Ксения Ермошина
Выпускница Сорбонны, уличный художник и исследователь студенческих протестов в Европе под новым углом ставит вопрос об интеллигенции и революции.
Ксения Ермошина получила степень магистра социологии в Университете имени Рене Декарта. Активист организации «Студенческое действие», чей лозунг «Вы нас даже не представляете» стал знаменем гражданского подъема и дал название выставке протестного плаката.
Один из авторов «Вех» Александр Изгоев в статье «Об интеллигентной молодежи» писал: «Студенчество — квинтэссенция русской интеллигенции». Это так?
В то время фраза была вполне актуальной: образование мог получить достаточно узкий круг аристократии или выбившихся в люди разночинцев. Студент жил бедно и делал все, чтобы время в университете не потерять зря. Российское студенчество начала XX века вкладывало свои силы не только в учебу: учащиеся молодые люди остро реагировали на ситуацию в российском обществе и в мире. А сейчас высшее образование стало настолько массовым, что не хватает факультетов и специальностей. Сказать, что весь этот поток принадлежит к интеллигенции, нельзя — надо разделять.
По какому критерию?
Интеллигенция — это не прослойка. Это пронизывающая разные классы сеть людей, которых характеризует, прежде всего, культурный капитал, стоящий за ними, и чувство времени. Они осознают эпоху, в которую живут, и способны посмотреть на происходящее со стороны. Как правило, мы начинаем понимать свое время, когда оно уже ушло. Интеллигенция имеет возможность на полшага опередить опаздывание за временем, выразить проблемы и показать пути их решения. Из-за этого она остается непонятой массами. С диагнозом проблем народ может соглашаться, а вот решения, которые предлагает интеллигенция, как правило слишком радикальны, людям часто не удается подстроить под них свое сознание.
Какие идеологические лагеря интеллигенции можно выделить сегодня?
Консервативная интеллигенция — учителя, библиотекари, работники культуры. Люди, которые жаждут возвращения золотого века: духовности, чистоты языка, вежливости, сохранения памятников архитектуры. Это охранители — не левые и не правые.
Либерально-нейтральная интеллигенция, которая группируется вокруг радиостанции «Эхо Москвы». Она выступает за последовательные реформы и за то, чтобы хорошие люди наконец пришли во власть с прогрессивными проектами. Классические русские западники.
Левая интеллигенция, куда я отношу себя. Она весьма неравномерна по составу. Это и сторонники советского строя, испытывающие тоску по коллективу. И маргинальные интеллектуалы — например, петербургская группа «Что делать», куда входят художники, философы, ученые, социальные активисты; только врачей нет.
Какие болевые точки времени, еще не осознанные современниками, видит левая интеллигенция?
Прежде всего — кризис формы участия народа во властных отношениях. Институт выборов устарел, и даже если выборы будут честными, их результат все равно не будет соответствовать действительности. В этом смысле лозунг «Вы нас даже не представляете», с которым идеолог Уличного университета, поэт Павел Арсеньев вывел нас на площадь 10 декабря 2011 года, очень цепляет момент. Люди не всегда понимают, в чем тут дело, а за этой фразой стоит критика представительной демократии, критика самой идеи того, что мы можем делегировать кому-то свой голос, и этот кто-кто будет нас представлять. Ответ левых — прямая демократия и практика ассамблей. Это форма, когда любое собрание людей может решить вопрос не голосуя, а консенсусом. Давайте попробуем горизонтализировать социальные отношения. Каждый возьмет на себя какую-то группу, например, свой двор. Или станет депутатом — как в Москве, когда в муниципалитет вдруг пошел поток интеллигентной молодежи. Это и есть результат критики вертикальных форм представительства.
Вторая точка — профсоюзы и партии. Левые критикуют их, но до масс это пока не доходит. Ответ в том, чтобы создавать независимые профсоюзы, с иными формами борьбы и принципами организации.
Третья — вопрос о культуре. Вкус общества — вот, что меня глубоко касается и мучает.
Интеллигенция должна воспитывать вкус?
Нельзя учить людей, что им слушать, читать, смотреть. Но можно демократизировать культуру, как это произошло во Франции еще во времена Миттерана. Например, ввести на радио квоты на классику, джаз, и вкраплять в эфир достойные музыкальные произведения. Постепенно их станет больше, и народ уже сам не захочет попсы. Я искренне верю, что человек от природы стремится к прекрасному. Надо только это прекрасное ему дать. Попса это орудие производства для капиталиста. Постепенно вытеснив ее качественной музыкой, на которой никто особо денег не зарабатывает, разве что духовный капитал, люди смогут перестроиться.
