в Москве и Питере огромное количество концертов. Каждый месяц в среднем у нас проходят четыре-пять-шесть, иногда семь-восемь гастролей всяких западных клубных ребятишек. Весь прошлый учебный год я читал лекции в ГУУ (Государственный университет управления, бывшая Высшая комсомольская школа). Сейчас, буквально 23 сентября, у меня первое занятие на журфаке МГУ. Мастер-класс "Музыкальная журналистика".
– Можете как один из самых авторитетных специалистов в стране описать современное состояние отечественной музыки и рынка?
– Я могу вот что сказать: по настоящему талантливых людей (свежих) в музыке совсем не стало. Моя одержимость нашими музыкальными личностями разлива первой половиной 80-х связана с тем, что тогда были совершенно удивительные открытия, и эти открытия происходили у меня с интервалом в месяц-два. Представьте себе: осень 79-го – Гребенщиков, январь 80-го – Майк, ноябрь 80-го – "Свинья" и Цой, начало 81-го – Вася Шумов (группа "Центр"), примерно в это же время – Петя Мамонов, постоянно на фоне всех плавает Курёхин, а потом Агузарова, Башлачев… Это было время, когда с какой-то фантасмагорической частотой всплывали и открывались совершенно удивительные люди, многие из которых на мой взгляд были гениями или находились на грани гениальности. Ничего даже отдаленно похожего в наше время не происходит. Когда мне проедают плешь по поводу группы "Пятница", мне становится просто смешно. "Пятница" – симпатичная посредственная группа. Парни хорошо поют, но у них при этом нет ни одной хорошей песни. Таких групп много, но это сугубо средний уровень. По-настоящему это не интересно. Это несоизмеримо с тем уровнем таланта, энергетики, новаторства, который у нас был двадцать лет назад. Я на самом деле смотрю на нашу музыку без всякой заинтересованности, без особого любопытства, лишь изредка получаю удовольствие от разовых удач.
Комментарии (0)