Философы: Александр Секацкий

[философский спецназ] 

Александр Секацкий

Петербургский метафизик — о новом пролетариате и о том, как мыслить смело.

Область моих интересов — философский спецназ. Из суммы событий нужно выбрать главное и подобрать к нему ключик. Такой подход позволяет быть достаточно бесстрашным, не боясь впасть в дилетантизм. В действитель-ности это всегда было функцией философии: за пределами ее академических эшелонов находились отряды быстрого реагирования, будь то греческие софис-ты или младогегельянцы. И это очень важная функция — быстрый ответ на то,что Борис Виан называл «пеной дней»: многочисленные завитки событий, умение ориентироваться в которых не менее ценно, чем строгость мысли и выдержанность суждений.

Когда философия герметично существовала в университетских аудито-риях, мир терял к ней интерес. Но как только возникал социальный запрос, философы оказывались на удивление чуткими существами. Критика со стороны академического сообщества обычно звучит так: занимайтесь лучше различием философии Фихте и Шеллинга, тогда вам будет что предъявить. Но это очень лукавое соображение. Потому что смелость мысли как раз и состоит в том, чтобы не избегать закоулков, где вопрос может приблизиться к разрешению. История знает множество примеров такого актуального выдвижения: Маркс, отождествивший себя с пролетариатом, или Беньямин, изучавший город, прогуливаясь по парижским пассажам. Если философия не цепляется за остроту собственного времени, то вовсе не следует, что она апеллирует к мудрости веков. Это может означать лишь то, что она просто погрязла в имитации академического дискурса. Я люблю апокрифические слова Будды о том, что в любом пути, даже если это путь к истине, самое интересное — оглядываться по сторонам. Вот и я постоянно оглядываюсь.

Мы становимся свидетелями нарастающего социального метаболизма, в результате которого происходит отслаивание содержания. Современные режимы общения позволяют мгновенно идентифицировать адресатов, но не позволяют передать развернутую мысль, потому что ей просто неоткуда взяться. То же самое происходит и с вещами: они становятся легкими, обезличенными и утрачивают функцию реликвий. Более быстрым становится искусство. Долгосрочные произведения — свидетельства объективации, неспешно создаваемые в своем собственном времени. А сейчас художник вынужден ограничиваться художественным жестом, перформансом. И это коррелирует с нарастанием скоростей на всех фронтах человечества.

Второй момент связан с образованием нового класса, я называю его арт пролетариатом. Раньше одинокий мыслитель или поэт был «вечности залож-ником у времени в плену». Сегодня появились многочисленные авторы, готовые высказаться. Их становится все больше, мы видим их на улицах. Это стрит-арт и еще множество городских образов жизни, которые обладают своей авторизованностью. С одной стороны, арт-пролетариат — праздный класс. С другой — обездоленный класс, предмет его борьбы составляет мука неуслышанности. Арт-пролетариат — это ядро нового человечества, где каждый будет иметь право на свое произведение. И это постепенно крепнущий голос улицы, но улицы в широком смысле слова, включающей электронные площади и переулки. Сейчас я готовлю к печати книгу «Миссия пролетариата», где в цикле очерков рассматриваю этот вопрос.

В России ускорение и появление нового класса приведет к модернизации политического пространства. В ходе выдвижения арт-пролетариата политика начинает состоять не из газетнопарламентских дебатов, а из флешмобов, художественнополитических акций в духе группы «Война». То же движение Occupy Wall Street в значительной мере представляет собой форму празднич-ного бытия, гибрид между кочевьем хиппи, уличными художниками, и элемен-тами политики, но явно идущими не от политических партий. Возможно, это приведет к глубокой деградации последних. Партии будут вынуждены признать, что в современных условиях они не нужны, достаточно небольших предвыбор-ных команд, которые наподобие менеджерских штабов будут конкурировать друг с другом. И предмет философского осмысления состоит не в том, чтобы подвергнуть очередные выборы осмеянию или возмущению, а в том, чтобы признать: все политические жесты, к которым человечество привыкло за двести лет, когда-то возникли и когда-то должны себя исчерпать. Сегодня они близки к этому.

Для меня бытие в Петербурге — значимый экзистенциальный аргумент. Петербург по-прежнему один из самых метафизических городов мира. Крупнейший шизополис, где обнаруживается огромное количество странных аттракторов, непонятных точек сборки. Комфорт ныне живущих поколений не столь важен, как ландшафт, особая антифамильярность Петербурга и его тип мысли. Поэтому в привычной оппозиции Москва — Петербург много метафи-зических параметров. С точки зрения петербуржца, Москва — это муравейник, где зря ничего делаться не будет. С точки зрения москвича, Петербург — это место сгущения безумств и невыполненных обещаний. Но при всех этих обстоятельствах Петербург — город, удивительно подходящий для философии.