Задача интеллигенции — поставить перед властью эти вопросы?
Это задача либеральной интеллигенции. А задача ультралевой — захватить власть и уничтожить саму власть. Показать, что общество может жить без президента, что люди могут сами отвечать за свои микрозоны и объединяться в сети. Сейчас этот проект большинству покажется бредовым, неосуществимым. Поэтому пока что можно предлагать власти свое мнение. Как раз это мы и пытаемся сделать в организации «Студенческое действие». Недавно мне удалось выступить с поправками на чтениях закона «О молодежной политике», после чего депутат Милонов сказал, что он меня боится. Я сочла это успехом. Такими шажками тоже можно двигаться.
Это не слишком прекраснодушно?
Согласна. Но надо пробовать все варианты. Представьте себе пирамиду из бокалов. Можно самый верхний убрать, и ничего особо не изменится. А можно выдернуть снизу и сразу все рухнет. В этом смысле покушаться на человека с буквы П глупо. А вот выдергивать тех, на ком он держится, можно. Если мы начнем заменять собой тех, кто не чувствует времени и проводить конструктивные программы, направленные на то, чтобы люди больше знали и лучше жили — может быть, что-то и случится. Да, это либеральный путь. Но я не могу сказать, что он плохой.
А у консерваторов есть, что позаимствовать?
Конечно. Нам вместе с градозащитниками есть, чем заняться. У меня созрел проект антирекламного движения, которое боролось бы с засильем рекламы в публичном пространстве. Мы должны требовать поправок в закон о рекламе, например, добиться квот, регламентирующих расстояние между рекламными щитами. Почему любое свободное пространство продается под рекламу? Людей, живущих в городе, кто-то об этом спросил? И почему практически любые товары рекламируют девушки, которые своим внешним видом внушают всем остальным комплекс неполноценности? Общественное пространство — это не рекламное место, и оно принадлежит нам. Если вы хотите рекламировать продукт — делайте это информативно и красиво. Вообще, реклама — это, наверное, первое, что стало меня политизировать. Сейчас для меня это даже важнее, чем студенческое движение.
Все таки, что такое «Студенческое действие»?
Независимая коалиция, созданная в Петербурге 16 декабря 2011 года. Название — это аллюзия на украинское «Прямое действие». Там это мощный, эффективный студенческий профсоюз, который добился того, что были отменены несправедливые законы, типа введения платы за пользование вузовской библиотекой. У нас это межуниверситетская сеть, куда входят СПБГУ, Европейский университет, Смольный, Герцена, Университет профсоюзов, Инжэкон, ИТМО, Морской университет. Сейчас на повестке дня федеральный закон №83, который приведет к тому, что за образование придется платить еще больше, а бюджетные места вообще канут непонятно куда. Наша цель — отмена этого закона, поэтому мы консультируемся с юристами, выносим свои поправки и пытаемся их продвинуть. Кое-что удалось протолкнуть. Если все последовательно делать, то власть прислушивается. Мы капаем, капаем и, может быть, этот камень изменит свою форму.
А что такое Уличный университет?
Это форма, которую организовал Павел Арсеньев. Он расчистил поле, на котором выросло «Студенческое действие». Занятия Уличного университета в Соляном переулке обычно проходят так — в интернете публикуется анонс, приходят люди — стандартная семинарская группа, от десяти до шестидесяти человек, кто-то выступает с получасовым докладом о пересечении дадаистов и обэриутов, например. Потом начинается брэйнсторм — дебаты, возражения, иногда с применением наглядных материалов. Интересно, что Уличный университет родился из протестной формы — когда закрыли Европейский университет, люди вышли на улицы, потому что им негде было заниматься. А потом некоторые решили, что нужно продолжать. И сегодня Уличный университет является редкой формой присвоения уличного пространства, его перепрограммирования, выноса знаний на улицу. Но эта форма не имеет функции народного просвещения. Скорее функция узнавания себя, формирования коллективной идентичности, расширения сети, развития дискурса.
С кем из поколений интеллигентов прошлого вы чувствуете связь?
Откровенно говоря, хотела бы заслужить право наследовать дадаистам и нашим авангардистам. Они занимались хакингом, взламывали культурные коды и создавали совершенно новые формы. Плюс к этому они были достаточно простые ребята, общались с рабочими и старались делать искусство на языке газет. Мне это близко — не умничать, не уходить в секту.
В одном из интервью вы призываете учиться у рабочих. Чему?
Возьмем автопром. Эта отрасль никуда не ушла, люди продолжают работать и активно отстаивать свои права — вспомним легендарную стачку на «Форде» в 2007-м. У рабочих есть чему поучиться в том смысле, что им некогда страдать. У них есть конкретные заботы — прокормить семью. И этого очень не хватает интеллигенции, которая витает в облаках и за неимение особых проблем растекается в абстрактном миссионерстве. Рабочие находятся в зоне риска — физического и психологического. Создавая профсоюз, они знают, что их могут уволить, но они все равно создают его. И формы борьбы, которые они выбирают, не навязаны сверху, а продиктованы самой обстановкой.
То есть, не отрываться от практики?
Конечно. Я работаю в ассоциации Yahad-In-Unum. Это международный антифашистский проект, который занимается поиском мест расстрела евреев, цыган и советских граждан на территории бывшего СССР. Причем не с помощью металлоискателя. Мы находим очевидцев, которые тогда были детьми, берем интервью, сопоставляем факты, просим показать это место. Удается найти очень большие захоронения, до тысячи семисот тел, как на Украине, которые нигде не были учтены.
Поездив по деревням и станицам, я много общалась с людьми, которые работали в колхозах. У них тоже есть, чему поучиться — жажде жизни. Потому что очень часто проблема интеллигенции — скука. От которой люди и начинают заниматься активизмом. Не совсем правильно, когда политический или гражданский активизм становится средством решения собственных психологических проблем, а очень часто так и бывает. Люди хотят внимания, славы, любви — и идут за этим, а не за тем, чтобы помочь другому. Из этих поездок у меня родился проект — культурный десант в деревню. Брать студентов-добровольцев, отправлять их в заброшенные ДК, где они в течение месяца будут обеспечивать культурную программу: привозить книги, показывать фильмы, проводить семинары, обучать детей.
Это ведь народничество.
По сути да, новое народничество. Но власть должна выделить на этот волонтерский проект средства. Можно, конечно, и спонсора найти. Но если мы делаем за власть всю ее работу, зачем тогда она вообще нужна? А то власть и денег не дает, и при этом диктует, как мыслить.
На волне роста протестного движения из разных лагерей интеллигенции слышались призывы не допустить революции. Что вы об этом думаете?
Смотря как понимать революцию. Например, у вооруженного восстания есть определенная романтика, но в реальности это страшная трагедия. Сегодня мы переживаем кризис стратегий сопротивления и на фоне рутинизации протеста существует потребность в его новых формах. Я отчетливо поняла это, наблюдая за протестами во Франции, и для описания возможного варианта новой стратегии придумала термин «фрактальная революция». Фрактал — это структура, которая подобна сама себе и бесконечно себя воспроизводит. То есть фрактальная революция происходит сразу на всех уровнях и постоянно обновляет себя, потому что если сделать революцию один раз, она закостенеет — так уже было в истории. Формы борьбы и организация должны измениться.
Партии у вас доверия не вызывают?
В том виде, в котором они существуют сейчас, безусловно нет. Создавать оппозиционные партии — это уловка. Люди насоздают партий и начнут между собой грызться вместо того, чтобы подумать, как это сделать по-другому. Я предлагаю форму распыленного сопротивления. Власть не сосредоточена в одной точке. Абсурдно считать, что Путин — это такой паук, который вобрал всю силу, а все остальное — паутина. Нет, мы тоже ворсинки на ножках паука, мы тоже участвуем в производстве властных отношений. Фрактальная революция заключается в том, чтобы человек вышел из этой парадигмы и перестал повиноваться мыслям, которые ему навязывают. Это не значит бегать с дубиной. Это значит искать другой взгляд на вещи, выходить из стереотипов, быть открытым. То есть это революция сознания. Она не произойдет быстро, но станет очень опасной, потому что будет невидимой. И власть не сможет это остановить. Каждый винтик должен выкручивать себя из той лунки, куда его ввернули. Начинать с себя, перейти к ответственному потреблению. Фраза «А что я один могу сделать» — вот главный враг революции. Если изменения будут происходить на уровне индивида, то обязательно аукнутся на уровне общества. Конечно, это утопия. Но я не боюсь утопий. Они нужны для того, чтобы двигаться вперед.
Давайте резюмируем — в чем миссия интеллигенции сегодня?
Не позволять себе спать. Есть соблазн, добившись определенного уровня признания, почивать на лаврах. Этого не должно быть. Интеллигенцию будут признавать только до тех пор, пока она идет вперед. Должно поменяться искусство. Нужно больше ангажированной музыки, политических фильмов. Надо бросить все силы, чтобы такое искусство создать.
Фото: Guy Johansson
Визаж: Make-Up Art School Елены Крыгиной
Комментарии (6)